Севастопольская страда. Том 1 - Сергеев-Ценский Сергей Николаевич (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
— Ничего, господа энглезы! Мы вам вшпарим по всем правилам искусства!
Мы вам расчешем ваши рыжие кудри!
И мичман Попандопуло, невысокий, но стройный и очень ловкий южанин, с правильным, красивым, несколько долгоносым лицом, понимал, что это не для его ободрения говорит так его начальник, — он не нуждался в ободрении, — что это была твердая уверенность в успехе артиллерийского состязания завтрашнего дня. Кроме дальнобойных морских орудий, на бастионе стояла батарея полевых пушек и батарея мортир для стрельбы картечью, на случай, если союзники рискнут пойти на штурм.
Так как бастионом ведал его отец, немногоречивый, но деятельный и умевший всех около себя заставить работать как надо, то юный мичман чувствовал себя, может быть, даже прочнее, чем кто-либо другой на бастионе: отцу он привык верить с детства, отец не мог что-нибудь упустить из вида, не мог чего-нибудь недоделать. Для мичмана Попандопуло третий бастион был самым сильным на всей линии обороны, и после шумной вечеринки 4 октября юноша заснул спокойно и крепко, укрывшись шинелью, в углу блиндажа, чтобы подняться в пять утра, как ежедневно, ополоснуть лицо водой из корабельной цистерны — и к орудиям: долг службы — стать возле них раньше, чем подойдет Евгений Иванович, командир батареи; а в шесть происходила смена вахтенных, и он заступал на вахту.
В полдень этого дня объезжал линию укреплений, как обычно верхом, с двумя флаг-офицерами, Корнилов, и мичман Попандопуло слышал, что адмирал, остановясь у них на бастионе, указал его отцу, кивнув на пятиглазую батарею англичан с открытыми амбразурами:
— По всей видимости, они приготовились уже к бомбардировке… Ну, что ж… Встретим и примем!
— Мы ведь тоже сделали все, что могли сделать, ваше превосходительство, — с достоинством отозвался отец, который при одних летах с Корниловым имел уже сильную проседь в черных усах.
— Да, мы готовы… Мы готовы… Мы готовы! — все с большей уверенностью повторял Корнилов, подымаясь на стременах, чтобы разглядеть что-то такое там, на Зеленой горе, у неприятеля. — Они готовы, конечно.
Однако — и мы тоже… А там пусть уж решает сам бог!
Он был очень серьезен, говоря это, даже торжественно серьезен. У него были прозрачные глаза в несколько воспаленных, от недосыпания вероятно, веках и длинные, белые, с синими венами, кисти рук.
Засыпая в углу блиндажа под шинелью, мичман увидел высокую тонкую женщину в средневековом шлеме, с мечом на серебряном поясе, с такими же прозрачными глазами и с такими же длинными белыми кистями рук. «Кто это, Евгений Иванович?» — спросил он Лесли. «Как же так „кто“! Понятно, Жанна д'Арк!» — ответил Лесли.
А у Корнилова как раз в это время сидел, собираясь уже уходить, Нахимов. Корнилов жил тогда в доме того самого отставного поручика Волохова, который построил форт в виде башни на Северной стороне. Меньшую половину дома занимал он сам, большую — его штаб. Установка буйков в море пароходом союзников ясно указывала на то, что к бомбардировке с моря нужно быть готовыми не позже, как завтра. Поэтому Корнилов собрал к себе на совещание не только начальников сухопутных оборонительных дистанций: трех адмиралов — Новосильского, Панфилова и Истомина — и генерала Аслановича, но также и командиров береговых фортов. Конечно, на совещании присутствовал и генерал Моллер, продолжавший считаться начальником Корнилова, и Кирьяков, командовавший не только своей дивизией, но и всеми резервными силами, местом стоянки которых была Театральная площадь, а назначение — броситься в ту сторону линии обороны, которой неприятель угрожал бы прорывом.
Но все бывшие на совещании уже разошлись, Нахимова же удержал сам Корнилов, так как только с ним связывала его не то чтобы близкая и теплая дружба, но та старинная приязнь, которая стоит дружбы.
Нахимов часто бывал в семействе Корнилова, его, с его коротенькой трубочкой, всегда любила видеть у себя Елизавета Васильевна, жена Корнилова; к нему привыкли дети. С ним можно было поговорить не только о служебном, тем более что о служебном все уже говорилось раньше.
Куда и какими бортами должны были стать оставшиеся корабли в случае бомбардировки с суши и с моря, об этом уже говорилось; обсуждался и способ потопить их, если бы противник ворвался в город. Как тушить на них пожары, результаты обстрела, команды знали…
Нахимов был нужен Корнилову, чтобы поговорить с ним о чем-то другом, что для него самого было как бы неясно, но важно.
