Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Шульман Нелли (книги бесплатно без TXT) 📗
– Однако ему ничего не помогло… – Кривицкий вспомнил холодные, серые глаза женщины:
– Она машина для убийства, как ее отец. Верный солдат партии… – Кривицкий работал резидентом в Берлине, когда овдовевшая фрау Рихтер принимала управление делом покойного мужа.
Окна отеля блестели радугой на солнце. Кривицкий, невольно, втянул голову в плечи:
– Эйтингон и Воронов занимались ликвидацией изменников. Орлов жив, потому, что молчит… – Кривицкий начал публиковать статьи, с разоблачением преступлений СССР, в «Saturday Evening Post». Материалы вышли сборником, с названием «Я был агентом Сталина». Ему позвонил бывший резидент в Испании, Орлов. Кривицкий услышал горький смешок:
– Для еврейского мальчика из Подволочиска, ты большой дурак, Самуил. Жди гостей… – Орлов, родившийся Лейбой Фельдманом, в Бобруйске, повесил трубку.
Кривицкий ждал, два года, с тех пор, как он попросил политического убежища во Франции.
– О них я ничего не сказал… – бессильно подумал Кривицкий, – но я не мог, не мог иначе. Мелкую сошку, шифровальщиков, и лакеев, в посольствах, Сталин мне простит, а Горскую… – Горскую не простила бы сама Горская. Кривицкий не хотел проснуться от холода пистолета, приставленного к виску, не хотел видеть над собой, в темноте, серые, спокойные глаза.
– Все в порядке, пойдемте, – весело сказал агент. Он забрал шляпу с переднего сиденья, Кривицкий взял свою.
Форточка номера, на шестом этаже, открылась. Плотный, низкорослый, хорошо одетый бизнесмен, в синем костюме, засунул руки в карманы:
– Правильно ты говорил, Петр, насчет оптического прицела для винтовки… – Эйтингон проследил за мерзавцем:
– Его сопровождает известный нам, благодаря Пауку, мистер Меир Горовиц. Пришлось бы оставлять два трупа. Вступать, так сказать, в конфронтацию с Бюро… – Эйтингон хмыкнул:
– Наверняка, Кривицкий по поводу книги встречается. «Империя зла», – он сдержал ругательство, – название какое придумал… – Петр просматривал тяжелую, воскресную газету.
О том, что Кривицкий собрался в «Виллард», узнать было просто. По приезду из Нью-Йорка, Эйтингон связался с Петром. Наум Исаакович был с документами испанского бизнесмена, торговца оливками. Сняв номер в «Вилларде», он сообщил Петру, что с вокзала проводил Кривицкого в отель «Бельвью».
Петру перебираться туда было опасно, поэтому он взял напрокат машину. Воронов надежно засел рядом с гостиницей, следя за передвижениями Кривицкого.
Петр отозвался:
– Мы его в «Бельвью» навестим, Наум Исаакович. Вместе с Пауком… – он поднял телефонную трубку: «Бургер или…»
– Или бургер, – расхохотался Эйтингон, закуривая, – машина видна отлично, можно пообедать. С беконом, сыром и жареной картошкой, – распорядился он, – и пусть принесут кока-колы… – Петр набрал трехзначный, внутренний номер ресторана Вилларда:
– Наум Исаакович рассказывал, – вспомнил Петр, – Сокол здесь Паука вербовал, пять лет назад. Кофе его облил… – Петр улыбнулся, делая заказ.
Собираясь на встречу с издателем, Кривицкий положил в карман пиджака, кроме кольта, конверт, с рукописью. Скрибнер связался с ним на прошлой неделе. Вальтер подозревал, что у мистера Чарльза имелись какие-то знакомые в Бюро. Адрес фермы, где жил Кривицкий и семья, был мало, кому известен.
Скрибнер прислал вежливое письмо. Издатель хотел, чтобы Вальтер поработал над предисловием к новой книге, о Советском Союзе. Кривицкий, сначала, скептически отнесся к бандероли с напечатанными на машинке листами. Он был уверен, что очередной американский журналист, проехавшись по улице Горького, и побывав, под присмотром НКВД, в путешествии по Волге, пишет славословия великому Сталину.
Контора «Интуриста» в Нью-Йорке, на первом этаже роскошного здания, на Пятой Авеню, пестрила хорошо отпечатанными, многоцветными плакатами. Путешественникам предлагали фестиваль искусств, в Ленинграде, охоту и рыбалку на Волге, путешествие по Военно-Грузинской дороге и Транссибирской магистрали, курорты Крыма и Кавказа. Отдельный тур отправлялся на великие стройки Страны Советов, на автомобильные заводы Горького, и Днепрогэс.
