Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
В день коронации Александра был князь произведен в генерал-адъютанты и с того дня стал неразлучен с молодым императором, сопровождая его во всех поездках.
Барклай знал, что князь был совершеннейшим антиподом Аракчеева, ненавидел и презирал его, никогда не скрывая своего к нему отношения, и уже за одно это был почитаем многими и при дворе и в армии.
Волконский был одним из шести царедворцев, сопровождавших царя во время его первой поездки за границу — в Мемель, и одним из четверых, с кем Александр уехал осенью 1805 года на театр военных действий в Австрию.
Барклай, как и многие другие, знал, что, оказавшись в деле при Аустерлице, князь Петр показал себя так, как мало кому из строевых офицеров довелось проявить себя в тот злополучный день. На глазах у Кутузова он собрал отступавшую русскую бригаду под знамя Фанагорийского полка, которое сам высоко держал в руках, и трижды водил бригаду в штыки против корпуса маршала Сульта.
Знал Барклай и то, что Кутузов, представляя царю Волконского к награждению Георгием 3-й степени, сказал: «В Аустерлицком сражении князь Волконский оказал такие достоинства, кои при несчастий более видны, нежели при счастливом сражении. И те достоинства суть благоразумие и хладнокровие».
В июне 1807 года Волконский сопровождал царя в Тильзит, а через год — в Эрфурт.
Однако далее ни Барклай, ни другие генералы ничего не знали о Волконском, ибо государь оставил его при Наполеоне, и, по слухам, французский император был очарован князем не менее, чем здесь, в России, был им пленен император всероссийский.
Петр Михайлович только что вернулся из долгой своей поездки, где он тщательнейшим образом изучал французскую армию и военную систему Наполеона в целом. Особенно же скрупулезно исследовал он структуру и взаимодействие военно-административных органов Франции, вспомогательные органы высшего военного управления и то, как действуют Генеральный штаб и Императорская квартира и в совокупности, и порознь.
По приезде в Петербург написал он обо всем подробнейший доклад государю, а теперь приехал к военному министру, чтобы о том же рассказать и ему, да только не столь официально.
После недавнего возвращения Волконского из Парижа Барклай встретился с ним лишь однажды. Случилось это на одном из балов, куда военный министр и генерал-адъютант обязаны были явиться по долгу службы, но на балу столь многозначительный разговор состояться не мог. И вот теперь Волконский, немного удивляя хозяина кабинета, отправился не к письменному столу, а к небольшому круглому столику, стоявшему в углу кабинета, и занял одно из двух удобных кресел, предназначенных для ведения беседы спокойной и длительной.
— Если позволите, Михаил Богданович, я стану говорить с вами о трех необычайно важных предметах, из которых каждый сам по себе представляет огромную по значимости проблему, а все они в совокупности, дополняя друг друга, являются не менее чем строками из Книги Судеб, начертанными Провидением для Франции и России.
«Недурное начало, — подумал Барклай, — во всяком случае, ко многому обязывающее». И, поудобнее устроившись в кресле, сказал:
— Буду весьма вам обязан, князь, за все, о чем сочтете необходимым поделиться со мною.
— С вашего позволения, рассказ будет достаточно долгим. Я позволю себе сначала открыть вам то, что я называю «феноменом Наполеона», ибо без этого нельзя понять и двух последующих проблем: Великой армии и того, что является связующим механизмом между нею и Наполеоном, — Главного штаба, деятельность которого я изучал особенно внимательно.
— Извольте, князь. — Барклай подчеркнуто вежливо наклонил голову.
— Итак, Наполеон, — сказал Волконский и добавил: — Скажу вам то, о чем не говорил и государю, потому что есть вещи, которые понимаем мы по-разному, а кое-что адъютанту одного государя не пристало говорить о другом государе, тем более когда этот другой — бог Марс.
Таким видят Наполеона его поклонники, обожествляющие своего идола, и, хотим мы этого или не хотим, император для всех солдат его армии и для большинства французов — это Август и Юлий Цезарь в одном лице.
«Э, да ты такой же совершеннейший его панегирист, как и те, коих только что поименовал идолопоклонниками», — подумал Барклай, оставаясь непроницаемым.
