Лодейный кормщик - Богданов Евгений Федорович (серия книг .TXT) 📗

Рыбаки молчали. Кто-то, забывшись в тяжелом полусне, бессвязно бормотал:

— Вона кубас-то! Греби шибче!

Что грезится рыбаку? Поплавок в море от раскинутой снасти — кубас. Верно, уж собрался выбирать снасть… Уловом грезит! Эх, доля рыбацкая!

Иван сел, сжал виски: голова, казалось, раскалывалась от дум. «Что сказать шведам? Согласиться вести корабли? Или ответить: „Нет?» Зачем принес их дьявол сюда? Пришли из-за моря в чужих сундуках рыться?»

Иван знал, к чему приведет отказ: шведы сразу же расправятся с рыбаками. Какой резон им возить в трюме людей, от которых пользы мало? Утопят всех. Покидают за борт. Дома подумают: пропали рыбаки. Ушли в море и не вернулись. Штормяга накрыл суденышко, перевернул, утопил… Мало ли так бывало?

Нет, не может он ответить отказом. Жизнь товарищей на его совести.

Иван ударил о колено крепко сжатым кулаком, скрипнул зубами от сознания своего бессилия.

Вспомнилась Марфа. Верно, каждый вечер ходит на берег, глядит на пустынный горизонт. Не видать Иванова паруса… Нигде не видать. Причитает Марфа, сев на береговой камень-голыш:

Есть хочется. Дали утром по сухарю да по кружке воды, и все…

Молчат товарищи: верно, спят. Думает Иван свои невеселые думы: «А если стать к рулю? Станешь — веди корабль верным курсом. За промашку тоже ждет смерть. Он проведет, в этом сомнений быть не может, да только совесть не велит сделать это. Ну-ка, шутка сказать: привел корабельный вожа Рябов шведа под самые стены Архангельского города! Измена! Смерть ему! Воевода вздернет на виселицу тотчас же!»

А люди что скажут? Предал!

Воображение живо нарисовало ему картину: шведы, став у крепостных стен, ошалело палят из всех пушек, рушат стены, город горит, приступом идут враги, с бою берут Архангельск… Гибнут люди — старики, женщины, детишки малые… Царь Петр бросает все дела, собрав войско, спешит на выручку. А все виноват он, Иван. Он привел врага в сердце Поморья…

Иван покачал головой, зябко повел плечами: «Нет, этому не бывать! Никогда не бывать!»

Знает ли государь, что шведы идут к Архангельску? Знает! Уж, поди, прислал своих гонцов да войско верное, солдатское, Преображенское! И он, Иван, должен, жизни не жалеючи, помочь царю отразить врага. Но как?

Не может быть, чтобы не нашлось выхода. Иван мотает в темноте головой, горечь дум сжимает виски болью. Не может быть…

И вдруг внезапно мысль озаряется догадкой: между Мудьюгом и Архангельском есть еще Линской Прилук! На нем строят крепость… там солдаты, пушки… много пушек! Иван повеселел, и в голове созрело неожиданно простое решение: довести шведа до Маркова острова, а там… Это же выход! Как он раньше об этом не подумал!

"Поведу, — решил он. — Все равно, если я не соглашусь, шведы сами пойдут тихо, нащупывая фарватер лотом [7]…"

Остается все взвесить, все выверить в памяти и действовать. Ну что же, вот и готов Иван давать ответ шведскому капитану!

«Только не спеши, обмозгуй все хорошенько! — приказывает Иван сам себе. — Думай, кормщик Рябов!»

На стоянке у острова Мудьюг капитан Эрикссон приказал привести к нему того высокого и кареглазого русского, который состоял переводчиком при поручике. Поручик не знает ни слова ни по-шведски, ни по-английски, как выяснилось на допросе, не имеет ни малейшего понятия о навигационном деле. А переводчик мог сослужить службу, тем более что швед-лейтенант очень слабо знал по-русски.

Допрашивали Дмитрия Борисова уже вечером, при свечах. Держался переводчик с достоинством, не склоняя темноволосой головы перед иноземцами, поглядывал на капитана с презрением. Эрикссон решил поиграть в великодушие. Он велел Борисову сесть, подвинул коробку с табаком. Борисов вежливо, но решительно отстранил от себя табачное зелье.

— Надеюсь, мы найдем с вами общий язык, — с вымученной улыбкой сказал капитан.

