Искушение богини - Гейдж Паулина (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
Между ней и Сенмутом не было больше сказано ни слова любви, зато их чувство друг к другу, загнанное внутрь постоянной необходимостью поддерживать бдительность, стало еще глубже. Царица дала своему личному скульптору поручение сделать огромную статую, изображающую Сенмута с ее дочерью на руках. Сенмут позировал месяцами, а скульптор знал свое дело, так что, когда статуя была завершена и предстала перед Хатшепсут, и царица, и все собравшиеся просто ахнули, увидев это чудо. Художник остановил свой выбор на черном граните, и невозмутимое, исполненное силы лицо главного управляющего смотрело на людей поверх царственной головки маленькой Неферуры со спокойным превосходством и в то же время предостерегающе. Скульптор подчеркнул монолитную мощь гранитной глыбы, облачив Сенмута в длинный плащ, в складках которого пряталась царевна, так что зрителям были видны только их головы, одна над другой; вся статуя испускала темное сияние, царская рука так и тянулась к ее гладкой поверхности, холодной на ощупь. Хатшепсут была очень довольна статуей и распорядилась поставить ее у входа в детскую, чтобы всякий входящий помнил, что если он причинит малышке Неферуре хоть малейшее зло, то тяжко поплатится за это.
Тутмос тоже заказал скульптору статую своей матери Мутнеферт из черного дерева; когда работа была завершена, он велел поставить ее посреди сада. Женщина была изображена сидящей, со сложенными на коленях руками и взглядом, устремленным вдаль. Художник тактично уменьшил истинные объемы Мутнеферт и сделал ее красивее, чем она была когда-либо в юности, но Тутмосу работа понравилась, и он пригласил мать на церемонию благословения статуи, которое произнес Менена. На пьедестале фараон распорядился написать: «Жена царя, мать царя», и Мутнеферт уплыла обратно в свои покои, не чуя под собой ног от гордости. Но Хатшепсут находила статую нелепой, к тому же громоздкая штуковина портила ей удовольствие от прогулок, заставляя все время размышлять о том, уж не поставит ли в один прекрасный день точно такую же статую молодой Тутмос и не напишет ли на ней те же самые слова. Часто в неверном сумеречном свете ей мерещилось, будто она видит не безмятежно улыбающееся лицо Мутнеферт, а худое лицо тщеславной второй жены Асет.
Так шло время, ночь слез приходила и уходила, и божественная барка, нагруженная цветочными гирляндами, четырежды покидала причал. Хатшепсут встретила свое двадцатипятилетие безразлично, не видя никаких изменений в лице, которое каждое утро смотрело на нее из полированной поверхности зеркала, так что событие наступило и прошло, ничем не нарушив медленной, размеренной поступи дней, заполненных государственной рутиной.
Но однажды вечером Хатшепсут оделась с особым тщанием, накрасила лицо, послала за двумя телохранителями его величества и в их сопровождении пошла в спальню Тутмоса. В нетерпении ожидая, когда будет доложено о ее приходе, она услышала голоса; а когда ее наконец впустили, она заметила, как тихо затворилась дверь за царским ложем. Вне всякого сомнения, Асет сегодня будет спать одна.
Тутмос сидел на своем ложе: в руке, по обыкновению, кубок с вином, парик снят, лысая голова сияет. Комнату наполнял сильный запах благовоний Асет, но как только Хатшепсут приблизилась и поклонилась, к нему примешался аромат ее мирры. Тутмос выпрямился, глядя на жену; а когда она, не говоря ни слова, поднялась, вынужден был, откашлявшись, спросить, что ей нужно. Он ей не верил. Вид прекрасной незнакомки в желтом, сначала простершейся перед ним ниц, а теперь стоявшей с потупленной головой и опущенными долу глазами, насторожил его. Он резко опустил ноги на пол.
– Что тебе здесь нужно? – бесцеремонно задал он вопрос, со стуком поставив свой кубок на стол и скрестив на груди руки.
Она пошевелилась, но головы не подняла.
– Я пришла за утешением, Тутмос. Мне одиноко. Тутмос фыркнул, изумленный, но запах духов и ее слова уже оказали свое действие, и он почувствовал, как в нем пробуждается былое желание.
– Я тебе не верю, – заявил он без обиняков. – С каких это пор тебе понадобилось, чтобы я тебя утешал? А если тебе одиноко, в чем я сомневаюсь, то почему же ты не созовешь стаю обожающих тебя гусей?
