Камень и боль - Шульц Карел (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
А докончив надгробие покровителя города, он завоюет все сердца, ему будет обеспечена благосклонность Бентивольо, и Болонья больше не выпустит Микеланджело из своих стен. А за ним появятся другие, Болонья станет преемницей Флоренции, сделается итальянскими Афинами и прославится искусством, как теперь славится ученостью… Да, я стану новым Лоренцо Маньифико, соберу здесь художников и философов, осную для них школы и академии, и когда-нибудь Бентивольо признают, что я сделал для города, и перед дворцом Синьории мне поставят памятник работы Микеланджело, могила моя будет в Сан-Петронио на главном месте, с длинной надписью от благодарных сограждан, а мой племянник? Как это будет красиво звучать: кардинал Альдовранди…
Микеланджело ничего не знал об этих мечтаньях старика, Микеланджело работал. Святой Прокл – воин болонский и мученик времен кровавого зверя Диоклетиана, раба на троне цезарей. Воздвигнув веру свою против цезарских эдиктов, он скинул плащ, чтобы палачу легче было совершить свое дело, и, вступив на путь, ведущий к небесам, принял мученический венец с сияющим ликом… Святой Петроний, епископ болонский, залечивший раны, причиненные вторжением Алариховых орд. Победоносный посох пастырский, занесенный над разбойничьими наездами варваров, ныне отложен в сторону, и святитель сжимает в объятиях укрепленный город, вознося Болонью к богу.
Но болонцам на такой высоте страшновато. А с базиликой св. Петрония дело обстоит почти так же, как с незаконченным сводом св. Доменика. Много столетий прошло с вторжения Алариховых орд, прежде чем город решил возвести это здание, – видимо, тогда опять угрожал какой-нибудь наезд, что они вдруг спохватились. И чтоб загладить свою беспамятливость, решили поставить базилику таких огромных размеров, что никогда не забудешь. Разобрали множество домов, шесть улиц и восемь церквей, чтоб расчистить место, и начали строить. Больше ста лет идет стройка, а все никак не достроят, еще сто лет понадобится. Денег нет, а город смету составил неправильную, не хватает средств на такое огромное здание, из-за которого множество домов, шесть улиц и восемь церквей разобрали. Нет денег, а Бентивольо, хоть и добрые христиане, больше, видно, надеются на основательные укрепления да тройные стены, чем на силу молитвы. И вот нанимают новые ватаги вооруженных, покупают бронзовые пушки, а святой Петроний ждет, как ждал святой Доменик. В Болонье всегда что-нибудь недокончено – надгробье, базилика, молитвы. Потому-то болонцам на такой высоте страшновато.
Но над порталом недоконченной базилики – великолепная работа маэстро Якопо делла Кверчи, сиенца, которую Микеланджело никогда не забудет, перед которой всегда будет останавливаться в великом восторге. Сюда бы привести всех, кто твердит ему об античности, об античных примерах и образцах, об античном стиле! Микеланджело напряженно озирает эту драму, врезанную в камень, драму, в которой участвуют одни тела, формы, напряженья мышц, контраст движений, а все остальное – просто фон, обозначение среды. Никогда не забыть судорожного движения Адама, изгнанного из рая, движения, полного отчаянной жажды вернуться, – правый локоть высоко поднят, словно он хочет отразить им повелительный жест архангела, ноги согнуты в коленах, тело наклонено, а голова!.. Женщина – та уже глядит на новую дорогу, она уже пошла вперед, одна только Ева – путница в незнаемую землю, а мужчина судорожно оборачивается, он хочет обратно, он под острым углом повернул голову прочь от земли, он не хочет туда, он вопит о рае, он хочет в рай, его резкое движение – вызов богу, он будет бороться за рай; этого лица еще не орошал пот, а оно уже полно морщин, и страстной тоски, и муки, ибо первое, с чем они встретились, пустившись в путь, была боль. А за мощным, смелым движеньем поднятого локтя Адам скрывает глаза, глядящие в рай, взывающие о рае, жаждущие рая, устремленные к раю, упорно смотрящие туда – не на землю, не на женщину.
