Десять меченосцев - Ёсикава Эйдзи (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
– Замолчи! Отпусти руку! Сейчас же!
Акэми, неожиданно замолчав, стыдливо опустила голову.
– Я тебе совсем не нравлюсь?
– Замолчи! Пусти!
Рука Акэми онемела в тисках Сэйдзюро, но он не выпускал ее. Девушка не могла сопротивляться боевому приему в стиле Кёхати.
Сэйдзюро сегодня не походил на себя. Он часто обретал радость и утешение в сакэ, но в это утро не выпил ни капли.
– Акэми, почему ты так ко мне относишься? Хочешь унизить?
– Не хочу говорить с тобой. Отпусти, или я закричу.
– Кричи! Никто не услышит. Главный дом далеко, да я предупредил, чтобы меня не беспокоили.
– Я хочу уйти.
– Не пущу.
– Мое тело тебе не принадлежит.
– Думаешь? Спроси-ка лучше у матери! Я, разумеется, заплатил вперед.
– Пусть мать продала меня, но я не продаюсь! Тем более человеку, которого ненавижу больше смерти.
– Ах, так! – взревел Сэйдзюро, набрасывая на голову Акэми красное одеяло.
Девушка пронзительно закричала.
– Кричи, мерзавка! Кричи сколько хочешь. Никто не придет.
На сёдзи, освещенных бледным солнцем, двигались тени сосен, словно ничего не произошло. На дворе стояла тишина, нарушаемая отдаленным шумом моря и голосами птиц.
Глухие рыдания Акэми смолкли. Вскоре в коридор вышел смертельно бледный Сэйдзюро, прикрывая правой рукой окровавленную и исцарапанную левую.
Спустя несколько мгновений дверь резко распахнулась, и из комнаты выбежала Акэми. Сэйдзюро, обматывавший полотенцем руку, вскрикнул от неожиданности. Он пытался остановить Акэми, но не успел. Девушка как безумная промчалась мимо.
Сэйдзюро нахмурился, но не пошел следом за Акэми. Она пробежала по саду и скрылась в другой части постоялого двора.
Озабоченность на лице Сэйдзюро вскоре сменилась кривой ухмылкой. Она выражала глубокое удовлетворение.
Геройская смерть
– Дядюшка Гон!
– Что?
– Устал?
– Немного.
– Так я и думала. Я тоже запыхалась. Какая же красота вокруг! Видишь вон то апельсиновое дерево? По-моему, это священное дерево Вакамии Хатимана.
– Похоже.
– Когда императрица Дзингу покорила Корею, то правитель Силла послал ей восемьдесят кораблей дани. Это дерево было первым подношением.
– Взгляни на Конюшню священных лошадей! Видишь того коня? Наверняка тот, который пришел первым на ежегодных скачках в Камо.
– Ты про белого коня?
– Да-да. А что на этой вывеске?
– Написано, что бобы из фуража лошадей целебные. Если сделать из них отвар и пить на ночь, то перестанешь кричать во сне и скрипеть зубами. Возьмем тебе?
– Не глупи, – засмеялся дядюшка Гон. Затем, оглянувшись, спросил: – А где Матахати?
– Сзади где-то плетется.
– А, вижу! Отдыхает у помоста для священных танцев.
Старуха махнула рукой, подзывая сына.
– Мы пойдем в эту сторону, посмотрим великие ворота-тории, но сначала полюбуемся большим фонарем.
Матахати неохотно поплелся следом. Он неотлучно находился при матери с тех пор, как она поймала его в Осаке. И все это время они были на ногах, бредя без устали. Его терпение иссякло. Можно стерпеть десяток дней хождения по достопримечательностям, но Матахати боялся, что мать и Гон заставят его искать их общих врагов. Он попытался разубедить их, говоря, что ему лучше одному найти Мусаси и расправиться с ним. Мать не хотела даже слышать об этом.
– Наступает Новый год, – наставительно говорила она, – и я хочу встретить его с тобой. Мы слишком давно не праздновали вместе, а этот Новый год может оказаться последним.
Матахати понимал, что он не сможет ей отказать, но про себя твердо решил отделаться от родных сразу после праздника. Осуги и Гон предались истовой вере, очевидно чувствуя, что жить им уже недолго. Они останавливались у каждого синтоистского и буддийского храма, делали приношения, долго молились богам и буддам. Весь сегодняшний день они провели в храме Сумиёси.
Матахати, которому до смерти надоели благочестивые хождения, плелся сзади.
