Страстная неделя - Арагон Луи (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Мюллер разгневался, направился к «Матери», швырнул на стол пятьдесят франков и заявил, что дело так не пойдёт: если его признают мастером, а не подмастерьем, то пусть оставят мальчонку в покое. Пятьдесят франков произвели своё действие не потому, что люди польстились на деньги, а потому, что дар свидетельствовал о честных намерениях Мюллера, к тому же дело его было правое. Однако владельца кузницы по-дружески предупредили, чтобы он не особенно-то доверял своему подручному: ведь Фирмен, оставшись у него в услужении, нарушил свою клятву-сегодня он нас предал ради тебя, а завтра предаст тебя ради ещё кого-нибудь. Мюллер только плечами пожал. Работа у него в заведении не переводилась, потребовался ещё один подручный, и соседи охотно отдали ему в обучение своего сына. Раз уж нарушать правила-так нарушать! Одного Мюллеру недоставало-жены.
Наконец нашлась и жена: в том же году в Пуа из Сен-Рикье на пасхальные каникулы приехала одна девица восемнадцати лет погостить к двоюродной сестре. Старший брат её ещё при жизни покойного хозяина частенько заглядывал в кузницу, а когда хозяин помер, заходил к Мюллеру, и, пока тот ковал лошадей, они толковали о политике.
Хотя у Луи Мюллера не сгибалось колено, хоть он и хромал, зато в отношении молоденьких девиц его уж никак нельзя было назвать безруким. А гостья была такая юная, такая белокуренькая (Мюллеру она напомнила девушек его родного края), что он потерял голову и натворил глупостей. А Софи, впервые очутившись в крепких мужских объятиях, сразу же уступила домогательствам, так что пришлось кузнецу жениться. И естественно, что, породнившись через жену с республиканской семьёй, наш кузнец с головой ушёл в политику. Надо сказать, что в семье этой не только у кузена были свои политические убеждения. Отец Софи, занимавшийся приумножением овечьего поголовья, играл немалую роль в дни Конвента. Наполеон продвигался в глубь России, и местные политики предавались радужным мечтам: уже поговаривали о настоящем перевороте, тем паче что заговор Мале неожиданно для всех показал непрочность существующего режима, особенно очевидную с тех пор, как из Великой армии стали поступать зловещие бюллетени, наполнившие сердца французов страхом и трепетом. В первых числах нового, 1813 года у кузнеца родился ребёнок, мальчик. А тем временем кузница, бывшая раньше ареной бесконечных политических разглагольствований, стала очагом настоящего заговора. В Пикардии имелась некая организация, поддерживавшая связи даже с Парижем. Ожили старые традиции, и руководители заговора, люди самого разного толка, которым удавалось благополучно уходить от полиции за эти двадцать лет неудачных заговоров, поняли наконец, как важно соединить разрозненные течения народных сил. Все это давалось нелегко, приходилось вести тайные переговоры, понадобились люди, могущие под самыми невинными предлогами разъезжать от селения к селению. И Мюллер, по совету тестя из Сен-Рикье, завязал отношения с одним странствующим приказчиком по имени Бернар, который по самому характеру своей работы был незаменим для связи: разъезжая по всему краю с фургоном, нагруженным пряжей для ткачей, работавших на мануфактуру Ван Робэ в Абвиле. он не вызывал ничьих подозрений. Молодого человека, натуру страстную, увлекающуюся, в своё время постиг удар: его отца казнили за участие в военном заговоре в Па-деКале. Во время своих разъездов Бернар взял привычку останавливаться в Пуа, благо у Мюллера дом был просторный и кузнец жил там со всем семейством и со своим помощником Фирменом, теперь уже восемнадцатилетним малым, так и оставшимся с перебитым носом, держал даже служанку, что вызвало настоящий переполох среди соседей, возмущавшихся этой причудой кузнеца, который со всем пылом влюблённости сорокалетнего мужчины в женщину вдвое его моложе считал, что Софи слишком хрупка, чтобы вести дом, стряпать и возиться с «пискуном». Даже когда Бернар оставался ночевать у Мюллера, рядом с комнатой Фирмена, на втором этаже, все равно пустовала ещё одна большая комната-до того дом был обширен.
В «организации» Бернар пользовался безграничным доверием как сын человека, бывшего при Робеспьере уполномоченным коммуны в своём селении, участника чуть ли не всех заговоров во имя Свободы, которого, на его беду, выдали полиции, уличив в связях с одним из полков в Камбрэ. Всякий раз, когда заговоры начинали проникать в армию, в ряды заговорщиков сразу же пробирались провокаторы. Вспомните хотя бы Гризеля, чей заговор решили связать с делом Мале! Кончилось тем, что отца Бернара расстреляли во рву Аррасской крепости. Однако горе, постигшее сына, не лишило его способности видеть и чувствовать.
