Страстная неделя - Арагон Луи (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Подкова обрезана. Надо пробить в ней отверстия: подручный протягивает кузнецу пробойник, зубило скатывается на земляной пол; четыре удара налево, четыре-направо: намечено восемь дырок по обе стороны от шипа подковы, то есть по её концам; закруглённая её часть-зацеп-оставлена нетронутой. Пока ещё только сделаны ямки, но подкову переворачивают, восемь ударов с нижней стороны-и отверстия готовы.
— Я узенькие пробил… — крикнул Мюллер своему клиенту, словно тот понимал, почему кузнец так сделал. Теодор же знал лишь то, что отверстия делают широкие, когда гвозди вгоняют около внутреннего края подковы, а узкие, когда вбивают их около наружного края; он видел, как внимательно кузнец осматривал ногу лошади.
Настала тишина. Мюллер прицепил к поясу по бокам две кожаные сумки и положил в них пять-шесть маленьких инструментов-молоточек, небольшие клещи, какую-то изогнутую кривулю, гвозди-ухнали, рашпиль… Всего Теодор не успел разглядеть-его поражало, с каким проворством, почти вслепую, кузнец подбирал нужные ему инструменты и как удивительно были слажены все его движения из боязни потерять хоть одну минуту и не подковать лошадь «в горячую». Теперь настала очередь Теодора. Он подвёл Трика и поднял ему заднюю ногу…
— Не так! — нетерпеливо крикнул кузнец.
А Фирмен, сморщив свой уродливый нос, пробормотал, что надо бы «кликнуть» Бернара… Но все-таки подошёл к Теодору и сам положил ему на ладонь ногу лошади.
— Вот как надо: колено и булдыжку прижать к своему боку, рукой обхватить бабку…
Жерико скорее понимал эти объяснения по жестам подручного, чем по его чёртову гнусавому говору.
Когда Теодор увидел обнажившуюся подошву Трика, с которой Мюллер счистил грязь, он почувствовал боль, как будто саднило его собственное тело, а когда кузнец, прокладывая желобок для подковы, вонзил нож в роговую стенку и в стрелку копыта, вздрогнул не Трик, а его хозяин.
— Ну вот, сейчас обрядим тебя! — сказал кузнец и. взяв из рук Фирмена подкову, прикинул её лошади. — Ничего, ладно будет! Покрепче держите, господин поручик!
Вдруг Теодор почувствовал, что за работой изменились отношения между ним и этим угрюмым великаном: теперь перед ним стоял уже не прежний враждебный ему человек, скрывавший какие-то свои задние мысли и готовый выставить незваного гостя за дверь. И когда Мюллер, вытащив из левого кармана молоток, двумя ударами вбил два длинных и гибких ухналя с большими шляпками, вогнав их в копыто лошади слева и справа от зацепа, он взглянул на своего случайного подручного с лукавым видом сообщника и сказал:
— Опустите, господин поручик, опустите… Посмотрим, на месте ли подкова…
Теодор осторожно опустил ногу Трика, и, лишь только она коснулась земляного пола, кузнец нагнулся и стал вертеться вокруг, словно портной на примерке…
— Ничего не скажешь… Ладно будет…
Потом Теодору пришлось снова поднять лошади ногу, и, вспомнив преподанное ему наставление, он подпёр своим боком её колено и булдыжку, обхватил рукой бабку… Мюллер, не выпуская из правой руки молоток, левой доставал один за другим ухнали из кожаной сумки и, обмакнув сначала каждый гвоздь в горшок с салом, который держал Фирмен, ловко вставлял его в отверстие, затем, поддерживая левой рукой, осторожными ударами молотка вгонял ухналь в стенку копыта, и, когда ухналь пробивал её, кузнец с выражением отчаянной решимости ударял сильнее, кончик ухналя вылезал из копыта наружу, и молоток всякий раз загибал его книзу; когда восемь гвоздей встали на своё место, молоток нырнул в правую сумку, Мюллер сказал самому себе: «Клещи» — и, вытащив из левой сумки те самые маленькие клещи, которые засунул туда на глазах Теодора, откусил ими кончики всех восьми гвоздей.
О сложности всех этих операций Жерико судил по изменявшемуся напряжённому выражению лица и гримасам великана. Потом он увидел, что Мюллер взял ножик с заострённым стёсанным концом-так называемый копытный нож; постукивая по нему молотком, он принялся срезать кромку копыта, выступавшую за край подковы, и стёсывать роговой слой, треснувший вокруг отверстий, пробитых гвоздями. Работа вдруг стала похожа на чеканку и гравировку… Потом Мюллер принялся заклёпывать молотком вышедшие наружу концы ухналей, а маленькими клещами, которые держал в левой руке, снизу нажимал на шляпки.
