Невеста Нила - Эберс Георг Мориц (электронная книга .txt) 📗
На полу храпел невольник. Вошедший сбросил с себя верхнюю одежду, произнося прекрасное греческое приветствие: «Радуйся!» Но оно было сказано таким тоном, каким говорится: «Хоть бы ты подавился!» Старик приветствовал собрата в свою очередь и воскликнул с тревогой: «Однако на кого ты похож, Филипп!»
– На кого похож? – едко возразил тот. – На человека, который заслуживает пинка ногой, а не доброго слова; на дурака, которому опять наклеили нос; на собаку, которая лижет руку, нанесшую ей удар!
С этими словами Филипп бросился на диван и рассказал Горусу Аполлону о своей встрече с Орионом.
– Но нелепее всего то, – заключил он, – что этот юноша почти понравился мне, так как из него на самом деле, кажется, выйдет прок, и я почти готов простить своему счастливому сопернику. Однако, – прибавил врач, порывисто вскакивая с места, – когда я помогу Ориону увезти маленькую Марию от старой, спятившей с ума ханжи, то немедленно брошу лечение девочки. У нас в Мемфисе немало шарлатанов, готовых ухватиться за богатую практику. Что касается меня…
– Ты будешь по-прежнему лечить больного ребенка, – прервал Горус Аполлон наставительным тоном.
– Чтобы каждый день растравлять свою сердечную рану? – воскликнул Филипп, подбегая к старику и оживленно жестикулируя. – Ты думаешь, мне приятно встречаться с возлюбленной негодного молокососа!
– Чем чаще это будет повторяться, тем лучше, – отвечал ученый. – Мало-помалу ты привыкнешь видеть в Пауле только хорошенькую девушку, каких очень много в Египте, и притом невесту другого.
– Жаль, что сердцу нельзя сказать «куш!», как охотничьей собаке, – возразил Филипп с презрительным смехом. – Нет, здесь один исход! Мне нужно прочь из Мемфиса, а пожалуй, было бы еще лучше совсем исчезнуть с лица земли… Как мне жаль своего утраченного спокойствия! Неужели его нельзя возвратить?
– А почему же и нет? Мы можем смотреть на все со своей собственной точки зрения. Я расскажу тебе одну историю из моего прошлого. Однажды я написал сочинение о старом и новом календаре, и мой учитель требовал, чтобы я прочитал лекцию об этом предмете в Александрийском музее – теперешние школы в Александрии едва ли заслуживают этого имени, – однако я не решался выступить перед публикой, стесняясь присутствия ученых слушателей. Тогда наставник посоветовал мне вообразить, будто бы в аудитории передо мной не людские головы, а капустные кочаны. Я последовал его совету, справился со смущением, и лекция шла как по маслу.
– Остроумный анекдот, – отвечал Филипп. – Но я не вижу, что может быть общего…
– Из моего рассказа следует, – перебил его старик, – что ты должен видеть в твоей обожаемой дамаскинке, конечно, не капустный кочан, а самое обыкновенное существо, которое никогда не будет тебе близким. Стоит приложить немного энергии, и ты излечишься от сладкого недуга любви.
– Да, если бы сердце собой представляло математическую единицу, а страсть поддавалась календарной регламентации. Ты – мудрец; твои рукописи и таблички послужили тебе стеной, которой ты защитился от юношеских увлечений.
– Кто знает! – загадочно возразил ученый. – Во всяком случае, я не поддался бы малодушию и не бросил бы своего старого друга и отца ради женщины, отвергнувшей мою любовь. Обещаешь ли ты прекратить глупую болтовню о бегстве из Мемфиса и тому подобных нелепостях?
– Научи меня прежде владеть собой.
– А ты сам постараешься бороться со своей слабостью?
– Да, из уважения к тебе.
– Обещаешь ли ты по-прежнему лечить маленькую Марию, которую я очень люблю, несмотря на ее происхождение?
– Обещаю, до тех пор пока ежедневные встречи…
– Ну хорошо. Остальное придет само собой; а теперь давай заниматься!
Горус Аполлон и Филипп проработали до глубокой ночи; а когда старик остался один, то подумал про себя: «Пока Филипп нужен ребенку, честный малый не уедет отсюда; а до тех пор я успею вырыть яму проклятой сирене».