Но опытнейший царедворец Волконский тут же почувствовал это и сказал:
— Не скрою, Михаил Богданович, я двойственно отношусь к Наполеону. Как бывший санкюлот он мне ненавистен, но я не могу не признать, что Наполеон — величайший полководец во всей истории, и потому говорю: бог Марс. — Чуть помолчав, Волконский добавил: — Довольно с нас того легкомыслия и зазнайства, которые проявили мы к «Бонапартишке» и кои тут же обернулись для нас Аустерлицем и Фридландом.
«Прейсиш-Эйлау он пропустил, — подумал Барклай. — Интересно, случайно или умышленно, чтоб не напоминать мне о моем ранении?»
А Волконский, кажется поняв и это, сказал:
— Многие из нас знают о Наполеоне лишь кое-что — кто по слухам и рассказам о нем, кто — по собственным впечатлениям. Я же имел честь наблюдать его вблизи десятки раз, а кроме того, с любопытством и даже с ненасытностью собирал все, что только можно, чтобы понять его загадку, его, как я уже сказал, великий феномен. И потому даже сведения о его детстве и юности были предметом моего внимания.
— Охотно разделяю, князь, такой подход к изучению человека, ибо истоки и основы нашего характера находятся в детстве и даже во младенчестве, — ответил Барклай.
— Ну что ж, — улыбнулся Волконский, — коль так, то и позвольте мне начать со дня его рождения.
— Мне довелось слышать, — начал свой рассказ Волконский, — что 15 августа 1769 года мать Наполеона, Летиция Бонапарт, находясь накануне родов, пошла в церковь, но, почувствовав схватки, поспешила домой. Едва переступив порог, она упала на ковер и родила будущего императора Франции. Утверждают, что на этом ковре были изображены герои «Илиады» — Гектор и Ахилл, легендарные воины-полубоги, и мальчик появился на свет между ними, точнее, между их изображениями на ковре.
Отцом младенца был корсиканский стряпчий — Карло Буонапарте, которого, впрочем, теперь представляют потомком тосканских нобилей, бежавших еще в четырнадцатом столетии на Корсику из-за политических распрей.
Я спрашивал знающих людей, так ли это, и мне говорили, что отец Бонапарта действительно происходил из аристократического рода, занесенного в Золотую Тревизскую книгу, что гербы рода Бонапартов сохранились на стенах нескольких домов Флоренции, однако, когда спросили однажды о том самого Наполеона, он будто бы ответил: «Мне говорили разное, доказывали, что моими предками были и Юлий Цезарь, и императоры Византии, и несчастный брат-близнец Людовика XIV, известный под прозвищем Железная Маска, но я скажу вам, что моя родословная начинается с апреля девяносто шестого года, когда я впервые разбил австрийцев при Монтенотте».
— Для него это предпочтительнее, — заметил Барклай, — потому что с этого же дня ведут свою родословную и многие его комбатанты, которые еще и сегодня служат в его Старой гвардии, и в Молодой, и во многих полках Великой армии.
— Совершенно с вами согласен, Михаил Богданович, — тут же отозвался князь, — тем более что мать императора — простая корсиканская крестьянка, впрочем, как утверждают, необычайно волевая, трудолюбивая и чадолюбивая. И конечно же солдатам его армии такая мать их главнокомандующего куда больше по душе, чем, например, его жена — дочь австрийского императора и племянница казненной французской королевы.
— Не только солдатам, но и маршалам, князь, — продолжил мысль собеседника Барклай.
Оба они знали, о чем идет речь, ибо Ней был сыном бочара, Ланн — сыном конюха, Мюрат — трактирным половым, Лефевр — крестьянином-землепашцем, Бессьер — морским пехотинцем, а ведь все они были лучшими его командирами, за которыми солдаты шли в любое пекло без страха и сомнения.
Все они стали пэрами Франции, получив свои титулы за победы, одержанные над полководцами всех стран, с которыми сражались, именовались отныне князьями, герцогами и принцами Ауэрштедтскими, Экмюльскими, Данцигскими, Ваграмскими, Невшательскими и прочая, сочетая с титулами прозвища «огнедышащих» и «железных», «героических» и «храбрейших». Но выше их всех стоял «маленький капрал» — император Наполеон, идол солдат и мозг и душа Великой армии.
