Книга судьбы - Паринуш Сание (лучшие книги .TXT) 📗
– Так все просто? А если они ошибутся? Мой ребенок погибнет из-за чьей-то ошибки! Твоя совесть примирится с этим?
– Какое мне дело? Если они допустят ошибку, это будет на их совести, не на моей. И ничего страшного: он станет мучеником, попадет на небеса, и его дух будет мне вовеки благодарен за то, что я избавил его от участи, которая постигла его отца. Эти люди – предатели родины и веры.
Только гнев давал мне силы еще держаться на ногах.
– Изменник родины и веры – это ты! – крикнула я. – Такие, как ты, губят ислам. Когда ж это аятолла издал подобную фетву? Ты на любую подлость пойдешь ради собственной выгоды и прикроешься верой и религией.
Я плюнула ему в лицо и вышла. Голова отчаянно разболелась. Дважды мне пришлось останавливать машину на обочине: меня рвало желчью. Кое-как я добралась до матери. Али собирался на работу. Я схватила его за руки и просила помочь, найти влиятельных знакомых, обратиться за помощью к его тестю. Он покачал головой:
– Сестра, клянусь, я скорблю с тобой. Сиамак вырос у меня на глазах. Я любил его…
– Любил? – крикнула я. – Ты говоришь о нем, словно о покойнике!
– Я не это хотел сказать. Но никто ничем не поможет, никто не в состоянии помочь. Раз его объявили моджахедом – все от него отвернутся. Эти неверные слишком многих убили. Понимаешь меня?
Я вошла в комнату матери, рухнула на пол и стала биться головой о стену, приговаривая:
– Вот они, твои замечательные сыновья – они отдали на смерть своего племянника, семнадцатилетнего мальчика. А ты учила меня не ссориться с ними и верить, что мы все одна семья.
Как раз в этот момент приехали Фаати и Садег-ага со своим малышом. Они подняли меня с пола и отвезли домой. Фаати не осушала глаз, Садег-ага мрачно грыз усы.
– По правде говоря, я боюсь и за Садега, – шепнула мне Фаати. – Его тоже могут причислить к моджахедам. Он не раз вступал с Махмудом и Али в споры из-за политики.
Я могла только плакать.
– Садег-ага, проводите меня в Эвин, – взмолилась я. – Может быть, нам там что-нибудь скажут.
Мы съездили в тюрьму Эвин – понапрасну. Я искала Эзатоллу Хадж-Хоссейни, но мне сказали, что у него выходной. В растерянности, не зная, что делать дальше, мы вернулись домой. Фаати и госпожа Парвин пытались накормить меня, но кусок не лез в горло, я все думала: поест ли сегодня хоть что-нибудь мой Сиамак? И я плакала и гадала, что же мне делать и к кому обратиться.
Вдруг Фаати сказала:
– Махбубэ.
– Махбубэ?
– Да, наша кузина Махбубэ. Ее свекор – мулла. Говорят, он важный человек, а тетушка всегда твердит, какой он внимательный и добрый.
– Да, ты права.
Я, словно утопающая, хваталась за обломок доски, за проблеск надежды в сердце. Я быстро поднялась.
– Куда ты? – спросила Фаати.
– Поеду в Кум.
– Погоди. Садег и я поедем с тобой. Завтра же поедем вместе.
– Завтра будет поздно. Я поеду сейчас.
– Невозможно! – вскричала она.
– Почему же? Я знаю, где живет тетя. Ведь ее адрес не изменился?
– Но ты не можешь ехать одна.
Масуд быстро оделся и сказал:
– Она поедет не одна. Я с ней.
– У тебя школа… Ты сегодня уже пропустил.
– Кому сейчас дело до школы? Одну я тебя не отпущу, вот и все. Теперь я – единственный мужчина в семье.
Мы оставили Ширин с госпожой Парвин и уехали. Масуд заботился обо мне, словно о ребенке. В автобусе он подставлял мне плечо, чтобы я пристроила голову и поспала. Он заставил меня съесть несколько печений и выпить воды. Когда мы доехали, он нашел такси. К тете в дом мы приехали уже с наступлением темноты. Испугавшись при виде нас, тетя пристально глянула на меня и спросила:
– Помилуй, Аллах! Что случилось?
Я расплакалась и сказала:
– Тетя, помогите мне! Иначе я потеряю и сына.
