Смерть в рассрочку - Сопельняк Борис Николаевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗

— Стоп, стоп, стоп! — заглянул в папку Ратов. — В плену вы с сорок первого, а женились в сорок третьем. В лагере? Но насколько мне известно, такого рода браки немцы не разрешали. Да и лагеря были раздельными.

— А я в лагере не была, — чернооко улыбнулась Наталья. — Он меня из хаты взял. Позвал — и я пошла. Ни батько, ни маты нэ слухала, — перешла она на украинский. — Вин клыкнув, а я пишла. Мабуть, судьба?

— Судьба, судьба, — тепло посмотрел на нее Файербрэйс. — Видимо, его лагерь был неподалеку и вы случайно встретились?

— Нет, я был не в лагере. Вернее, до этого был в лагере: сперва в немецком, а еще раньше — в советском.

Ратов насторожился. А Николай разволновался, сбился, стушевался, полез за платком… Тогда Наталья обернулась к мужу, окатила полным нежности взглядом, погладила руку, что-то шепнула, Николай просиял и совсем другим тоном сказал:

— Видимо, придется занять чуть больше вашего времени, чем мы рассчитывали. Я — ростовчанин. Там окончил институт и работал на строительстве мостов. Мосты делал хорошие, но дважды сидел. По полгода, но сидел, — скрипнул он зубами.

— Проворова-ались! — нехорошо скривился Ратов.

— Д-да как вы могли?! — побледнел Николай. — Чтобы я?! Да будь вы не в форме, за такие слова!

— Тихо, тихо, тихо, — обернулась к мужу Наталья. — Успокойся. Он не поймет. Ты же вот английские слова слышишь, но не понимаешь. Так и он…

— Первый раз меня арестовали за то, что во время церемонии открытия моста не вывесил портрет Сталина, — выпалил Николай. — А второй — вообще анекдот, — усмехнулся он. — Тоже — открывали мост. И портреты я вывесил, и кумачом все убрал, и все бюро райкома пригласил, так надо же, вместо Интернационала кто-то спьяну врубил частушки, да еще про милашку, которая во время свидания всю копну сена превратила в труху. Забрали меня тут же, у моста. Припомнили, что я из дворян, что уже сидел, что имею зуб на советскую власть и потому организовал издевательскую акцию над святыней страны Советов. Сидел, правда, недолго — за месяц до начала войны выпустили. Видимо, понадобились специалисты, потому что меня тут же призвали в армию и бросили на строительство укрепрайона. Работали мы у самой границы, так что в плену оказались на второй день войны.

— Люди сражались до последнего патрона, — перебил его Ратов, — а вы без тени смущения заявляете, что на второй день войны оказались в плену. Неужели не стыдно?

— Еще как стыдно! — зазвенел голос Николая. — Сто винтовок на батальон! Ни одного пулемета, ни одного орудия! Чем воевать? Лопатами? Ломами? Так ведь пуля длиннее штыка, особенно если летит из «шмайсера». Права моя жена, вам этого не понять. Не понять того позора, который пережили здоровенные, но абсолютно беспомощные русские мужики. А что творилось в лагерях?! Мы жили под открытым небом, ели то, что добывали из земли, умирали, как мухи. Были даже случаи людоедства… А вы — про стыд! Короче говоря, в сорок втором в лагере появился власовский майор и предложил работу в трудовом батальоне. Я понимал, на что иду, надевая форму Русской Освободительной Армии, но от истощения был на грани смерти. Согласился не сразу и теперь об этом не жалею, — неожиданно светло улыбнулся он. — Иначе не попал бы под Херсон и не встретил бы Наталью.

— Хорошо, — подключился Файербрэйс. — А как вы оказались у нас?

— Весной сорок четвертого наш батальон перебросили под Шербур: мы рыли траншеи. К счастью, Наталья была со мной. Все шло нормально, но за день до вашей высадки в Нормандии у нас забрали лопаты и выдали винтовки. К тому же переодели в немецкую форму. Мы понимали, чем это пахнет, и при первой же возможности сдались в плен… Вскоре я оказался в Кемптон Парке, а Наталья, можно сказать, на воле: женщин поселили в общежитии министерства здравоохранения.

— Там я и родила нашего Мишеньку, — просияла Наталья.