– Было время, когда ты и я утешали друг друга, – ответила она спокойно, не повышая голоса, – и, признаюсь, я уже начала видеть тебя во сне. Я просыпаюсь по ночам, вся в жару, и не могу заснуть, думая о тебе.
Теперь Хатшепсут подняла голову, и за умоляющим дрожанием полных чувственных губ, за изысканными, красноречивыми жестами крашеных хной рук он разглядел искру насмешки, которая вспыхнула и тут же исчезла, торопливо погашенная. Он вскочил с кровати и закричал:
– Ты лжешь, лжешь! Я тебе нисколько не нужен! Ты явилась сюда за другим, от меня этого не скроешь, Хатшепсет. Ты запретила мне приближаться к твоей постели, и не было еще случая, чтобы ты брала свое слово обратно.
Она сделала шаг и положила руки ему на плечи; отвечая, женщина стиснула пальцы, потом отпустила и провела ладонями вдоль его тела, по мягкому животу.
– Но ведь я же не поклялась именем бога.
– Нет, поклялась! И оставь меня в покое!
Но он не оттолкнул ее. Она придвинулась ближе, припала губами к его шее.
– Тогда я говорила, объятая пламенем гнева, – прошептала она. – Позволь же мне теперь поговорить с тобой совсем о другом пламени.
Собрав волю в кулак, он стиснул ее руки в своих и посадил ее на ложе, сам сел рядом. В дверь позади них постучали, но он крикнул, чтобы шли прочь, не разбирая, кто это. Потом посмотрел Хатшепсут в лицо. На лице ее была улыбка, волосы растрепались, на щеках играл румянец, она часто дышала, за приоткрытыми губами белели зубы.
Он вглядывался в ее лицо, стараясь обнаружить малейшую тень притворства, но она продолжала смотреть на него невинными, широко открытыми, чистыми глазами, и его плечи наконец поникли.
– Зачем тебе нужен еще один ребенок? У нас есть Тутмос и Неферура, и трон Гора останется в наших руках.
– Это по-твоему, но не по-моему. Может, я и раздумала отказывать тебе в своем ложе, но я по-прежнему запрещаю женить Тутмоса на Неферуре.
– Во имя всех богов, Хатшепсет, почему, почему, почему? Что за демон в тебя вселился? Что творится в твоей несравненной головке? У Тутмоса есть все задатки хорошего фараона, а Неферура хороша собой, и из нее получится прекрасная соправительница. Что в этом плохого?
– У Тутмоса, может, и есть задатки, только не я их ему дала, – сказала она тихо, ее глаза сузились, – а моя Неферура будет не только красотой и желанием день за днем ходить по пятам фараона. Я хочу, чтобы на троне Египта был фараон моей крови, и только моей.
Он посмотрел на нее с восхищением.
– Ты одержимая, – сказал он. – Значит, ты хочешь родить от меня сына, выдать за него Неферуру и отдать им власть.
– Именно так. Мой сын и моя дочь, оба боги.
– Но может, у нас родится еще одна девочка.
– Придется рискнуть. Это необходимо, Тутмос. Отродье Асет не будет носить двойной венец, пока в моих силах этому помешать.
– Ты мне льстишь! – съязвил он. Воскликнув, она коснулась его бедра.
– Я не хотела тебя обидеть. Мы с тобой происходим из одних и тех же царственных чресл.
Тутмос пожал плечами:
– Я фараон, и мне безразлично, что ты говоришь, ибо ты не можешь лишить меня того, что принадлежит мне по праву.
И он выпятил губу.
– Дорогой мой Тутмос! – сказала Хатшепсут нежно. – Разве я не воздаю тебе все почести, какие пристало воздавать фараону?
– Нет, не воздаешь, но это не важно. Ты у меня в крови, Хатшепсут, точно заразная болезнь; за все годы, что мы не касались друг друга, мне так и не удалось освободиться от тяги к тебе.
– Тогда налей мне вина, запри дверь, и мы наверстаем все, что упустили из-за моей глупости.
Он взял оправленный в золото кувшин, налил ей вина, как она просила, и, ослепленный тщеславием, даже не спросил себя, куда она так торопится. Они сплели руки и выпили вместе. Почувствовав, как вино наполняет ее тело теплом и слегка кружит голову, Хатшепсут подставила ему губы для поцелуя, зная, что через несколько мгновений отвращение к телу мужа пройдет, растворится в темном потоке ее собственной страсти.
