Хмель - Черкасов Алексей Тимофеевич (читать книги регистрация .txt) 📗

– Про манифест государя императора слышали? Старик развел руками: знать ничего не знаем и слухом не пользовались.

– К вам же приезжал десятник на той неделе?

– Не видывали, Игнат Елизарович.

– Хм! – хмыкнул Игнат Елизарович и, как бы играючи стегнул нагайкой по босым ногам курносого копневщика! Парнишка взвизгнул, подпрыгнул и кинулся бежать. – Ха-ха-ха! Как он завострючился, хохленок! Так бы их всех, поселюгов. Визжит, да бежит. Фу, какая жарища! Нет ли у вас воды?

– Меланья! Живо мне! – погнал невестку Прокопий Веденеевич, приглашая урядника присесть на телегу. К обеду пригласить не мог: грех будет. Урядник-то рябиновец.

– Не слышали? Так вот поясню: кайзер Вильгельм, как он есть прохвост и сукин сын, а так и по дальнейшим делам своим, какие навытворял в других государствах-царствах, как во Франции, к примеру сказать; наш государь император, восполняя воссочувствие, объявил кайзеру войну до полного изничтожения. Аминь, – перекрестился урядник.

Филя, отвалив голову набок, добросовестно слушал, поражаясь, до чего же грамотющий и начитанный «государев человек».

Меланья принесла с речки воды в ковшике, урядник с удовольствием выпил, смахнул капельки с усов и, оглядевшись, спросил:

– А где ваш ссыльный? Не сбежал?

– В деревню умелся, – ответил Прокопий Веденеевич.

– По какой такой причине?

– Не по нраву пришлась хрестьянская работушка.

– Эге! Прижимать надо, Прокопий Веденеевич.

– Отрезанный ломоть к буханке не прижмешь, Игнат Елизарович. То и с Тимохой.

– Он, может, не Тимоха, а чистый оборотень, – вставил свое слово Филя. – Ежли бы это был Тимка, какого я ишшо помню, разве он кинулся бы с кулаками на тятю?

– Молчай, Филин.

– Чо молчать-то?

– Эге-ге-ге! С кулаками налетел? – подхватил урядник. – Я про што толковал? Пороть, пороть надо!

– Так тиснул, так тиснул тятеньку, как сохатый.

– Молчай, грю, нетопырь! – пнул ногою в зад Филе отец. И к уряднику: – Затмение на парню нашло, ну и полез с кулаками, варнак. Известно: без родителя возрос в городе анчихристовом. Всему научился.

– Погоди, Прокопий Веденеевич. Ежели это так произошло, што, значит, Тимофей тиснул, как сохатый, то за такое употребление силы, говорю, существует мера пресечения, дозволенная по месту отбытия ссылки преступником. А именно: порка. Без телесного наказания, а как проучение, чтоб держал себя по предписанию.

– А я грю, не трожьте парня!

– Укрывательство, – проворчал урядник. – Ну, да мы еще разберемся с Тимофеем. И ты, Филимон, не спущай. Подскажи старосте: меры примем. А теперь, как есть ты в полной сознательности, покажи другим, как надо держать голову, когда сам государь призвал тебя к защите отечества от поганых немцев. И чтоб вернулся ты в Белую Елань при выкладке георгиевского кавалера. Чтоб кресты и медали обложили всю грудь. Во! – И урядник выпятил грудь, вообразив, что она усеяна крестами и медалями. – Собирайся, поедем на сборный пункт.

Филя некоторое время соображал, чего от него требует урядник, и когда наконец дошло, то чуть не упал с телеги.

– Дык-дык моя… какая… воля… дык… дык, – тыркался Филя, двигая по телеге толстым задом.

– Запрягать надо. Поедем.

– Куда, тятенька? – У Фили на лбу градинами покатился пот.

– Чаво ерзаешь по телеге? Ставай! Эй, поселюги, живо ведите лошадей!

Копневщики побежали за лошадями.

– Ма-а-а-тушки-и-и! – залилась Меланья, качая на руках девчонку.

У Фили от жалости к самому себе брызнули слезы и капля за каплей потекли по толстым пунцовым щекам.

Прокопий Веденеевич сам заложил Буланку, собрал на телегу пожитки из стана, прогнал копневщиков пешком в деревню и, усевшись на телегу, не обращая внимания на вой Меланьи и хныканье Фили, тронул вожжами. Каурка на привязи у дуги рвался вперед, оттесняя Буланку с дороги. Урядник посоветовал Филимону сесть верхом на Каурку и мчаться в деревню вместе с ним.

– Не к спеху, Игнат Елизарович. Так доедем, – шевелил вожжами старик.