В просторном кабинете, где они сидели, висел синий табачный дым.
Тогда лучшим табаком считался табак фабрики Жукова, и курить какой-либо другой табак было признаком плохого тона. Два адмирала сидели друг против друга за столом, с которого не убрали еще распитых после совещания бутылок красного вина.
— Павел Степанович, письмо мне привез николаевский курьер от жены…
Просит Елизавета Васильевна передать вам поклон… и дети тоже…
— Очень благодарен за память!.. Очень рад, очень… — пробормотал Нахимов. — А где-то теперь Алеша на «Диане»?
— Да, вот… Алеша… «Диана», может быть, теперь подходит к Сингапуру, но ведь англичане находятся с нами в состоянии войны и могут захватить корабль, — вот чего я боюсь!
— Отстоится, — Нахимов благодушно кивнул головой. — Отстоится в каком-нибудь нейтральном порту-с… скучно, конечно, будет, если очень долго стоять, да… но ведь трудно-с и предположить такое, чтобы покусились они на наш корабль, когда он учебное плавание совершает!.. Нет, Владимир Алексеевич, они этого не делали до сих пор и, я думаю, не решатся сделать.
— Я тоже полагаю, что англичане… Они — народ крепких традиций… Но вот французы, при теперешнем правительстве, — французы могут!
Нахимов поморщился, усиленно потянул из чубука, выпустил кольцами дым и сказал решительно:
— Нет, и французы не сделают!.. Наконец, постоять в китайском или голландском порту — это-с… это-с поучительно для юноши…
— Об этом нет спору… Поучительно, да, — был бы хороший надзор за ним… А то эти портовые города в Китае…
— Алеша — строгий к себе мальчик: для него не опасно-с.
— Это вы хорошо определили его, — с живостью подхватил Корнилов. — «Строгий к себе». Прекрасно сказано!.. Он даже и плохим товарищам не поддастся! В нем есть эта… эта твердая самостоятельность, да — она и в детстве у него была… «строгий к себе»! Это, это, знаете ли, то самое, что и нам всем осталось… Мы попали в строгое время, и не мы одни, — вся Россия! Для России настали строгие времена, да! И может быть, самый строгий день будет завтрашний… Переживем ли его мы с вами, Павел Степанович?
Вопрос был задан быстро, скороговоркой, так что Нахимов, казалось, не сразу даже и понял его, но когда он дошел до его сознания, то, пососав чубук, адмирал с большим Георгием — за Синоп — на шее крякнул, оперся о спинку кресла и проговорил назидательно:
— Бог не без милости, а моряк не без счастья.
— А если моряк выброшен на сушу? — слабо улыбнулся Корнилов. — Нильскому крокодилу в воде тоже везет, а вылезет на берег — и не заметит, как схватит пулю… Ведь это — совсем другая стихия, Павел Степанович, для нас с вами… Но это я между прочим… Жена прислала благословение: тревожится. Правда, она уж давно тревожится, и могло бы войти это даже в привычку, но теперь как-то у нее это сказалось… от глубины сердца… Вы верите в предчувствия?
— Я верю только в то, что не всякая пуля в лоб-с, — серьезно ответил Нахимов. — Убить человека, для этого, — нам с вами это известно, — много свинца и чугуна надо истратить.
— Вы — одинокий, Павел Степанович… Правда, брат у вас есть в Москве, но брат — это, знаете ли, совсем не то, что своя личная семья — жена, дети… Я написал на всякий случай духовную с месяц назад, еще перед Алмой. Сегодня утром перечитал ее, — кажется, все там сказал, — не знаю, что еще можно добавить.
— Что вы, Владимир Алексеич. Что вы! — даже с подобием испуга в глазах отозвался Нахимов. — Разве вам можно думать о смерти? Вы только вспомните, как же без вас останется Севастополь! Что вы-с! Вы только об этом, об этом самом подумайте: кем же вас заменить можно? Никем-с! А защита Севастополя, как вы ее поставили, очень надолго-с, очень надолго-с может затянуться! Мимо таких-с людей — о, она, эта курносая, с косой, — сторонкой, сторонкой-с обходит, сторон-кой! Я даже и за себя не боюсь — видит бог, ни вот столько! — он указал на кончик чубука. — А вы Севастополю необходимы, как… как все его орудия и все снаряды-с! И чтобы такой человек погиб в самом начале дела, — помилуйте-с! Вас история выдвинула-с, — сама история-с? Зачем же она вас выдвигала? Чтобы тут же, извините меня, по затылку вас хлопнуть? История — не дура-с! История не так глупа-с, нет!
