Наследники - Федоров Евгений Александрович (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗

— Пошто новые заплоты, робят? — выкрикнул из толпы зычный голос.

— Царя-батюшку не хотят пустить в городок! — ехидно отозвался другой голосок.

— Какой царь? То казак Пугач! — зло отозвался третий.

Черноглазый казак сердито сдвинул брови:

— Молчи, остуда! Будешь брехать — пожалеешь!

Ивашка пригляделся к вопрошавшему дерзкому мужичонке; одет он был в сермягу, сам лохматый. Гречушник набекрень. Глаза мужичонки неспокойно бегали.

— А где-то сей царь? Пошто по степи бегает? — снова поднял он лукавый голос. — Пошто этот царь в Челябу не шествует? Воевода его, поди, с колокольным звоном повстречает, ась?

Солдат исподлобья разглядывал мужика. «Сыщик! Окаянец!» — раззлобился он и толкнул Ивашку в бок:

— А ну, поглядим, что за птица?

Рядом стоявший казак сверкнул глазами и закричал мужику:

— Ты кто такой?

— Известно кто, сыскной! Знакомая рожа! — опознал мужика другой станичник.

Лохматенький заегозил, сжался пугливо и поглубже нырнул в народ. Но Ивашка не утерпел, бросился за ним в толпу и сгреб его за ворот.

— Тут он, братцы, доносчик проклятый! Бей супостата! — заорал он и огрел пойманного кулаком.

Толпа всколыхнулась, десятки рук потянулись к сыщику. Он взвыл, голос его тонко-дребезжаще вырвался из многоголосья:

— Ратуйте, убивают!..

Тут и казак помог: набежал, схватил доносчика за грудь.

— Тряси его душу! — одобрительно закричал он беглому.

Словно шалый бес овладел людьми: они рвали, топтали пойманного. Истерзанный, окровавленный, он бился в предсмертных судорогах на истоптанном снегу, пока не затих.

«Убили!» — очухался от запальчивости Ивашка и, потупив глаза, неловко отвернулся и виновато пошел прочь. За ним заковылял солдат.

Поодиночке, вразброд, опустив глаза в землю, мужики расходились с Торжка.

С тяжелым сердцем Грязнов с бомбардиром вошли в кабак. В избе с почерневшими стенами было сумеречно, свет скудно пробивался сквозь слюдяные оконца. За прилавком стоял тощий хитроглазый целовальник в пестрой рубахе и зорко приглядывал за питухами. За его спиной на полках поблескивали штофы. Гам, нестройные голоса наполняли избу. За столами шумели казаки, мастерки, подвыпившие гулебщики. В дальнем темном углу поднялся плечистый бородач и поманил остановившегося в раздумье среди избы Грязнова. Беглый сразу признал в нем знакомого казака-заводилу.

«Ага, успел унести ноги в кабак», — обрадовался он и шагнул в угол. Там, прижавшись к стене, сидел хорунжий. Крепкий, ладный, он поднял на Ивашку веселые серые глаза:

— Кулачный боец! Ловко оборудовал шпыня!

Казак предложил по-свойски:

— Садись! Не знаем твоего роду-племени, но видать, из приверженных! Жалуй и ты, добрый человек! — пригласил он и солдата.

На столе стоял штоф, рядом лежала теплая ржаная краюха.

Беглый и бомбардир присели.

— Как звать? — в упор спросил черноглазый казак.

Ивашка опустил глаза и нехотя отозвался:

— Прохожие мы. С сибирской стороны!

Солдат строго вставил свое слово:

— Не спеши языком, спеши делом! — Он ласково посмотрел на зеленый штоф и придвинулся к нему.

Хорунжий ободряюще посмотрел на старика и улыбнулся.

— Ну что ж, земляк, прополощи горло, а потом речь потянется! — Он налил чару и поднес солдату. Тот не дремал, проворно опрокинул ее и, утерев усы, крякнул от удовольствия. Выпил и Грязнов.

— Хватай, ребята, по другой! — предложил казак.

Опростали по второй.

— Люблю проворных! — одобрил казак и огладил свою курчавую бороду.

— Куда бредете, сибирские? — пытливо посмотрел хорунжий на Ивашку и его спутника.

Хмельное тепло побежало по жилам, сильно приободрило беглого. Хотелось признаться, но тут седоусый бомбардир откликнулся за двоих.

— Говорили бы много, да сосед у порога! — выразительно посмотрел он на казаков.

Хорунжий подмигнул:

— Понятно! Все туда бредут! Летает орел над степью: вчера в яицких степях кружил, а ныне к нам в горы ждем! Ежели не сам, то птенцы его появятся.

