Алексей Михайлович - Сахаров Андрей Николаевич (бесплатные полные книги TXT) 📗
— А не потешишь ли ты господаря своего единоборством да боем кулачным?
— Пошто не потешить, — охотно согласился Корепин и поплевал на ладони. — Починай, господарь!
Обомлевший дворецкий спрятался за спину князя и погрозился холопу обоими кулаками.
— Да нешто на то моя воля? То князь затеял, не я! — огрызнулся Савинка и выпятил грудь. — Налетай, господарь!
Григорий Санчеулович расхохотался.
— Вот-то разбойничий клич! Вот-то головушка буйная!
И прежде, чем Корепин приготовился отразить удар, стиснул его в медвежьих объятиях. У Савинки хрустнули кости. Он собрался с силой и стукнул лбом по подбородку князя.
Железное кольцо рук еще плотнее сомкнулось, сдавило мертвой петлей.
— Покоряешься ли? — спросил князь и вырвал зубами клок волос из головы задыхавшегося холопа.
— Погодишь, господарик, — крикнул Савинка и, изловчившись, подбил ногой ногу Черкасского. Не ожидавший удара, князь, потеряв равновесие, рухнул наземь, увлекая за собой противника.
Борцы освирепели. Они с воем и бранью покатились по траве, норовя вцепиться друг другу в горло. Усадьба насторожилась. Никто не мог представить себе, чтобы холоп осмелился по-настоящему драться с господарем и не взмолить о пощаде в первую же минуту. Дворецкий, еле живой от страха, не знал, что предпринять.
Враги, увлекаясь все больше, очутились у открытого погреба. Здесь Савинке посчастливилось — он нырнул из-под князя и сел к нему на спину.
— Сдавайся, господарь.
Туловище князя на миг повисло над подземельем. Охваченный лютым гневом, он уперся локтями в обочины входа и перекувырнулся.
Савинка полетел вниз головой.
Счастливый дворецкий подбежал к Григорию Санчеуловичу.
— Воистину ты еси Самсон… Не зря именем сим тебя вся губа величает.
Отдышавшись немного, Черкасский подошел к погребу.
— Эй, ты, Голиаф! — крикнул он:— Не время ли за попом посылать да гроб готовить!
Побежденный Савинка, кряхтя и слизывая с губы кровь, с трудом выбрался из погреба.
— Мир ли? — ухмыльнулся князь, довольно потирая руки.
— Покель мир, — вздохнул Корепин. — Да токмо, сдается мне, не силой ты взял, а лукавством.
Князь махнул рукой.
— Добро уж! В другойцы попотчую, как сам захочешь.
Он развалился на траве и устало потянулся.
— А покель мир… умаялся я с тобой, прости Господи.
Корепин отошел к тыну и вымыл в луже перепачканное лицо.
Дворецкий прибежал с ковшом кваса, поклонился князю:
— Испей, благодетель.
Залпом опорожнив ковш, Черкасский обсосал усы и встал.
— Одначе, скажу по правде, не можно мне утаить, что и ты воин добрый. Доселе в боках у меня вихляние от твоих кулаков.
Похлопав себя по животу, князь милостиво объявил:
— За силушку за твою да за храбрость жалую я тебя корцом вина и еще ловчим моим.
За любовь к аргамакам и за сметку при укрощении диких коней Черкасский вскоре пожаловал холопа набольшим ловчим.
Утром, после трапезы, князь неизменно, не считаясь ни с временем года, ни с погодой, отправлялся на выгон. Там поджидали его ловчие с необъезженными аргамаками. Прежде, чем приступить к работе, господарь обходил коней и с кропотливой тщательностью осматривал их. Царапина или клочок грязи на его любимцах вызывали в нем бешеный гнев. Он тут же расправлялся с провинившимися холопами: сек их, вздергивая на дыбу, возле которой день и ночь дозорили каты, подвешивал к столбу вниз головой и придумывал множество изощреннейших пыток.
Любимейшей забавой князя после укрощения диких коней были пытки. Он не раз сидел с опытными дьяками до поздней ночи у себя в терему, обдумывая устройство какой-либо новой, выписанной из-за рубежа машины, дробящей кости или вытягивающей конечности. Сарай, где наказывали особенно провинившихся, был завален клещами, спицами, иглами, колесами с зубьями, тисками и железными досками, унизанными гвоздями, на которые укладывали пытаемых.
