Необыкновенное лето - Федин Константин Александрович (лучшие книги .TXT) 📗
– Какого мученика? – обиделся Пётр Петрович. – Откуда ты знаешь?
– Мы вместе по берегу шастали. Его ребята зовут – Красила-мученик. Он все красит. Он нам свои рисунки показывал. У него есть лошади лучше этой.
– Послушай, ты, – решительно сказал Рагозин, подталкивая мальчика к рисункам, – читай, что написано.
Павлик прочитал подпись и вопросительно оглянулся на Рагозина.
– Так же, как вы, – сказал он растерянно.
– Это он?
– Подписаться – что же? Как хочешь, так и подпишись. А рисовал Красила-мученик, я знаю.
– Ты должен привести ко мне этого рисовальщика. Обещаешь?
– Где я его возьму? Он из детдома.
– Из какого?
– Много я знаю, из какого. Он не говорил.
– Но ведь ты его увидишь на берегу, а? Где вы там встречаетесь? Ну, давай слово, что приведёшь!
В эту минуту Павлика заслонил подошедший старик в чесучовом изжёванном костюме, с отвислыми карманами пиджака. Он раскрыл рот в бездыханной улыбке:
– Извините, товарищ Рагозин. Я хотел бы, чтобы вы поделились впечатлениями от выставки. Для газеты. Я подписываюсь ЮМ. Может быть, приходилось читать?
– Так, так, – с предельной серьёзностью отозвался Рагозин. – Напишите, что, как известный специалист по вопросам искусства, я нахожу выставку исторической вехой в развитии новейшей живописи.
Мерцалов опустил приготовленный блокнот. Пергаментная кожа его лысины тихо поползла на поднятые брови.
– У вас это должно получиться. Вы, как говорится, журналист с острым общественным темпераментом. Ведь это ваша была недавно статейка под названием «Где купить лобзик?..».
Рот Мерцалова раздвинулся ещё больше, но глядел он со злостью и оскорблённо.
– То бишь нет, я путаю! – воскликнул Рагозин, вплотную подвинувшись к Мерцалову, и вдруг договорил нетерпимо: – Вы напечатали выдумку о том, что Пастухов распространял революционные прокламации. Вы? Да? А вам известно, что Пастухов сбежал к белым? Нет? Вас надо выгнать раз навсегда из газеты! Вы…
Не досказав, он круто отвернулся и будто сразу забыл о Мерцалове.
Он хотел найти в толпе Павлика, но увидел ту солидную девушку, чем-то напоминавшую амазонку, которая повздорила с ним из-за денег. Он попросил её подойти к рисункам Ивана Рагозина.
– Знаете этого чудодея?
– Что? Хорошо? – торжествующе сказала она, откидывая назад голову с выражением – «чья взяла?».
– Да, да. Не укажете ли мне, как найти самого рисовальщика?
– Очень рада, что вы способны отличить хорошее от дурного. Вы чувствуете благородную простоту этой цельной линии (она энергично провела кулачком по гриве, спине и хвосту пунцового коня)? Это превосходит народный лубок, потому что обобщеннее и яснее лубка. Вы понимаете, что мы находимся у самого истока не развращённого влияниями искусства?
– Да, я все понимаю, – с нетерпением сказал Рагозин, – кроме одного: почему вы не отвечаете на вопрос? Картинки вы развесили славно, но кто их рисовал, вам нет дела.
– На этой стене – работы детских домов. Если хотите, я справлюсь, где находится автор интересующих вас произведений.
– Да, да, этих самых произведений! Этот самый автор! Очень хочу, милый вы товарищ, очень! И, пожалуйста, как можно скорее!
Он сильно потряс её руку. Она впервые улыбнулась.
– Как же насчёт наших денег?
– Насчёт денег никак, – тоже улыбнулся Рагозин. – Зачем вам теперь деньги? Все сделано. Да, все сделано очень хорошо.
Он повторял эту фразу, спеша выбраться на улицу и уже не замечая ни людей, ни картинок.
Все в его ощущении жизни с этого момента остановилось, точно заклиненное одним вопросом – нашёл ли он сына или нет?
Через день, возвращаясь из Затона, он увидел у самого входа в Совет двух мальчиков. Прислонившись к ограде палисадника, они шелушили подсолнухи. Он сразу узнал Павлика и сразу понял, кто с ним.
– Мы ждали, ждали, а вас нет и нет, – попрекнул Павлик.
– Пойдём ко мне, – сказал Пётр Петрович, заставляя себя двигаться спокойно.