Через полчаса приехала кузина Махбубэ вместе со своим мужем Мохсеном. Махбубэ оказалась все такой же бодрой, хотя располнела и выглядела намного старше. Ее муж был не только красивым, но и умным, добрым человеком. Нетрудно было заметить, как они любят друг друга. Не в силах сдержать слезы, я, как могла, рассказала им все, что произошло. Муж Махбубэ попытался меня утешить.
– Его не должны были арестовать из-за столь незначительного обвинения, – сказал он и обещал на следующий же день отвести меня к отцу и всячески мне помочь. Постепенно мне удалось успокоиться. Тетя уговорила меня съесть небольшой ужин, Махбубэ дала мне успокоительное, и впервые за сутки я уснула – тяжелым, беспокойным сном.
Свекор Махбубэ тоже оказался человеком добрым и сострадательным. Он был тронут моим горем и старался помочь. Он кому-то позвонил, записал несколько имен, вручил Мохсену несколько писем и велел ехать со мной обратно в Тегеран. По пути я непрерывно молилась и просила Бога помочь. Как только мы добрались до дома, Мохсен стал обзванивать знакомых своего отца и сумел договориться о встрече в тюрьме Эвин на следующий день.
В Эвине начальник приветливо поздоровался с Мохсеном и сказал:
– Он, несомненно, приверженец моджахедов, но пока против него не найдено надежных улик. Мы его отпустим, как только закончим все юридические процедуры.
И он просил Мохсена передать привет отцу.
На этом обещании я продержалась десять месяцев. Десять темных, мучительных месяцев. Каждую ночь я представляла себе, как они связали Сиамаку ноги и бьют его по подошвам, как его плоть прилипает к хлысту и отрывается от костей. Каждую ночь я просыпалась с отчаянным криком.
Примерно через неделю после ареста Сиамака я случайно поймала свое отражение в зеркале: старая, измученная, тощая, желтая. Больше всего меня удивила седая прядь справа от пробора. После казни Хамида я порой находила у себя седые волосы, но не так много.
Махбубэ все это время помогала мне, ее муж и свекор продолжали хлопотать о Сиамаке. В тюрьме Эвин провели встречу для родителей заключенных. Я спросила о моем сыне. Тюремщик хорошо его помнил и сказал:
– Не беспокойтесь, его освободят.
Я обрадовалась – а потом припомнила, как одна из пришедших на собрание матерей говорила: “Если они скажут: ‘Его освободят’ – значит, освободят от жизни”.
Ужас и упование разрывали меня надвое. Я старалась работать как можно больше, чтобы не оставалось времени задумываться.
Прошел слух, что университеты вновь откроют, а потом их в самом деле открыли. Я пошла, чтобы записаться на немногие остававшиеся мне курсы, получить наконец диплом – достичь той цели, ради которой так долго и упорно трудилась. Нахмурившись, администратор ледяным тоном заявил мне:
– Вы не будете допущены к занятиям.
– Но ведь я училась! – заспорила я. – Мне осталось зачесть только эти предметы, и я получу диплом. Я даже уже проходила эти курсы, мне бы только экзамены сдать.
– Нет, – повторил он. – Вы отчислены из университета и не подлежите восстановлению.
– Как это?
– Можно подумать, вы не знали! – усмехнулся он. – Вдова казненного коммуниста, мать арестованного изменника!
– И я горжусь ими обоими! – вспылила я.
– Гордитесь сколько вам угодно! Но учиться в исламском университете, получать здесь диплом вы не вправе.
– Знаете, как я работала ради этого диплома? Если бы университеты не закрылись, я бы давно уже была бакалавром.
Он только плечами пожал.
Я поговорила с другими администраторами, но все тщетно. Так с пустыми руками я ушла из университета – и на том моя учеба закончилась.
Светило мягкое февральское солнце. Суровые зимние морозы остались позади, в воздухе тянуло свежим ароматом ранней весны. Садег-хан отвел мой автомобиль в ремонт, и в журнал я добиралась пешком. Как всегда, я пребывала в унынии и тревоге и старалась загрузить себя работой. Но в два часа позвонила Фаати и сказала:
– Приезжай сегодня к нам. Садег забрал машину из ремонта, он привезет детей…
– Нет настроения, – сказала я. – Я лучше побуду дома.
