Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
«Нет сомнения, они впишут в скрижали истории еще не одну победу!» — думала Глаша.
Предвечернее солнце еще стояло высоко над крышами домов. Улица Красная, переполненная гуляющими красноармейцами, матросами, рабочими, женщинами, шумела, пиликала гармониками, бренчала балалайками. То в одном, то в другом кругу под ухарские выкрики и пронзительный свист плясали красноармейцы, покровские парни и девчата.
У двухэтажного углового здания губкинской гостиницы образовалась громаднейшая толпа, преграждавшая путь трамваям, извозчикам и пешеходам. Люди стремились проникнуть в ворота гостиничного двора, но цепь красноармейцев удерживала их.
— Корнилова, Корнилова привезли! — раздавались ликующие возгласы.
— Пропустите, пропустите! — требовала Глаша, ведя за собой на поводу Юльку. — Я из штаба обороны!
Вслед за Глашей во двор гостиницы протиснулся армянин- фотограф Хитаров с аппаратом.
— Ну-ка, хлопцы, расступитесь! — распоряжался Сорокин, давая дорогу фотографу. — Пущай делает моментальные снимки! Пригодятся для матушки-истории!
Покуда фотограф, накрывшись с головой черным покрывалом, прицеливался стеклянным глазком аппарата к телеге, Глаша успела разглядеть убитого, его серую чистую рубашку из бязи, тело, по грудь прикрытое брезентом, голову, лежащую на потертой кожаной извозчичьей подушке.
Над правой бровью лиловела вмятина от удара прикладом винтовки. Помутневший глаз почти наполовину выкатился из орбиты. Левая бровь была глубоко рассечена штыком до виска.
— Неужели это Корнилов? — Глаша ближе подошла, вглядываясь в скуластое, коричневое лицо, негустую, местами совсем редкую бородку, успевшую в могиле сваляться и посеребриться сединой.
— Ну ты разве не видишь, на калмыка похож! — сказал Сорокин. — Все говорят, шо это он.
— Иван Лукич, — перебила Глаша, — меня прислал за вами товарищ Турецкий. Он просит вас прибыть сейчас же в штаб.
— А кто этот самый товарищ Турецкий?
— Турецкий — член Чрезвычайного штаба обороны.
— Член… Член… Мало ли там членов. Ежель я всех этих членов слушал бы, то тут, на этой телеге, красовался бы не Корнилов, а эти самые члены…
— Получены сведения, что корниловцы перешли железную дорогу у станицы Медведовской, — сказала Глаша. — А мы тут всё празднуем победу…
— А ежель мы сразу с последними кадетами разделаемся, то нам потом и делать будет нечего! — Довольный своей шуткой, Сорокин засмеялся. — Главное, тот, кто семью самого Николая Второго объявил арестованной, укаючен нами. А все остальное — трын-трава.
Хитаров вынырнул из-под черного покрывала, обтер пот с носатого крупного лица и взял резиновую «грушу» в руку. В тот момент, когда он сжимал ее, у задка телеги появился белокурый взъерошенный мальчуган и ударил кулаком по кожаной подушке:
— У-у, проклятущий кадет!
— Вот и хлопец попал на пленку, — заметил Сорокин. — Вы увидите, будущие ученые-историки беспременно дознаются, кто был этот злой на Корнилова пацан!
Через минуту, разглядывая пробную карточку, еще мокрую от воды, Сорокин сказал:
— Жаль, шо только половина морды пацана попала в объектив.
Потом, когда фотограф-моменталист раздал фотокарточки Золотареву и Сорокину, последний приказал:
— Выкатывай телегу на улицу: пущай народ поглазеет на гидру контрреволюции.
На улице золотаревцы сбросили с телеги и поволокли труп к деревьям на Соборной площади. Под свист, улюлюканье толпы они подняли и повесили его за ноги головой вниз на толстом суку развесистой липы.
«Ну уж это вандализм! — возмутилась Глаша и, вскочив на лошадь, галопом помчалась в штаб. — Все-таки Сорокин и Золотарев мало чем разнятся один от другого! А вот Полуян почему- то до сих пор этого не видит…»
Глава шестая
В большой, богатой станице Дядьковской, находившейся в семнадцати верстах от Медведовской, Деникин решил дать отдых своей потрепанной и до крайности переутомленной армии. Первые сутки все, начиная от генералов и кончая рядовыми, спали. Только дозорные, расставленные вокруг станицы, зорко вглядывались в степные дали.
