Книга судьбы - Паринуш Сание (лучшие книги .TXT) 📗
– Не говори так! – возмутилась я. – Подумай о своей несчастной матери. Если бы она слышала, как ты рассуждаешь – что бы с ней сталось? Не представляю, как она тебе позволила пойти на войну. Разве ты не знаешь, что важнее всего согласие и одобрение родителей?
– Знаю. Но я получил ее согласие и одобрение. Сперва она все плакала и рыдала. Тогда я отвел ее в приют, где живут инвалиды войны, и сказал: “Посмотри, как враг губит жизни. Мой долг – защищать ислам, свою родину и свой народ. Неужели ты помешаешь мне исполнить мой религиозный долг?” Моя мать – женщина веры. Думаю, ее убеждения на самом деле гораздо сильнее, чем у отца. Она ответила: “Кто я, чтобы спорить с Аллахом? Да будет его воля моей”.
– Прекрасно, дорогой, но сначала закончи школу. Если Аллаху будет угодно, к тому времени война завершится, и ты сможешь построить свою жизнь.
Он презрительно фыркнул:
– Жизнь, как у моего отца? Вы о такой жизни?
– Ну, вроде того. Чем это плохо?
– Уж вы-то знаете, чем это плохо – даже если больше никто не догадывается. Нет, не такого хочу я для себя! Фронт – совсем другое дело. Только там я чувствую близость к Богу. Вы понятия не имеете, каково это. Каждый готов жертвовать жизнью, единая цель у всех. Никаких разговоров о деньгах и положении в обществе, никто не хвастается, никто не гонится за прибылью. Вы себе представить не можете, как парни наперебой стараются попасть на фронт. Там – истинная вера, без лицемерия, без обмана. Там я встретил настоящих мусульман, которые ни во что не ценят богатства и все земное. Там, с ними, я обретаю мир. Я ближе к Аллаху.
Я уставилась в пол и вслушивалась в слова глубочайшей веры, исходившие из уст этого юноши – он нашел свою истину. Голам-Али вдруг погрустнел:
– Когда я начал по вечерам работать в магазине отца, я увидел, какие нехорошие вещи он делает. Я стал задавать вопросы. Вы ведь не видели наш новый дом?
– Нет, не видела. Только слышала, что он очень большой и красивый.
– Да, большой, – подтвердил он. – Просто огромный. В нем можно заблудиться. Но, тетя, это же экспроприированная собственность, по сути – ворованная. Как же отец, с его вечными разговорами о вере и преданности Богу, может там жить? Я все твержу ему: “Отец, религия воспрещает жить в этом доме: законный владелец не дал на это согласия”. А отец говорит: “К черту владельца, он был мошенник и вор, а после революции удрал. Нам просить разрешения у господина Вора?” Многое в его словах и делах смущает меня. Хочется бежать от этого. Я не хочу быть похожим на него – я хочу быть настоящим мусульманином.
Я пригласила его поужинать с нами. Когда он читал вечерние молитвы, меня пробрала дрожь от такой чистоты веры. Прощаясь, он шепнул мне: “Молитесь, чтобы я стал мучеником”. Вскоре его заветное желание сбылось, и я еще долго оплакивала Голама-Али. Но я так и не смогла заставить себя пойти в дом к Махмуду и принести свои соболезнования. Матушка сердилась на меня, говорила, что у меня каменное сердце, что я храню обиду так же упрямо, как верблюд. Но я просто не могла переступить порог этого дома.
Через несколько месяцев я повстречала Этерам-Садат в доме матушки. Она казалась старой, сломленной, кожа на лице и шее обвисла. При виде нее я расплакалась. Я обняла ее, но не знала, что сказать матери, лишившейся сына, пробормотала традиционные слова утешения. Она слегка, без гнева, оттолкнула меня и сказала:
– Не нужно соболезнований. Ты должна меня поздравить: мой сын стал мучеником.
Я была ошеломлена. Смотрела на Этерам-Садат, не веря своим ушам, и только утирала слезы тыльной стороной руки. Поздравить мать с гибелью сына?
После ее ухода я спросила матушку:
– Неужели она не скорбит о смерти сына?
– Не говори так, – ответила матушка. – Ты себе и представить не можешь, как она страдает. Но она утешается мыслью о мученичестве. Ее вера так сильна, что помогает ей вынести боль утраты.
