Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Услышав свое имя, Ярик встрепенулся и поскакал в сторону, словно приглашая их за собой.
На краю оврага Калина остановился и указал рукой вниз. Там, примяв под собой куст репейника, навзничь лежал воин в синем корзне. Кольчуга на груди его была порублена в нескольких местах, обнажившая розовую кость рана наискось пересекала череп.
Проворный Миней опустился перед воином на колени и приложил ухо к его груди. Некоторое время он слушал, потом лицо его посветлело:
— Жив.
Калина зачерпнул в шлем воды из протекающего по дну оврага ручья и осторожно обмыл раненому голову.
— Вот и встретились мы с тобой, воевода Ромил,— сказал он, скорбно ломая бровь.— Только нерадостной вышла наша встреча.
Вои за спиной сотника давали советы:
— На коня бы его...
— На коне не выдюжит.
— Где уж выдюжить, помрет в дороге. Вишь ты, сколько крови вытекло...
Калина приказал нарубить в леске жердей покрепче. Из жердей соорудили носилки, перевязав их прутьями; на носилки положили Ромила и перекинули их через крупы лошадей.
Отряд снова двинулся в путь.
Медленно ехали вои, боялись потревожить раненого. Миней шел за носилками пешим и время от времени смачивал Ромилу пересохшие губы. Воевода тяжело дышал, вскрикивал и звал кого-то в бреду.
— Русский ни с мечом, ни с калачом не шутит,— говорил Калина погрустневшему Чуриле.— Трудно стало нам, наседает степь на Русь, берет за горло. Мужики — ни до сохи, ни до жены; скоро спать будем ложиться — меч брать в постель вместо бабы.
К заходу солнца зной спал. Остыло налитое жаром небо, остыла пыльная дорога. А когда из-за туч выплыл двурогий месяц, вои спустились в овраг, развели костры, стали варить уху.
— Слышал я, в Суждале житье спокойное. Не с добра, знать, в Киев подался? — спрашивал Калина монаха.— Аль грехов много, пришла пора замаливать?..
— Всякое тому виной,— не сразу ответил Чурила.— И через золото слезы текут. Иду я в Киев, а сердце мое в Суждале. Хорошо у нас, это верно. Сейчас бы и повернул. А наперед так думал: «Киев — матерь городов русских. Где, как не в Киеве, русскому человеку воля?» Ан здесь и того горше. И всюду, куда ни глянь, одно: князья друг с другом дерутся, а кабы всем вместе да навалиться на степь?..
— Вместе-то? — встрепенулся Калина.— Вместе со степью справились бы... Я тебе правду скажу: нет в наших князьях согласья — в том и беда. Рубят нас по одному поганые. Сегодня изрубили Ромила, завтра порубят меня...
— А вы-то чьи будете? — поинтересовался Чурила.— Киевские али северские?
— Мы русские,— сказал Калина,— а служим князю
Ярославу. Ходили с ним на Святослава черниговского, пожгли Лутаву и Моравск. А после, как Олег северский бежал из-под Стародуба, Роман смоленский подступил к Киеву...
— Выходит, Киев нынче под Романом? А куда же подался ваш князь?
— В Луцк. Чего было ждать? Наш-то князь — тоже не святой. Киевляне на него в обиде за прежнее, и хоть Роман послал за ним, чтобы ехал опять в Киев, он не послушался. Так Роман и сел на его место... А из Романа какой князь? Мягок он, боится Святослава... Давыд же завел ссору с братьями — вот и пришли на Русь половцы, пожгли города, пограбили божьи храмы, а сколько людей наших угнали в полон!..
Рвут на части князья родную землю, ссорятся меж собой. Стоит великий город на Днепре беззащитен и одинок. Дерутся из-за него князья, проливают русскую кровь, призывают черных клобуков и поганых — только чтобы выше всех сидеть, только чтобы в Киеве. А великая-то Русь подымается за Окой. Там русский человек сидит прочно, блюдет отцово и дедово, гордится своим укладом, пашет землю, возводит храмы не беднее киевских. Далеко смотрел Андрей.
А что, как и Владимир пошатнется, не устоит; что, как подточат и Ростово-Суздальскую землю княжеские усобицы?!
Невеселыми думами встречал Чурила малиновый рассвет над степью. В белесом небе кружили вороны, с юга ползли тучи, на горизонте ворочалась далекая гроза...