— На каком языке вы собираетесь говорить со мной? — спросил Борисов по-английски.

— Вы хорошо объясняетесь по-английски. А шведский язык вам ведом?

— У нас может быть только один язык, господин капитан, — подчеркнуто вежливо и твердо произнес Борисов.

— Какой же?

— Язык врагов. Я — ваш враг, вы — мой враг. Эта вражда непримирима.

Капитан зло сжал сухие узкие губы. Глаза блеснули недобро.

— Зачем же так? В вашем положении я бы вел себя иначе.

— Вы — может быть. Но от меня такого не ждите. Капитан побурел, отшвырнул от себя лист бумаги, лежавший на столе.

— Встать!

Борисов поднялся. Солдаты, стоявшие за его спиной, грубо оттащили его от стола. Лейтенант, до этого молча, как тень, стоявший за спиной капитана, подошел к Борисову и обрушил тяжелый удар снизу в челюсть. Борисов покачнулся, но устоял, вытер рукавом кровь.

— Вот это и есть язык врагов. Вы пожелали объясняться на нем, и мы исполнили ваше желание, — вкрадчиво и ехидно произнес Эрикссон.

Стало тихо. Борисов молчал. Кровь струилась по подбородку.

— Вы хотите жить?

Дмитрий молча смотрел на пламя свечей в шандале.

— Если вы хотите жить, от вас требуется одно: указать на карте фарватер, по которому можно пройти в Архангельск.

— Я не лоцман. Я всего лишь переводчик, — резко бросил Борисов.

— Ну хорошо. Вы будете переводчиком. Иначе отправим вас за борт. Вам это ясно?

Борисов молчал. Ненависть душила его.

Эрикссон дал знак увести пленника. Борисова спустили в трюм, где находились рыбаки. Едва переводчик сошел по трапу, сверху позвали:

— Рябофф! Сюда!

Направляясь к трапу, Иван поймал Борисова за рукав и шепотом спросил:

— Кто таков?

— Переводчик с Мудьюга Борисов.

— А мы рыбаки Николо-Корельского. У Сосновца нас захватили обманом… Тебя допросили?

— Да.

— Где стоим?

— У Мудьюга.

Сверху кричали нетерпеливо:

— Рябофф! Где Рябофф?

— Ну, прощевай, держись! — сказал Рябов и полез наверх.

Белая ночь распластала над морем, над кораблем свои задумчивые полупрозрачные крылья. В тумане, как призрак, расхаживал вдоль фальшборта часовой с мушкетом на плече. Солдат, сопровождавший Рябова, указал ему в сторону, противоположную капитанской каюте. Рябов пошел туда. Увидел за кормой суда, стоявшие в одну линию, без сигнальных фонарей. Паруса были подобраны, на мачтах в бочках можно было различить плечи и головы дозорных. Солдат подвел его к узенькой двери, отомкнул ее и впустил Ивана. Потом закрыл дверь на ключ.

Тьма. Иллюминатор чем-то завешен наглухо. Иван нащупал справа что-то мягкое. Тюфяк… Видимо, койка. Он лег на нее, расправив затекшие ноги.

До утра не сомкнул глаз, все думал, вспоминал до мельчайших подробностей Березовское устье, высчитывал время отлива. Но пустят ли шведы к штурвалу?

Утром брякнул ключ в замочной скважине, дверь распахнулась, и солдат подал завтрак: оловянную кружку с кофе, кусок хлеба, вареную солонину. Иван жадно принялся за еду: больше суток жил впроголодь. Часовой, оставив дверь открытой, следил за каждым его движением, будто считал куски. Поев, Иван снова лег. Часовой забрал судки и вышел, опять заперев дверь.

Вскоре к каюте подошли несколько шведов, среди них капитан и под конвоем — Борисов. Рябов узнал его по одежде. Переводчик был хмур, подбородок его распух, под глазами — синие кровоподтеки. Капитан спросил что-то, обращаясь к Рябову. Борисов, внимательно глядя на лоцмана, перевел:

— Капитан пришел за ответом.

Рябов поднялся с койки, сказал:

— Коли надо, поведу корабль.

Борисов вздрогнул, впился взглядом в кормщика, говоря всем своим видом: «Ты что, спятил? Шведский корабль вести? Разве не знаешь, зачем они тут?»