Вещий Олег - Васильев Борис Львович (читать книги полные TXT) 📗
Остаток дня и ночь Ратимил провел в почетном заключении — в малых покоях Рюрика, откуда и не пробовал выходить. Ему истопили баню, его исправно кормили, обращались как с добрым гостем, но Ратимил понимал, что пока присматриваются и даже, возможно, проверяют, хотя он успел сказать князю о новгородских ушах. В его словах был ясный намек, но Рюрик имел своих людей, и обольщаться пока было рано. Ратимил до предела измотался, спал где придется, ел что ни попадя и в первую ночь, да еще после баньки, приказал себе ни о чем не думать, а набираться сил, пока есть возможность.
С рассветом он проснулся куда более бодрым. За утренней трапезой, обильной и сытной, он стал подумывать о Рюрике, который, по его предположениям, должен был бы появиться к обеду. Если так и случится, то следует ожидать последней и очень важной беседы, которая может расставить все по местам, а может и отправить его в застенок. Беседу следовало тщательно продумать, чтобы найти самые простые ответы, и Ратимил начал с того, что восстановил в памяти весь предыдущий разговор. Он не спешил, старательно вспоминая не только слова, но и тон, каким они были сказаны, и пристальный рысий взгляд новгородского князя.
«А ты выберешь время, чтобы вонзить мне нож в спину? — вдруг ясно вспомнилось ему. — Так я умру счастливым, потому что ты прольешь кровь конунга и сам, сам приведешь меня к кострам Вальхаллы!»
Какой смысл заключался в этих словах? Что он, Рюрик, не доверяет неизвестному варягу, принесшему с собой голову палача, на всякий случай лишит его оружия и погонит впереди себя? Возможно, но не очень-то похоже на удачливого и смелого конунга, сумевшего стать князем самого Господина Великого Новгорода: уж чего-чего, а смерти Рюрик не боялся. Он свыкся с ее близостью, всю жизнь ходя по самому краю. А чего-то он все-таки боялся, Ратимил и сейчас ощущал его страх. Чего? Чего он мог бояться, прожив длинную жизнь, полную тревог, бесстрашия и славы? Это необходимо было понять, во что бы то ни стало понять.
Рюрик потерял двоих сыновей, а третий, последний, надежно спрятан Олегом. Он боится за этого последнего, княжича Игоря? Но в тех словах, которые сейчас так ясно звучали в памяти Ратимила, Рюрик говорил о себе, а не о своем наследнике, страшась за свою судьбу куда больше, чем за судьбу младенца-сына. И при этом не столько предостерегал, сколько предупреждал, что удара в спину не боится. Костры Вальхаллы?… Костры Вальхаллы — знак вечной славы воина, пролившего кровь в битве. Цвет крови — цвет боевой славы, и не ее боится Рюрик. Рюрик боится умереть в бесславии, передав это бесславие последнему своему отпрыску. А что есть бесславие для воина? Убийство женщины, предательство друга, смерть от руки палача.
Но Ратимил не мог стать палачом. Тогда он оказывался просто убийцей и безвинно пролитая кровь уносила конунга в бессмертие, к негаснущим огням благословенной Вальхаллы. Ратимил достаточно много времени провел среди варягов и хорошо знал их бесхитростные верования. Искренняя клятва отомстить за жестокую гибель трижды спасавшего его Трувора Белоголового оказывалась неисполнимой. Он не имел права завести Рюрика в трясину, столкнуть в омут, просто удушить, наконец, потому что сама его клятва требовала крови, а кровь открывала Рюрику дорогу в вечное блаженство. И не было выхода, не было: он загнал в тупик самого себя.
Открылась дверь, и вошли двое. Его возраста, с мечами, и Ратимил понял, что они — из личной охраны Рюрика и что их посещение — еще одна проверка.
— Как там Норман? — спросил один из них после обычных приветствий и общих слов.
— Спроси у конунга. Я исполнял его повеление. Для него это был единственный ответ на любой вопрос, потому что любой вопрос мог загнать его в угол. И даже когда спросили о том, что он знал точно («Значит, Дитмар погиб…»), ответил теми же словами:
— Я исполнял повеление конунга. Спроси у него. С тем они и ушли, но ушли, улыбнувшись, и он не мог понять, означают ли их улыбки, что он угодил в западню или что миновал ее. Дружинники сбили его с толку, с дум, как же все-таки исполнить клятву. Сосредоточиться не удавалось, и он почему-то стал вспоминать, как выследил Дитмара и Витта, как два дня шел за ними шаг в шаг, а потом обогнал и устроил ловушку. И Витт угодил в нее, повис вниз головой и не мог дотянуться до петли, потому что береза раскачивала его. Береза, а не Ратимил, природа, а не его желание. Трудно согнуть полную соков березу, но Ратимил знал, как ее следует гнуть, когда ловишь крупную дичь.