– Наверное, с Этерам так все и обстоит. Но я уверена, Махмуд сумел обернуть мученическую гибель сына к своей выгоде…
– Накажи меня Аллах! Что ты несешь, девчонка! – возмутилась мать. – Они потеряли сына, а ты шуточки шутишь у них за спиной.
– Я Махмуда знаю, – сказала я. – Хочешь сказать, он не нажился на смерти сына? Не может быть! Откуда же у него столько денег, по-твоему?
– Он купец. Что ты ему завидуешь? У каждого свой удел в жизни.
– Полно, ты сама прекрасно понимаешь, что честных и чистых денег в таких количествах не бывает. Разве дядя Аббас не купец? И он начал свое дело на тридцать лет раньше Махмуда. Почему же у него до сих пор только одна лавка, а Али, который занялся этим делом не так уж давно, гребет деньги лопатой? Я слышала, он покупает дом ценой в несколько миллионов туманов.
– Теперь ты и за Али принялась? Хвала Аллаху, бывают такие люди, как мои сыновья – умные, набожные, – и Бог помогает им. А есть несчастливцы вроде тебя. Так угодно Аллаху, а тебе бы не следовало ревновать.
Потом я долго не заглядывала к матушке. К госпоже Парвин я по-прежнему наведывалась часто, но к матушке ни разу не постучалась. Возможно, она была права и все дело в зависти. Но я не могла смириться с тем, что в пору всеобщих страданий – от войны, от недостатка продуктов – мои братья изо дня в день накапливали все большие богатства. Нет! Это не по-человечески, это безнравственно. Это грех.
Я в ту пору жила довольно бедно, тяжело работала, тревожилась о будущем.
Через год после бегства Сиамака скончалась мать Хамида – рак быстро распространился по всему организму. Она явно хотела поскорее умереть, и мне казалось, она сама подстегивает ход болезни. Несмотря на свое тяжелое состояние, она не забыла нас в завещании, а дочерей заставила поклясться, что они не лишат нас дома. Я знала, что это дело рук Мансуре, и впоследствии она сделала все, чтобы соблюсти волю матери, хотя ей и пришлось противостоять ради этого сестрам.
Муж Мансуре – инженер-строитель – тут же снес старый дом и построил на его месте четырехэтажное жилое здание. Он постарался не затронуть нашу часть сада, и мы не были вынуждены переехать, но два года мы жили рядом с грязью, пылью и шумом стройки, пока не поднялся новый дом: на каждом этаже по две квартиры площадью сто метров, а на верхнем этаже – единственная огромная квартира, где и поселилась семья Мансуре. Нам они предоставили одну из квартир на первом этаже, а вторую муж Мансуре оборудовал под свой офис. Манижэ получила второй этаж, одну квартиру заняла, а вторую сдавала.
Узнав, что мы получили квартиру, Сиамак сердито сказал:
– Они должны были отдать нам весь этаж – ты сдавала бы вторую квартиру и имела бы хоть какой-то доход. И даже это составило бы не более половины того, что нам причитается.
– Дорогой мой, ты никак не смиришься? – рассмеялась я. – С их стороны немалое благодеяние – выделить нам квартиру. Их никто не заставлял это делать. Посмотри на дело с другой стороны: теперь у нас есть прекрасная новая квартира, за которую мы ни гроша не заплатили. Нам бы радоваться и благодарить.
Нашу квартиру закончили первой, чтобы мы сразу переехали, и муж Мансуре мог заняться той дальней частью двора. Теперь у каждого была отдельная комната – какое счастье! Не так-то легко жить в одной комнате с Ширин, с ее играми и шумом, среди разбросанных игрушек, да и она рада была избавиться от моей педантичности и постоянных попреков. Масуд был в восторге от своей новой комнаты – светлой, красивой – и по-прежнему надеялся, что когда-нибудь ее с ним разделит Сиамак.
Летело время. Масуд уже заканчивал школу – а война все не прекращалась. Каждый год, когда он с отличием сдавал экзамены за очередной класс, мои тревоги удваивались.
– Куда ты торопишься? – ворчала я. – Помедленнее, ты мог бы получить аттестат на год-другой позже.
– Мне что, завалить экзамены? – удивлялся он.
– Почему бы и нет? Я хочу, чтобы ты оставался в школе, пока не наступит мир.