Веснушчатая худенькая нянька прижалась к лагушке в задке и все глядела, как браво держался в седле упитанный урядник.

Телега мерно катилась по дороге, не встряхивая на ухабах. Солнце жгло в затылок уряднику; от дремы смыкались веки.

– Шевели, Прокопий Веденеевич!

– Ничаво! Поспеем. У меня не табун. Не погонишь в хвост и в гриву.

Урядник не выдержал, опередил телегу, предупредив, чтоб Филимон в два счета собрался и незамедлительно явился в сборню.

– Не жди десятников, Филимон. Слышь? – крикнул урядник и пустил рысака вскачь.

Некоторое время ехали молча.

– Тятенька!

– Молчай!..

– Дык… ерманец-то… Вильгельма… разве помилует? И… вера наша – разве можно за царя-то с винтовкой?

Прокопий Веденеевич не слушал: свои думы одолевали.

Как только переехали мостик через ключ, он остановил Буланку, спросил у няньки:

– На коне верхом ездила?

– Ездила, дедушка.

– Слезай тогда. Посажу тебя на Каурку, мчись домой к Степаниде Григорьевне. Скажешь: пусть собирает Филимона на войну. Кружка, ложка, провизия на три дня, бельишко, то, се.

– Тятенька-а-а-а! Помилосердствуй! – утробно затянул Филя, глядя мокрыми глазами, как нянька усаживалась на Каурку.

– Мужик ты аль баба мокроглазая? – крикнул Прокопий Веденеевич. – Што ты воешь, кобелина сытая? Замолкни сей момент.

Филю бросило в холод.

«Убьет ерманец, не видеть тогда белова свету! – И даже борода Фили будто потемнела. – Другим солнышко посветит, а мне могилушка ерманская. Захоронют во чужой землице без креста, без песнопенья. И зачем я токмо на свет народился эким разнесчастным!»

И свет, полуденный, солнечный, припекающий тугой загривок, казался сейчас таким необыкновенным, что Филя никак не хотел с ним расстаться, вцепившись руками в телегу. Одно сообразил: на войну – значит, погибель будет без промедления.

Нутряное подвывание Фили переворачивало душу.

«Экий мешок, а? – морщился отец. – Чудище телесное. Ни веры в нем, ни какого другого потребства, окромя дикого мяса. И в кого он экий уродился?»

И вспомнил Прокопий Веденеевич, что Филю Степанидушка зачала в тот год, когда Елистрах – старший брат Прокопия, пытался прибрать к рукам дом и хозяйство. Прокопий Веденеевич до того перепугался, что денно и нощно творил молитвы. Потом единоверцы-филаретовцы заступились за читчика ветхой Библии, и Елистраха выжили из деревни.

«Мне бы в ту пору не молитвой, а силой надо бы потягаться с Елистрашкой. Одолел бы я его, холерского, и дух мущинский вошел бы в Филю».

И еще припомнил старик, как он воевал с рябиновцами-юсковцами за тополевый толк. В тот год Степанида принесла Тимофея…

«Отчего ж Тимоха отошел от всякой веры? Как сие свершилось? Иль я не разумею того, во что уверовал Тимоха?»

Такую мудреную загадку растолковать не мог.

Прокопий Веденеевич остановил Буланку, огляделся. Кругом ни души. Справа – зеленый дым Лебяжьей гривы…

– Ну, слазь!..

Филя поспешно сполз с телеги.

– Ступай гривой к яме, где лонйсь деготь гнали. Там хоронись до завтрашней ночи. Ночью подойдешь поймою к тополю. Буду ждать. Ружье дам, провьянт, новые бахилы, однорядку с опояской, полушубчик прихватишь, хлеба дам – и дуй в глухомань к пустыннику Елистраху. К дяде, стал-быть. Тропа одна – по распадку Тюмиля. Помнишь? Поклонишься дяде честь честью и будешь спасать душу, пока хлещется война. Становись на колени, благословлю.

Филя бухнул на колени и молитвенно сложил крестом лапы на груди, распирающей холщовую рубаху. Отец размашисто и сердито перекрестил лохматую, нечесаную голову новоявленного божьего пустынника, бормоча что-то во славу пророка Исайи.

– С богом!

Филя вовремя вспомнил:

– Хлебушка надо бы взять, тятенька. До завтрашней ночи дневать надо.

– Бери.

Филя запустил руки в мешок и вытащил оттуда здоровенную ржаную ковригу, а заодно прихватил кружку и добрый кусок сала. На Меланью и не глянул – будто ее и не было рядом, хоть она и тянулась к нему. Чесанул в лес, только спина мелькнула между деревьями.