Зверствами Черкасского возмущались даже бояре-помещики. Слухи о жестоком князе доходили иногда и до Москвы. Но Григорий Санчеулович, несмотря на уговоры ближних людей царевых, продолжал действовать по-старому.
— И рад-радешенек я подобреть, да, видно, сидит во мне нечисть особливая, так и тянет в сарай тот.
Присылал к нему Стрешнев из Москвы ведунов, чтобы выгнать из нутра его нечисть, но ничего не помогало, и на Москве махнули рукой на княжеские потехи:
— Что взыщешь с него, коли замешана тут нечистая сила!
Черкасский продолжал потешаться, как хотелось ему.
Накатавшись вдоволь на горячем, полудиком скакуне, Григорий Санчеулович, если было время полевых работ, отправлялся в сопровождении дворецкого в поле.
Крестьяне, завидя господаря, терялись, перебегали зачем-то с места на место, переругивались.
Князь деловито обходил клин, потом раздумчиво останавливался и, наметив подходящую жертву, неожиданно загорался неподдельной ненавистью.
— Сызнов сошник погнула! — кричал он, набрасываясь с кулаками на девку.
Девка падала в ноги господарю.
— Неповинна я!
Но дворецкий волочил уже ее к меже.
— Аль и впрямь неповинна? — склонялся князь к девушке и проводил потной рукой по ее лицу. — А быть по сему, изыди с миром.
Девушка припадала в поцелуе к краю кафтана и уползала к своим.
— Стой! — ревел князь. — Весь кафтан мне обслюнявила.
Он налетал на добычу и срывал с нее рубаху.
Дворецкий, стоявший наготове, деловито принимался за избиение.
В канун Петрова дня Черкасский приказал собрать с крепостных по пяти алтын со двора и по одной мере зерна.
Спекулатари согнали людишек на площадь перед церковью и объявили господареву волю. Староста выступил наперед.
— Что положено по закону, все отдали без утайки.
— То не так, — взволнованно зашумели крестьяне, — облыжно на нас господари обсказали! Что отдать положено, отдали.
Присутствовавший на сходе дворецкий, подражая князю, подбоченился и тряхнул головой.
— Облыжно?
Староста перекрестился.
— Облыжно, Иов.
— Утресь доставить! — вскипел дворецкий и выхватил из рук спекулатаря бич.
Савинка подошел к Иову, наклонился к его уху.
— Обезмочили людишки, невмоготу им не токмо опричь положенного отдать, а и самим прокормиться нечем до нови.
Дворецкий грозно насупился.
— Уж не из смутьянов ли ты, что печальником черных людишек прикидываешься?
— Не печальник, а токмо не как другие прочие, памятую род свой крестьянский! За ласку за господареву души своей не продаю.
Подзадоренные смелыми речами крепостные подняли шум и потребовали, чтобы их допустили для объяснения с князем.
Спекулатарь шепнул что-то одному из ловчих. Холоп послушно кивнул и, замешавшись в толпе, пошел к усадьбе.
Выслушав ловчего, разъяренный князь приказал седлать коней.
— Давить! До единого! — крикнул он, вскакивая на аргамака, и помчался к площади.
Струсившая толпа рассыпалась в разные стороны, но было уже поздно. Князь первый врезался в мечущихся по улице крепостных.
До позднего вечера не убирали раздавленных и искалеченных. В усадьбу доносились стоны раненых и плач неожиданно осиротевших семей. Согнанные с починков и деревень крестьяне проходили нестройными рядами по обочинам улиц и под подсказ спекулатарей протяжно выли:
— Та-ко да со-тво-рят со вся смерды, кои сму-той смутят!
В погребе, связанный по рукам и ногам, дожидался своей участи Савинка. Он понимал, что спасения ждать неоткуда и смирился, отдался на «Божию волю». Казнь не страшила его, не вызывала в нем ни горя, ни возмущения — порой даже казалось, что смерть лучший выход. «Гораздо велики просторы российские, — с какой-то холодной, неживой улыбкой шептал он, — а куда как необхватней кручина черных людишек русских!»
Приткнувшись к стене, Савинка закрыл глаза. «Так бы вот заснуть да не просыпаться до радостного утра», — подумал он и примолк.