– Нельзя ли побыстрее? – подгоняла его Осуги.
Матахати и не думал убыстрять шаг. Мать раздражала его, как и он ее.
– То гонишь меня, то заставляешь ждать, – ворчал он. – То беги, то жди, то торопись, то стой столбом!
– А что прикажешь делать с таким, как ты? Когда приходишь к святому месту, следует останавливаться и помолиться. Ни разу не видела, чтобы ты вознес молитву богам или Будде. Попомни, ты об этом пожалеешь! Молился бы, и ждать пришлось меньше.
– Как вы мне надоели! – проворчал Матахати.
– Кто надоел? – негодующе воскликнула Осуги.
Первые дни после встречи их отношения были сладкими, как мед, но, попривыкнув к матери, Матахати начал во всем ей перечить и высмеивать при каждом удобном случае. Вечером, вернувшись на постоялый двор, Осуги усаживала перед собой сына и читала ему наставления, от которых настроение у него окончательно портилось.
– Ну и парочка! – переживал дядюшка Гон.
Он изо всех сил старался угомонить старуху и приободрить племянника. Вот и сейчас, чувствуя, что приближается очередное наставление, дядюшка Гон попытался предотвратить новую стычку.
– Пахнет чем-то вкусным! – воскликнул он. – В харчевне на берегу продают печеные устрицы. Неплохо бы откушать.
Ни мать, ни сын не выказали радости от предложения, но дядюшке Гону удалось затащить их в лавку, завешенную от песка тростниковыми циновками. Пока Осуги и Матахати устраивались поудобнее, Гон сбегал за сакэ. Протягивая чашечку Осуги, он весело проговорил:
– Угостим и Матахати для бодрости. По-моему, ты слишком сурова с ним.
– Я пить не буду! – отрезала Осуги, отвернувшись от брата. Дядюшка Гон предложил сакэ Матахати, который с хмурым видом опорожнил подряд три кувшинчика, прекрасно сознавая, что его поведение выведет мать из себя. Когда он потребовал четвертый, Осуги не выдержала.
– Довольно! – остановила она его. – Мы здесь не на прогулке и не для того, чтобы напиваться. Это и тебя касается, Гон. Ты старше Матахати и должен соображать.
Пристыженный дядюшка Гон заволновался, словно пил только он один, и принялся тереть лоб и щеки, чтобы укрыться от взгляда Осуги.
– Ты права, – покорно пробормотал он, поднимаясь на ноги. Гон отошел в сторону, и начался скандал. Матахати задел за живое властное и нежное материнское сердце Осуги, переживающей за судьбу сына. Она не могла сдержаться до возвращения на постоялый двор, чтобы излить накипевшее на душе. Она набросилась на Матахати с руганью, не обращая внимания на посторонних. Он угрюмо ждал, когда мать выдохнется, вызывающе поглядывая на нее.
– Прекрасно! – заявил он. – Ты записала меня в неблагодарные лодыри без чести и совести. Так?
– Именно! Что ты сделал для защиты своей чести?
– Я не такой никчемный, как ты думаешь. Многое тебе неизвестно.
– Я не знаю? Никто не знает детей лучше, чем их родители. День твоего появления на свет был несчастливым для дома Хонъидэн.
– Не торопись с выводами! Я еще молод. На смертном одре ты пожалеешь о своих упреках.
– Насмешил! Сто лет придется ждать такого исправления. Как горько думать об этом!
– Если тебя удручает такой сын, как я, то мне нечего болтаться с вами. Я ухожу!
Сопя от гнева, Матахати встал и решительно вышел из харчевни. Потрясенная Осуги жалким, дрожащим голосом окликала сына, но тот не оборачивался. Дядюшка Гон мог бы догнать племянника, но в это время он отвлекся, пристально, вглядываясь в сторону моря.
Осуги встала, потом снова присела.
– Не пытайся его остановить, – сказала она Гону, – бесполезно.
Дядюшка Гон, обернувшись к Осуги, заговорил что-то невпопад.
– Девушка ведет себя странно. Подожди минутку!
Дядюшка Гон, повесив шляпу на гвоздь под навесом, стрелой помчался к воде.
– Болван! – кричала Осуги. – Ты куда? Матахати совсем…
Осуги побежала вслед за стариком, но запуталась в выброшенных прибоем водорослях и повалилась ничком на песок. Сердито бормоча, она поднялась, стряхивая песок с лица и груди. Она взглянула на дядюшку Гона, и глаза ее едва не выкатились от удивления.