Закрывшись в кабинете, он прошёлся из угла в угол, не зная, как лучше сделать: усадить мальчиков с собою рядом или заставить их стоять, а самому сесть, или – пусть они сядут, а он будет ходить. «Не важно, чёрт возьми», – подумал он, продолжая расхаживать, и вдруг поймал себя на том, что ему трудно взглянуть на мальчика, которого привёл Павлик. Тогда он сразу остановился перед ними и попробовал приветливо усмехнуться. Павлик небрежно посматривал по сторонам. Другой мальчик сохранял невозмутимость. Взъерошенная русая голова его была большелоба, уголки бровей у висков сильно подняты, карие глаза круглы и чуть выпячены. Худой, длинноногий, с большими руками, он держал локти оттопыренными от пояса, точно наготове к отпору.
– Так это я… твои рисунки видел? – спросил Рагозин, чувствуя, что говорит не так, как хотел бы.
– Не знаю.
Голос мальчика звучал грубовато-уверенно.
– Этакие, знаешь… Лошадь ещё такая красная.
– Да ну, конечно, твоя лошадь, – сказал Павлик. – Чего боишься? Петру Петровичу нравится.
– И не думал бояться.
– Я не кусаюсь, – будто заискивая, проговорил Рагозин. – Мне, правда, понравилось. Ярко так, видишь ли… И все такое… Тебя как зовут?
– Иван.
– Иван Рагозин, верно? А годов? Десятый скоро, да?
– Может, и больше.
– Больше, – согласился Павлик. – Мне скоро одиннадцатый, а он сильней меня.
– Ну? – будто с облегчением вздохнул Пётр Петрович. – Покажи-ка.
Он осторожно потрогал пальцами бицепсы мальчика, и пальцы сами собой остановились на сухих, тонких детских мускулах, пока мальчик не высвободился и не шагнул назад.
– Ваня, – сказал Рагозин медленно, – так, так. А отец у тебя есть?
– Думаю, был, – ответил мальчик с насмешливой улыбкой взрослого.
– Я тоже думаю, – неловко отступил Пётр Петрович и опять прошёлся по комнате.
– Мать свою не помнишь? – спросил он на ходу.
– Её, наверно, отец помнит, – будто ещё насмешливее сказал Ваня.
Он стоял боком к Рагозину, подняв голову и шире раздвинув локти. Видно было – он не лез за ответами в карман, потому что привык к расспросам об отце с матерью. Пётр Петрович растерялся от этой жестокости ответа, тут же начал сердиться, что не владеет собой, и поглядел на мальчика с гневом. Но в этот миг резко увидел в профиле Вани в точности повторенный поворот лица Ксаны – с острым вздёрнутым носиком и круглым глазом немного навыкате. Он чуть не выкрикнул то, что все время готово было слететь с языка – сын, сын! – но удержал себя.
– Вы зачем меня звали?
– Познакомиться. Поближе… – сказал Пётр Петрович, оглядывая выгоревшую серую блузу мальчика, завязанный узлом матерчатый поясок, сбитые набок туфли.
– Вы покупаете рисунки? – вдруг с любопытством спросил Ваня.
– Как так?
– Я думал, вы… которые на выставке рисунки хотите купить.
– Ты продаёшь? – уже с улыбкой сказал Рагозин.
– Деньжонки пригодятся.
– На что же пригодятся? Ты ведь в детском доме?
– Когда где… Сейчас везде тепло.
– Ну, а где же ты столуешься?
– Столуешься! – передёрнул плечами Ваня. – Я не нахлебник – столоваться!
– На Волге всегда подкормиться можно, – сказал Павлик с видом берегового бывальца.
– У военморов либо ещё где придётся, – добавил Ваня.
– Тебе, видно, и на Гусёлке пришлось? – неожиданно отчеканил Пётр Петрович.
Ваня нахмурился.
– Что не отвечаешь? Был на Гусёлке?
– Ну и был! Ну и что же?.. Пришили, будто я казённые чувяки на базаре загнал, – и судить! А у меня их шкет один стырил… я только ябедничать не хотел.
– Хорошо. Дело прошлое. А где живёшь сейчас?
Ваня скрестил на груди руки, медленно оглянулся на дверь, будто заскучав от вопросов, затем нехотя выговорил:
– Меня назад в скит берут. И бумаги туда пошли.
– Так, так, – торопливо сказал Пётр Петрович, – очень хорошо… Я тебе хотел предложить, может, поселишься у меня? Я один, нам с тобой не скучно будет. Учиться станешь. Рисовать… понимаешь ли, и все такое.