Кривицкий указывал Бюро, что персонал офисов Интуриста, на самом деле, занимается разведкой, как и легальные резиденты, дипломаты. Работая в Европе, Вальтер не знал точных сведений о завербованных Советским Союзом американцах. Он, тем не менее, настаивал, что среди них, не только обычные подозреваемые, как называл их Кривицкий, люди с левыми симпатиями.
– В НКВД не дураки сидят, – заметил Вальтер, – понятно, что среди коммунистов ищут в первую очередь. Нет… – он покачал головой, – все более тонко… – посмотрев на работника службы Даллеса, Кривицкий внезапно усмехнулся:
– Вы можете делить кабинет со шпионом Москвы. Или вы сами шпион… – американец захлопнул папку: «Я понимаю ваши чувства, мистер Вальтер, но не стоит скатываться в паранойю».
Дождавшись, пока жена и сын заснут, Кривицкий ушел в гостиную. Он сидел у камина, шурша тонкой бумагой. Вальтер понял, что автор, кем бы он ни был, имеет доступ к хорошим товарам. В СССР подобной бумаги не производили.
Он, сначала, решил, что Хемингуэй, непонятным путем, попал в Москву, получил обвинение в шпионаже и отсиживает срок в лагерях. Стиль манускрипта напомнил Вальтеру испанские заметки Хемингуэя. Вальтер полистал свежий «Life». Если верить журналу, писатель сейчас был в Китае.
– Американец… – пробормотал Вальтер, – может быть, коммунист, из арестованных… – вторая глава переносила читателя на загородную дачу наркома НКВД Берии, внутреннюю тюрьму, на Лубянке, и на празднование годовщины великой революции, в узком кругу работников комиссариата. Вальтер подумал, что американец, должно быть, работал в иностранном отделе, а потом оказался в лагерях:
– Я семь лет назад из Москвы уехал, я его не знаю. С чистками, все работники сменились. Но если он в ГУЛАГе, как он переслал рукопись, на запад? – в первом абзаце первой главы автор описывал, как охранники складируют мерзлые трупы, у стены барака усиленного режима. Вальтер, невольно, сглотнул:
– Я смотрел на груду тел, скованных морозом, с посиневшими, разбитыми в кровь ногами. При жизни, вернее, существовании, зэки носили, вместо обуви, куски автомобильных шин, примотанных к ступням. В последнюю неделю ноября мороз опустился до отметки в минус тридцать градусов. Заключенные, из похоронной команды, в предрассветной, бескрайней мгле, долбили ломами застывшую землю. У штабного барака били в рельс, начиналась утренняя поверка. Сталинская Россия вступала в еще один день, безысходности и страха.
Кривицкий, внимательно, прочел манускрипт. Автор знал наркома Берию, и видел Сталина, на торжественном приеме, в Кремле. Американец, скорее всего, отдал рукопись в лагере, кому-то из заключенных, выпущенных на свободу:
– Вору… – он смотрел на четкие, машинописные строки, – они… коммунисты освобождают социально близкие элементы, как это у них называется. Остальные могут сдохнуть, на Колыме… – Кривицкий прислушался к тишине деревенской ночи, за окном: «Рукопись оказалась в Москве, ее перепечатали, и отправили Скрибнеру».
– Кукушка знает обо всех резидентах, она заведует финансовыми потоками… – пришло в голову Вальтеру, – она посылает деньги по миру, от Аргентины до Японии. Она знает, сколько получают агенты, и кто они такие. Вот что нужно американцам, – он усмехнулся, – сведения Кукушки. В Буэнос-Айресе они хранили неприкосновенный, золотой запас партии. Потом средства отправили в Швейцарию. Это надежней. Она держит при себе номера счетов, имеет сведения о золоте, перевозимом из СССР в Цюрих… – отложив рукопись, Вальтер потрещал костяшками длинных, сухих пальцев.
Он подошел к окну. Участок обнесли шестифутовой, крепкой изгородью, охрану прислали из Вашингтона. В будке, у ворот, мерцал огонек. Агенты, видимо, слушали трансляцию спортивного матча. За окном мягко прошелестели крылья, Кривицкий отшатнулся от стекла, тяжело дыша.
– Птица. Ночная птица. Я в безопасности, в безопасности… – американцы не обратили внимания на его размышления о тщательно законспирированном агенте, в Бюро, секретной службе, или в армии. В такие учреждения людей с левыми симпатиями не брали.