… На следующее утро Орион был занят по горло. Он успел еще до рассвета снарядить двух надежных гонцов в Дамьетту с письмами, в которых заключалась просьба к Колумелле приготовить парусник для беглецов.
Второй гонец должен был выехать тремя часами позже первого, чтобы задуманное предприятие не потерпело неудачи, если с одним из посланных случится несчастье.
Потом сын мукаукаса отправился в гавань, где нанял добротную вместительную нильскую барку из Дамьетты; хозяин ее, надежный, ловкий человек, обещал держать договор в секрете и быть готовым к отплытию завтра вечером.
Дорогой из гавани у Ориона блеснула важная мысль. Вернувшись домой, он пошел в казначейство, где с помощью Нилуса составил духовное завещание, которое завтра утром предстояло засвидетельствовать законным порядком у нотариуса. Юноша назначил своими главными наследниками мать, племянницу Марию и Паулу. Он распределил вклады на больницы, сиротские приюты и церковь и завещал значительную сумму «справедливейшему из домашних судей», казначею Нилусу. Даже гречанка Евдоксия, воспитательница Марии, не была забыта. В конце завещания был приказ отпустить на волю всех рабов, а чтобы они не терпели нужды, дать им во временное пользование землю в одном из обширнейших наследственных имений в Верхнем Египте. Верным слугам и вольноотпущенникам Орион увеличивал их жалованье, назначенное еще покойным отцом. Эта работа заняла несколько часов. Нилус, составлявший завещание под диктовку Ориона, был приятно поражен: он удивлялся предусмотрительности и доброте юноши, которого считал погибшим человеком после происшествия на суде.
Орион распорядился, чтобы завещание было вскрыто в случае, если он не вернется через четыре недели из путешествия. Из этих слов казначей понял, что сын мукаукаса, последний потомок славного рода, подвергает себя большой опасности. Нилус поседел на службе у Георгия, и рискованное намерение молодого господина тревожило его. Однако по своей скромности он не решился расспрашивать Ориона, а тот не доверил ему своей тайны.
Выйдя в прихожую, они увидели Анубиса, молочного брата Катерины, но казначей не обратил на него внимания. Он со слезами на глазах поцеловал протянутую руку юноши, который обещал еще раз проститься с верным слугой завтра вечером перед отъездом. Молодой писец не пропустил ни одного слова из этого знаменательного разговора и услужливо распахнул перед Орионом тяжелую дверь, окованную железом.
Усталый и голодный вернулся молодой человек домой и спросил о самочувствии матери. Ему сказали, что она спит; тогда он прошел в столовую подкрепить свои силы. Хотя час завтрака только что наступил, но гречанка Евдоксия, очевидно, давно поджидала Ориона. Едва он успел переступить порог и поздороваться, как воспитательница воскликнула:
– Ты слышал новость?
И, ободренная отрицательным ответом, она принялась рассказывать, что госпожа Нефорис намерена отослать свою внучку за город, к одному из друзей Филиппа, для перемены обстановки. Это было решено по совету врача, и отъезд девочки назначен на завтра. Орион с досадой вскочил с места, он не ожидал, что Филипп приступит к переговорам с матерью так скоро.
– Это очень неприятно, – пробормотал юноша, когда невольник подавал ему жареную курицу и соус из спаржи.
– Не правда ли, какая неожиданность? Пожалуй, нам придется ехать в деревню, – сказала воспитательница, бросая украдкой страстный взгляд на Ориона и обсасывая стебель спаржи.
Ориону сделалось противно от приторного внимания старой девы, и он не особенно любезно ответил ей, что здесь на первом месте должна стоять польза ребенка. Услышав, что Орион уезжает из Мемфиса вечером, Евдоксия уронила стебель спаржи себе на колени и жалобно вскрикнула:
– О, тогда я останусь совсем одна и пропаду со скуки!
– Тогда ты должна посвятить себя полностью уходу за девочкой, – прервал ее молодой хозяин. – Родная бабушка отступилась от бедной Марии. Окружи ее любовью и лаской, замени ей мать, если ты действительно расположена ко мне; я же со своей стороны сумею доказать тебе свою признательность не одними только словами. Поди завтра в казначейство – Нилус выдаст тебе денежную награду от меня. Приложи все старания к уходу за ребенком, а я обеспечу твою старость!