И произошло то, что неизбежно должно было произойти: волнение, охватывавшее его при виде Софи-а только об одной Софи и мечтал он во время своих бесконечных странствований по дорогам Пикардии, — волнение Бернара не укрылось от этой женщиныдевочки, которую любовь к Мюллеру подхватила внезапно, как шквал, и, как шквал, вскоре же улеглась. Она привыкла поджидать наезжавшего к ним невзначай гостя и тревожилась, если он долго у них не показывался. Софи искренне считала, что ничего тут худого нет. Она просто радовалась Бернару, как обрадовалась бы приезду кузины, думалось ей.
В описываемое нами время по всей Фландрии и графству Артуа пошаливали дезертиры, прятавшиеся в лесах и в болотах, терроризировавшие обывателей своими налётами. Очередь дошла и до Пикардии. И когда в здешних краях произошло несколько вооружённых нападений на мирных путешественников, Софи начала бояться за Бернара: она так долго и так красноречиво твердила, что ему необходимо иметь оружие для защиты от разбойников, что супруг её в конце концов решил преподнести приказчику в дар пару седельных пистолетов, которые остались у него ещё от службы в гусарах. Поглядели бы вы, до какого блеска начистила пистолеты Софи, прежде чем вручить их Бернару!
Чтобы люди зря не болтали, Мюллер велел домашним говорить, что Бернар доводится двоюродным братом Софи-ведь в самом деле ею родная деревушка была неподалёку от Сен-Рикье.
С тех пор так и пошло: «кузен», мол, скоро приедет; —кузен».
мол, что-то задержался в дороге. Так что в конце концов соседи-а среди них были и люди злоязычные-уже не сомневались в воображаемом падении госпожи Мюллер: знаем мы этих кузенов!
А меж тем Бернар никак не решался открыть Софи своё сердце. Только было он собрался излить свои чувства, как началось иностранное вторжение, начались чёрные дни; и говорить о любви было тогда равносильно святотатству. Лишь когда чужеземные войска покинули пределы Франции, он отважился объясниться. Сам он считал себя чудовищем: ведь он был связан с мужем Софи общим делом, участием в заговоре, да и принимали его в доме Мюллера из уважения к памяти покойного отца, которого Бернар боготворил. Потрясённая Софи с первых же слов Бернара поняла, что она уже давно согрешила в душе, да и как могло быть иначе? Впервые в жизни она на досуге начала мечтать о мужчине, и мужчина этот был хорош собою и молод, а полные его губы, казалось, непрестанно молили о поцелуе, о том поцелуе, который она не могла ему позволить. Весь их грех заключался в коротких беглых беседах, которые Софи тут же прерывала, заставляя Бернара клясться, что он никогда больше не заговорит с ней о любви. Впрочем, им редко удавалось побыть наедине: оба смутно чувствовали, что за ними следят. И следит даже не сам Мюллер, а Фирмен, этот кривоносый мальчишка, питавший к хозяйке нежные чувства. Бернар прочёл «Страдания юного Вертера» в переводе Севеленжа; к книжке был приложен портрет г„тевского героя, выполненный Буайи. И приказчику мануфактуры Ван Робэ показалось, что он сам отчасти похож на Вертера, возможно потому, что у обоих от природы в беспорядке вились кудри. Но уж никакого сходства не было в очерке губ: у того на портрете маленький, горестно сжатый рот, тогда как у Бернара полные губы, поражавшие своей чувственностью. Про себя он звал Мюллера «Альбертом»: ведь так звали мужа Шарлотты… и разве не сказала та своему маленькому брату, показывая на юного Вертера при первой их встрече: «Луи, подай ручку твоему кузену». Бернар возил в своём фургоне пару седельных пистолетов, и вечерами в захудалых сантеррских харчевнях долго и любовно поглаживал их ладонью. Тайна его любви стала всеобщим достоянием. И, подметив взгляды, которыми обменивались между собой молодые люди, каждый воображал невесть что. Один только Луи Мюллер ничего не замечал. Но до «друга». 01 которою Бернар получал послания и развозил их по всему краю на своём фургоне, дошли слухи об этом романе: в первом порыве гнева он хотел было распечь своего чересчур чувствительного гонца, но воздержался. Господин Жубер был не лишён черт макиавеллизма и поэтому, поразмыслив, решил, что в данных обстоятельствах можно и поступиться республиканской моралью, исходя из того, чтс любовное приключение в случае необходимости послужит его посреднику убедительнейшим алиби…