Микеланджело вернулся к своей работе, к мрамору "Ангела с подсвечником", который должен быть противнем "Ангелу" Никколо. Но не тому, который стоит выпрямившись, скрестив руки на груди, вещая "Ave", с крылами, еще трепещущими, а тому, который опустился на правое колено и держит подсвечник, – ангелу с лицом алтарного служителя, чьи кудри спускаются на спину, чья девичья красота полна смирения, нежности и преданности, ангелу священнослужительствующему. Микеланджело работал усердно. Он намеренно лишил своего "Ангела" всякой женственности, характерной для "Ангела" маэстро дель Арка. Никаких кудрей, спускающихся на спину, а густые волосы, обвивающие мелкими кольцами поднятую, иератическую голову. Это ангел из числа тех, которые под начальством архангела Михаила воевали в воздухе против злых сил дракона. Теперь он отложил щит и меч, взял подсвечник и опустился на колено перед алтарем в ожидании мессы. На кудрявую рыцарскую голову его можно хоть сейчас надеть шлем, как на голову "Ангела" маэстро Никколо – венок. И будут вместе – нежность молитвы и сила ее. Но так как "Ангел" Микеланджело готов тотчас встать и снова идти в бой, одежда его более оживлена, складки ее полны движенья, она жестче и мужественней. Только легкие и мягкие кривые воскрылий уравновешивают тяжелую материю подсвечника и тела. Только крылья здесь нежны, благостны, юны и женственно мягки.
В первый и последний раз Микеланджело ваяет крылья.
За колонной храма стоит тень и смотрит на него. Микеланджело чувствует, что за ним следят, но всякий раз, как обернется, позади – пусто, никого нет. Только несколько старых женщин еще остались в храме, но они стоят на коленях перед главным алтарем, застыв в долгой молитве. Тень крадучись, ползком подбирается все ближе и ближе, потом вдруг остановилась. Микеланджело вновь почувствовал ее взгляд, словно липкое прикосновение паука на своей спине, и быстро оборачивается. Нет, он совсем один, сзади никого, и старухи сердито ушли молиться в другое место, в другую церковь, где слова молитв не будут заглушаться ударами по камню. Он крепко сжал в руке резец, как оружие, и двинулся навстречу неведомому взгляду, ища его. Но тень неслышно скрылась между колонн, а там и вовсе выскользнула из храма, сняв в портале черную маску с лица и скинув с плеч черный плащ. И Микеланджело, никого не встретив, возвращается к своему произведению, чтобы вскоре погрузиться в него, забыв обо всех тенях, что бродят по свету.
В первый и последний раз Микеланджело ваяет крылья.
ЗМЕИНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ
По всему городу шли настойчивые толки о войне, и верховный командующий болонских скьопетти мессер Асдрубале Тоцци вернулся из дворца Бентивольо раздосадованный, оттого что опять не послушались его советов и Бентивольо по-прежнему не решаются выступить, хотя момент самый подходящий. Получается просто стыдно перед гостем Оливеротто да Фермо, молодым кондотьером папского сына дона Сезара… Асдрубале Тоцци, высокий, мускулистый, с раздражением откинул меч, сел за стол и стал ждать, чтобы жена принесла ему бокал вина.
Но вместо нее с подносом и кувшином вина появилась служанка неопрятно-жирная, толстая, с заячьей губой, до того противная, что от ее взгляда скисло бы вино, и лучше приправленное. На раздраженный вопрос хозяина она с готовностью ответила, что монны Кьяры нету дома, опять нету, она не ждала синьора так поздно… При этом служанка ухмылялась так, словно ее сообщение доставляло удовольствие ей самой. Асдрубале терпеть ее не мог, – часто ему казалось, что она приносит дому несчастье, – он несколько раз прогонял ее, но она каждый раз возвращалась обратно, так что в конце концов мессер Тоцци махнул рукой. И без того хлопот по горло. Порой ему приходило на ум, что эта уродина – необходимая принадлежность дома, как куча мусора и навоза под окнами. Нельзя отрицать, что при ней в доме всегда царит порядок и спокойствие, слуги ее боятся, а монна Кьяра – плохая хозяйка… Так что уродину оставляли, но Тоцци разговаривал с ней одними кулаками, и она, заслышав его голос, тотчас скрывалась. Тем сильней удивился он ее появлению с вином. В нем разыгралась желчь, и он уже нацелился кулаком прямо ей в зубы, но вдруг злая усмешка в углах ее мерзкого рта и насмешливый, язвительный взгляд остановили его, – зуботычина не состоялась. Девка явно смеется над ним… И Тоцци почувствовал, что по лбу у него покатились капельки пота. Потому что, если эта уродина над ним издевается, значит, у нее есть веское основание или она просто помешалась. Но нет – она не сумасшедшая. И, не скрывая язвительной улыбки, она снова загнусила, что госпожа опять ушла, уж давно ушла, вскоре после полудня, как всегда, пока господин был в Риме… Говорит, и держит поднос с вином, которое скисло, и ждет. Асдрубале Тоцци дал ей тумака, пристегнул опять меч, накинул плащ и вышел.