В избе пеленой колебался синий табачный дым. Казак посмотрел в сизую тьму и процедил:

— Солдатушки тут гуляют! Время ноне такое. А ваши сибирские мужики как? — вдруг спросил он Грязнова.

Ивашка насторожился и ответил тихо:

— Шли дорогами, и всюду народ о каком-то царе баил! Какой-такой царь — и невдомек.

Казак оглянулся по сторонам и серьезным тоном тихо обмолвился:

— На духу будто сказано, разумей про себя!

Он осторожно сунул Ивашке измятый лист и прошептал:

— Сейчас упрячь, это тайное государево письмо!

— Ой, спасибо, братец! — потянулся беглый к казаку.

— Ну, сибирский, давай за побратимство выпьем. Ставь штоф! — предложил тот.

Ивашка извлек алтыны, пробрался к целовальнику.

— Добро! — кивнул хорунжий. — Выпьем…

Хмельное разгорячило кровь. Казак повеселел, полез к Ивашке целоваться:

— Побратимы будем. Звать Михаилом Уржумцевым, а тот — Наум Невзоров. Чуешь?

— Братцы! — умилился беглый. — Поведайте, братцы, куда мне путь держать. Где дорога?..

Хорунжий сгреб Грязнова за плечи, привлек к себе.

— Идите, сибирские, отсель в Чесноковку, — жарко зашептал он. — Край дальний. Сквозь горы пройдете, крепости минуете. И сидит там в Чесноковке птенец его, бей ему челом! Он войско собирает…

— Братцы, — обрадовался беглый, — выпьем, что ли, еще?

Хорунжий повел глазами.

— Будет! — наотрез отказался он. — Иди! Путь ваш трудный. Отоспись…

Шумно было в кабаке. Хмельные питухи куражились. Кто песню визгливо тянул, кто горько плакал: вино бередило душевные раны. В табачном густом тумане мелькали потные лица, взлохмаченные бороды, блестели хмельные глаза. Бренчала посуда, покрикивал бойкий целовальник. Ивашка и солдат выбирались из кабака. Из сизой мглы кто-то протянул чару. Беглый хотел отпихнуть ее, но, подняв глаза, встретился с горячим, призывным взглядом.

Лохматый мужик, ухмыляясь, сказал беглому:

— Пей, сродник! Гуляй! Попал в нашу стаю, так лай не лай, а хвостом виляй!

Ивашка выпил чару, крикнул:

— Спасибо, братцы! Погуляем еще!

Сизый туман закружил волной, ухмыляющаяся рожа мужика исчезла в нем.

Распахнув дверь, вместе с теплым облаком Ивашка выкатился из кабака и, сопровождаемый бомбардиром, веселый пошел вдоль улицы.

На Торжке сибирские обрели пару бойких башкирских коней и пустились в горы. Вскоре степь, перевеянная буранами, осталась позади. Впереди встал синеватый Урал-Камень. Дорога втянулась в дремучий, хмурый лес. Все теснее и теснее сжимали ее могучие сосны, вековые кедры, густые разлапистые ели. День стоял сумрачный, к еланям жалось низкое небо. Лишь стук дятла да изредка бормотанье падуна тревожили эту лесную глушь.

Пофыркивая, резво бежали башкирские кони, не страшась ни лесной хмури, ни крутых скал. Дорога петлей обходила шиханы, то ныряла в таежную чащу, то выбегала к низинам, на болота. Кони осторожно ступали по полусгнившим бревенчатым еланям, от тяжести их по обеим сторонам гати упруго качалась незамерзающая трясина.

А горы становились все выше и выше. На кремнистых увалах Сыростана открылись Уреньгинские горы. На высоких сопках белым дымом кружился и кипел в бешеном вое буран.

Дорога вновь нырнула в чащобу, опять простерлась тишина. Всю дорогу солдат рассказывал про любезные ему пушки, называя их ласковыми именами.

— Пушка — она солдатская спасительница! — восторженно говорил бомбардир. — Хотя наводчик и первая персона, но и она матушка-красавица главная. Без нее — никуда. Бывало, ловко саданешь по врагу, гул идет, а там, глядишь, и побегут супостаты — жарко доводится им от меткого огня! Ну как тут не порадоваться. Обнимешь ее, медную голубушку, поцелуешь: «Мать ты наша, солдатская помощница в бою!»

— Неужто так любишь свое дело? — спросил Ивашка.

— А как его не любить, потому оно самое что ни есть главное для солдата! До смерти будешь предан ему.