— Сколько ему сейчас? — поинтересовался Файербрэйс.

— Михаилу Николаевичу? Пятый месяц. Он у меня бутуз! Крепенький, умненький — весь в отца.

— Да будет тебе, — горделиво остановил ее Николай и поправил одеяльце малыша.

— Ну что ж, Михаил, а по-нашему Майкл — полноправный гражданин Великобритании, — откинулся на спинку стула Файербрэйс. — Таковы наши законы.

— А мы? — подался вперед Николай. — Чьи теперь мы?

— Вы? — стушевался Файербрэйс. — Черт возьми, а чьи же вы? По-моему, как были, так останетесь гражданами Советского Союза.

— Безусловно, — кивнул Ратов. — И подлежите немедленной отправке на Родину.

— Вы же понимаете, что мне туда нельзя, — обмяк Николай. — Меня или расстреляют, или сгноят на Колыме.

— Ну, это вы напрасно, — деланно-бодро заметил Файербрэйс. — Мы такими фактами не располагаем.

Наталья сидела ни жива ни мертва. Она так крепко прижимала к себе ребенка, будто предчувствовала неминуемую разлуку.

— Ничего вам не будет, — грубовато заявил Ратов. — Возвращайтесь всей семьей. Будете строить мосты и растить сына.

И тут подал голос доселе молчавший англичанин с аккуратной щеточкой седых усов.

— Об этом не может быть и речи! Как представитель министерства внутренних дел, официально заявляю, что насильно депортировать британского подданного никто не позволит. Я говорю о Майкле, — сухо добавил он.

— Согласен, — кивнул Файербрэйс, — Майкл должен, вернее, может остаться.

— Но это же бред! — взорвался Ратов. — Как можно разлучать мать с ребенком?! Тем более кормящую, — скосил он глаза на Наталью, которая, стыдливо прикрыв грудь, стала кормить расплакавшегося сына.

— Бред, — согласился Файербрэйс. — Но что же делать?

— Домой! Всей семьей домой! — настаивал на своем Ратов.

Тем временем Наталья закончила кормление, взяла себя в руки и решительно заявила:

— Ну вот что, господа хорошие, куда иголка, туда и нитка. Муж в Союз не может. Раз не может он, не могу и я. А ты, Мишенька, хочешь быть с папой и мамой? — заглянула она под одеяльце. — Он сказал, что хочет жить в Англии, но не один, а с родителями. К тому же ни у кого нет такого молока, как у мамы. А если ее расстраивать, молоко может пропасть.

— Но это невозможно, — холодно заметил англичанин с усиками. — Действие закона распространяется только на Майкла.

Вдруг дверь с треском распахнулась и в комнату взбешенной фурией ворвалась сухонькая, седая женщина с зонтиком наперевес!

— Так я и знала! — столкнула она со стула ближайшего из англичан. — Там, где собираются законники, здравый смысл умирает.

Наталья так и потянулась к ней.

— Не волнуйся, деточка, все будет в порядке. Извини, что задержалась. Этель Кристи, — представилась она Файербрэйсу. — Член Британской квакерской общины. Я защищаю интересы этой семьи. Вы были в Ретфорде? Нет? У вас есть дети? Нет? Когда ваша жена родит, отправьте ее в Ретфорд: пусть поживет в общежитии, где мается эта девочка. Стыд! Позор! Англичане не могут создать приличных условий для своих союзников! Все, хватит. Наша община берет это на себя. Обойдемся без вас. Так вот, джентльмены, я поставлю на ноги всю Англию, но разлучать эту женщину с мужем и ребенком не дам!

— Да мы… и не хотим, — смутился Файербрэйс. — Но закон…

— К черту закон, который ломает человеческие судьбы! — воинственно вскинула зонт Этель Кристи. — Сегодня же соберу журналистов и расскажу, чем вы тут занимаетесь. Популярность вам будет обеспечена, но такая, что побоитесь из дома выйти!

Этель Кристи свое слово сдержала. Целый год не сходили со страниц газет имена Натальи, Николая и маленького Майкла, целый год Англия следила за перепиской крючкотворов-законников с представителями общественных организаций и рядовыми англичанами. А письмо Натальи к Черчиллю было напечатано аршинными буквами во всех газетах.