К полудню небольшой отряд Калины, таясь по балкам и мелколесью, добрался до небольшой крепости. На земляных валах, увенчанных частоколом, толпились вооруженные люди.
После недолгих переговоров отряд впустили в ворота. Тотчас же носилки с раненым воеводой окружили бабы и ребятишки. Бабы голосили, ребятишки пугливо жались к их подолам. Спустившийся с вала розоволицый подвижной мужик взял сотникова коня под уздцы.
— Слава те, господи, слава те, господи,— частил он заплетающимся языком,— Едва дождались. Слава те, господи!..
— Да в чем беда? — удивился Калина.
— Поганые, батюшка, поганые,— встряла в разговор молодуха с распухшими от слез глазами.— Всю ночь, почитай, мужики-то сторожили на валах...
— Было такое,— кивнул розоволицый,— Нынче ночью степь-то будто вызвездило. Уж причащались, думали — не устоять. Ан пронесло. Нажгли костров, но к городу не приступили.
— И много их было?
— Тьма...
— Врешь, Силуян,— не поверил ему Калина.
— Вот те крест,— поклялся розоволицый.
Калина задумался. Слова Силуяна обеспокоили его. Глядя на раненого воеводу, он думал: «Не миновать беды. Покружат поганые по степи — не сегодня завтра снова приступят к крепости». Но сотнику не хотелось преждевременно пугать людей. Он сказал Силуяну, но так, чтобы слышали и бабы:
— Теперь вам бояться нечего. Теперь мы с вами.
— С тобой, Калина, сам черт не страшен,— отозвались в толпе нестройные голоса.— Не оробеем.
— Выстоим. Чай, у себя дома...
Ромил жил одиноко, не было у него ни жены, ни детей. Пятистенка его стояла возле самой часовни, на покатом бугре. С бугра открывалась степь на много верст вокруг привольные ветры гуляли во дворе Ромиловой избы.
Воеводу уложили на лавку, для крепкого сна дали испить настоя душицы, укутали в теплую шубу. Ромил пропотел, и к вечеру ему полегчало.
За раненым ходил Миней, Чурила помогал ему.
— Мамка моя была знахарка,— говорил Миней Чуриле, сложив на животе большие, черные от родимых пятен руки,— Всякое про нее в деревне болтали, а как у кого какой недуг — так сейчас к Хоре. И я возле мамки уму-разуму научился.
Пока они так разговаривали, сидя возле раненого, Ромил очнулся и слабым голосом попросил квасу. Обрадованный Миней выскочил за дверь, вернулся с пузатым запотевшим жбаном.
— Пей, батюшка воевода,— приговаривал он ласковым голосом.— Испей еще, совсем хорошо станет.
Напившись квасу, Ромил снова заснул.
Миней и Чурила на цыпочках вышли из избы.
3
Половцы подступили к крепости на рассвете. Первыми их увидели дозорные на валах. Скоро тревожная весть разнеслась по всему городу. Люди столпились за частоколом, притихнув, всматривались в степь.
Там, окружая земляные валы, скакали всадники на низкорослых лошадях, у края поля клубилась желтая пыль.
Половцев было много, больше тысячи. Несколько стрел перелетело через частокол. Кто-то вскрикнул, в голос запричитали бабы.
Чурила выбежал к воротам, возле которых Калина уже расставлял воев. Полотна ворот гудели от тяжелых ударов. С валов спускались первые раненые.
—‘ Постоим, мужики, за семьи наши, не отдадим дома на разграбление,— подбадривал защитников Калина.
— Ты уж на нас положись, Калина,— отвечали мужики.— Ты не боись.
Стрелы густо падали на валы. Там уже слышался звон мечей и копий. Дело дошло до рукопашной.
Чурила подобрал с земли брошенный кем-то меч и, размахивая им, стал карабкаться наверх. Еще не добравшись до частокола, столкнулся с окровавленным мужиком. Вместо лица у него — безносая маска.
— Глазыньки мои, — бормотал мужик, сгребая ладонью с лица кровавую кашу.— Ой, глазыньки мои...
В тумане навстречу Чуриле перебирались через частокол двое в лохматых остроконечных шапках — смуглые лица, редкие зубы оскалены.
Перехватив двумя руками меч, Чурила ударил наотмашь и того, что был чуть впереди, с выпученными глазами на безбородом лице, рассек пополам. Второй отскочил, и меч угодил ему в бок. Светлая рубаха на половце сразу стала черной.