Уже в сумерках пришел Рюрик. Ратимил вскочил с ложа, напрягся, но князь был один и плотно прикрыл за собою дверь.
— Вздуй огонь.
Ратимил раздул тлевший трут, поджег жировой светильник.
— Садись напротив. — Князь сел за стол. — Значит, ты не признал Нормана?
— Ты готовил охоту, конунг, но я не знал твоих охотников. И не хотел их знать.
— Норман сидел напротив тебя.
— Он постарел, конунг. Как все мы.
— Как все мы, — задумчиво повторил Рюрик. — Ты поступил мудро.
— Даже в твоих покоях полно новгородских ушей.
Рюрик задумчиво покивал. Спросил помолчав:
— Ты уверен в дороге к острову?
— Я знаю три дороги, но идти придется по самой трудной. Остальные перекрыты.
— Я отобрал семь добрых воинов во главе с Норманом. Значит, у нас — девять мечей. Девять — хорошее число, но сколько мечей мы встретим на острове?
— Княжича охраняют твои варяги, конунг. Русов немного больше, но самых лучших увел Олег.
— Почему же Сигурду не захватить власть?
— Сначала надо знать, как выбраться с острова. Поэтому Сигурд и повелел мне найти тропы, а уж после этого — тебя, конунг. Если ты решился на большую охоту, То у тебя — только один проводник.
— Проводников не трогают в трясинах.
— Прости мне дерзость, конунг, но проводников слушаются в трясинах. Если проводник сказал «налево», идут налево, если — «по одному», идут по одному. Не гневайся, конунг, это — не условие. Это — необходимость.
Рюрик долго молчал размышляя. Он не гневался, понимал, что проводник прав, но что-то упорно мешало ему принять решение. Может быть, предчувствие, в которое он всегда верил, как в голос самого Одина.
— Что потребуется тебе в пути?
— Пять-шесть длинных арканов из сыромятной, бычьей кожи, конунг. На случай, если кто-нибудь оступится.
— Завтра перед рассветом мы идем на охоту. — Рюрик встал. — Тебя разбудят.
— Дозволь спросить, конунг. Норман так же силен, как был силен когда-то?
— Норман очень силен, — со значением сказал Рюрик.
— Повели ему исполнять мои просьбы, конунг. Тогда мы добьемся того, ради чего идем.
Рюрик молча кивнул и вышел.
Шесть арканов из сыромятной кожи и сильный помощник. Ратимил мог быть доволен: теперь он знал, куда и как поведет Новгородского князя. Он поведет его на свою охоту.
Дни, проведенные с Нежданой и Сигурдом, не прошли для Ратимила даром. Он старательно избегал напрямую расспрашивать сына Трувора Белоголового, чтобы не подвергать сомнениям его душу: клятва есть клятва, кому бы она ни дана. Но окольными разговорами выведал многое и, в общем, определил направление. Сам княжич Игорь его совершенно не занимал, служа лишь приманкой, не более, но Ратимил потратил немало времени, бродя вокруг болот и трясин, пока не нашел путаной и трудной дороги до последнего, поросшего березами взгорка. За взгорком начиналась ровная унылая топь, не имеющая ни дна, ни опоры. Ступить на нее уже было невозможно, да он и не собирался идти дальше этого березового колка. Именно здесь должно было все кончиться, именно здесь должна была быть исполнена его великая клятва отмщения за гибель его вождя и спасителя. Перед ним, Трувором Белоголовым, он положил свой меч, и с Новгородским князем Рюриком его ничего не связывало. Ничего, кроме мести.
Ратимил долго водил Рюрика и его варягов по болотам, топям и трясинам. Не щадя себя, вытаскивал оступавшихся, проваливался сам, прося помощи. Не для того, чтобы устали, — чтобы поняли, кто здесь главнее всех. Кого надо слушаться, не размышляя, иначе пропадешь, кого надо спасать немедля, чтобы не пропали остальные. Он ни разу не воспользовался своей властью ради власти: он прибегал к ней только тогда, когда надо было кого-то выручать. И когда почувствовал, что урок усвоен прочно, вывел на прямой путь, в конце которого за небольшой, но обманчивой трясиной лежал поросший березами взгорок твердой земли. Последний для всех, но только он знал, что здесь наступит конец.