Лошадь забеспокоилась. Теодор, крепче прижав к себе её ногу, ласково забормотал:
— Тише, тише!.. Ты же у меня умница, Трик!..
— Опустите ногу! — сказал Мюллер. Взяв рашпиль, он оглядел копыто и подпилил заклёпанные концы ухналей.
С минуту стояла тишина, потом кузнец дал несколько советов.
Обычно на лошади не ездят ни в тот день, когда её подковали, ни на следующий день. Но раз поручику завтра нужно ехать, то, уж понятно, придётся…
— Не пугайтесь, если лошадь будет хромать. Опасаться тут нечего. В первый день после ковки с ними это частенько бывает…
Притворяются, хитрюги, да-да, притворяются!.. На второй день все проходит. Хорошо бы все-таки поберечь лошадку, чтобы не очень уставала. Докуда у вас перегон будет? До Абвиля или до Амьена? Ежели до Абвиля, то ещё ничего. Дорога там не очень твёрдая и не очень мягкая, а если в первый день нога будет вязнуть, плохо дело. измается лошадь.
Теодор смотрел, как подручный собирает и раскладывает в порядке инструменты: клещи, молотки, копытный нож, рашпиль, оставшиеся ухнали. Фирмен быстро раскидал жар в топке горна, вымел обрезки копыта и железа, делая все это без единого слова и как будто без мысли, словно автомат. И вдруг, когда Фирмен снимал с гвоздя одежду хозяина, Жерико, обернувшись, увидел на его лице, освещённом багровыми отблесками, выражение лютой ненависти, до такой степени искажавшее эту нелепую физиономию, что в ней даже появилось что-то величественное.
«Вот, вот! — подумал художник. — Вот таким бы надо его нарисовать!» И ему пришла в голову мысль, что девятнадцатилетний Отелло-явление любопытное.
Жерико все не мог заснуть. И не оттого, что чересчур жёсткой казалась ему постель-жиденький соломенный тюфяк, положенный на пол, он прекрасно мог бы уснуть и на голых досках; нет — просто не приходил сон. Вернувшись из кузницы, он поднялся на чердак, где юный Монкор уже крепко спал, уткнувшись носом в подушку и не слыша шумного появления товарища. Теодор не разделся, не снял даже сапог, а саблю оставил под рукой. Как-то неспокойно было у него на душе в доме кузнеца Мюллера, и тревожное чувство возрастало оттого, что он не видел этого места при дневном свете, не знал ни расположения комнат, ни того, что делается в нижнем этаже, и гак далее. А тут ещё это далёкое сияние луны, которое пока не доходило до кузницы, а только разливалось по кровлям маленьких домиков, стоявших в низине.
Образ Софи как-то сливался в голове Теодора с образом юной девушки, которая в Бовэ приносила ему обед: тот же венчик белокурых волос, выбивающихся из-под чепчика, то же боязливое и наивное выражение миловидного личика; только, пожалуй, грудь больше развита. Он старался не давать воли мечтаниям.
Молоденькие женщины привлекают какой-то необыкновенной гибкостью, ч мужчина с удовольствием воображает, как бы он сжал в сильных своих объятиях столь хрупкое создание… К мыслям об этих двух женщинах с нежным цветом лица примешивалось и воспоминание о той, другой, такой живой, своенравной, но и она, так же как эти две, словно бы растворялась в объятии, и перед глазами Теодора вставали ворота на улице Маргир, стайка ребятишек, Трик, которого держал под уздцы привратник, и Каролина… Как она тогда прильнула к Теодору! Она была почти без сознания, чувствовала только, что он поддерживает её, и на миг отдала себя в его власть. Но как быстро она очнулась!
Каролина… Он старался отделить друг от друга три этих женских образа, но они почему-то смешивались, ему становилось стыдно, и на мгновение каждая выступала отдельно, словно он в тенистом саду раздвигал руками густые ветви, ища знакомое милое лицо, но видел то его, то другие лица. Он как будто изменил Каролине, и это даже доставляло ему злобное удовольствие, на которое он не считал себя способным; он играл локоном другой женщины, касался её плеча, но вдруг впадал в отчаяние, забывал обо всех на свете женщинах, чувствуя себя таким одиноким без неё, без Каролины… В ночной мрак чуть проскальзывал бледный отблеск луны.