На другое утро Марков, умывшись у колодца из ведра холодной водой, говорил:
— Если бы прошлой ночью большевики напали, нам не удалось бы никого поднять на ноги. Все дрыхли как мертвые.
Хозяин дома, казак Гриценко, человек саженного роста, служивший до войны в царском конвое, надев парадную черкеску с газырями из червленого серебра, почтительно пригласил генерала и его адъютантов — Родичева, бывшего заурядврача, и Ивлева — в просторную светлую горницу к столу.
— Ваше превосходительство! — Гриценко молодцевато откозырнул и сказал: — По случаю великого поста мои хозяйки скоромного не готовили. А коли с нами не захотите попоститься, то я велю зарезать овечку.
Видя на блюдах подрумяненные пирожки с капустой, фасолью и горохом, а в круглых мисках жареных карпов, блины, ватрушки, тарелку с сотовым медом, Марков весело отозвался:
— Ну, у такого стола я готов поститься до скончания века.
После завтрака генерал вместе с Ивлевым отправился в кирпичный дом к Деникину.
— А я хотел посылать за вами, Сергей Леонидович, — сказал командующий, поздоровавшись с Марковым за руку. — Нужно нам кое о чем серьезно потолковать. — И он, взяв генерала под руку, повел его в соседнюю комнату, где уже сидели Филимонов, Быч, Рябовол, Калабухов. — Слава богу, — Деникин взглянул в окно на обширную станичную площадь, — наваждение отчаяния миновало… На фронте зеленой кубанской степи и под этим весенним солнцем Добровольческая армия снова ожила…
Непривычно было видеть на месте сухого, хмурого Корнилова, всегда очень лаконичного в своих речах, плотнотелого, добродушно улыбающегося Деникина, любившего щегольнуть красиво наряженной фразой. А главное, никому еще не верилось, что он способен во всем заменить непреклонного Корнилова.
Первым приказом Деникина на посту командующего был приказ об отступлении. Однако при почти полном отсутствии боевого духа у бойцов и полной утрате веры в возможность пробиться бой под Медведовской был выигран.
«Может быть, — думал Ивлев, — и в дальнейшем новый командующий окажется счастливее Корнилова? Нередко же случается, что и в карточной игре везет не самому решительному игроку…»
— Наша задача — уйти как можно дальше от главных большевистских сил. — Деникин сел у стола и спокойно продолжил: — Нужно прежде всего увеличить суточные переходы до пятидесяти верст, а для этого всю пехоту посадить на подводы. Нас связывает по рукам и по ногам наш многострадальный лазарет. Сейчас в лазарете около двух тысяч раненых и больных. Есть несколько сот тяжелораненых, не способных переносить тряскую езду. Ужас охватывает, когда врачи раскрывают у людей раны, перевязанные всяким тряпьем. Грязь, кишат насекомые. Все лечебные средства иссякли. Нечем даже обмыть кровоточащие, гниющие раны. Встает вопрос: брать ли с собой всех раненых? — Деникин оглядел лица слушающих его.
— Если взять всех раненых, — высказался Романовский, по своему обыкновению не глядя ни на кого, — обоз наш растянется верст на двадцать и в конце концов большевики отсекут его.
— А вы, ваше превосходительство, — перебил Филимонов, — подумали ли о том, какое тяжкое впечатление произведет оставление раненых на произвол судьбы?
Некогда розовое, холеное лицо атамана Кубанского войска обветрилось, усы и бородка изрядно побелели. Черная черкеска за месяц походной жизни основательно пообтерлась, на локтях залоснилась. Только высокий ворот белоснежной рубашки, выстиранной и отутюженной руками сопровождавшей Филимонова супруги, напоминал Ивлеву о прежней элегантности атамана.
— Господа, — заговорил председатель рады Рябовол, пригладив торчащий клок русых волос, — мы сами затеяли войну на истребление. Вспомните, много ли мы оставили в живых солдат Дербентского полка в Медведовской? Ни одного. Всех добили. Как же после столь жестокого побоища мы можем рассчитывать, что большевики пощадят наших раненых, брошенных в Дядьковской?!
