Яик – светлая река - Есенжанов Хамза (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Дверь была открыта. У порога сидела жена Каипкожи в залатанном стареньком платке и готовила шалап из недоквашенного кислого молока и воды. Каипкожа долго безмолвно смотрел на нее и вдруг сказал:
– Жубай, принеси-ка мне сыбызгу!
Старуха подняла голову и удивленно посмотрела на мужа. Глаза Каипкожи так горели, что старуха напугалась:
– Что с тобой, батыр? Разве ты сможешь сейчас играть на сыбызге?
– Принеси, хочу сыграть!.. Посмотри на степь, разве не видишь, как нарядно убрано лето? Разве не слышишь, как поют кузнечики? А эти ласточки, что чертят голубое небо?.. Принеси, я хочу сыграть!..
– Ну и что тут такого, летают ласточки и пусть летают, – сказала Жубай, продолжая разглядывать худое лицо мужа. «Не бредит ли он? – с тревогой подумала она. – Не конец ли это приходит ему?..» Ей вдруг стало страшно от догадки, что муж с минуты на минуту может умереть. Крупные, как горошинки, слезы покатились по ее щекам.
– Что с тобой, жена? Я радуюсь жизни, восхищаюсь красотой степи, а ты вместо того чтобы радоваться со мной, почему-то плачешь. Принеси мне сыбызгу, я хочу сыграть песню про этих вольных ласточек, про это роскошное лето.
– Не надо, игра очень утомит тебя. Тебе нужен покой, вот поправишься немного, сможешь сидеть – тогда и поиграешь.
– Я уже могу сидеть! Сегодня, когда ты уходила к соседке, я сидел. Вот посмотри… – Каипкожа зашевелился и, опираясь на локти, с трудом сел на постели.
– Ложись, прошу тебя, ложись! Что с тобой сегодня, батыр? Ты настойку из травы и кореньев не пил?.. Ох, аллах всемилостливый, куда это запропастился Каримгали? Хоть бы поскорее пришел да принес кумыс. Выпил бы ты настойку с кумысом, сразу легче бы стало. Ах, как бы помог тебе сейчас свежий кумыс! – говорила Жубай, пытаясь снова уложить мужа в постель.
Каипкожа настойчиво просил принести ему сыбызгу и наотрез отказался лечь в постель. Жубай уступила, принесла сыбызгу и, тряпкой смахнув с нее пыль, подала мужу, затем поставила перед ним чашку с водой. Каипкожа набрал в рот воды, спрыснул сыбызгу, вытер ее и положил возле себя на колени.
– Когда ты послала Каримгали за кумысом? – спросил он, пристально посмотрев на жену. Затем повернулся к двери и стал сосредоточенно вглядываться в степь.
– Каримгали ушел давно, когда ты еще спал. Должен уже вернуться, да что-то все нет…
– Может быть, кумыс у Балым еще не выбродил?
– Я сказала ему, что если у Балым еще кумыс не готов, чтобы попросил у учителя. Они давно уже начали доить своих кобылиц, так что у них наверняка есть. Хален сам мне говорил, чтобы брали у него.
– Самой бы надо было сходить. Каримгали уже большой джигит. В его годы мы не то чтобы просить у кого-нибудь кумыс, даже стыдились пить, когда нас угощали. Непристойно такому большому джигиту выпрашивать кумыс, стыдно.
– Какой же стыд просить кумыс на лекарство для больного отца? Я всегда сама носила, только сегодня послала Каримгали, потому что дома скопилось много работы, – ответила Жубай, оправдываясь.
Каипкожа больше не сказал ни слова, продолжал через открытую дверь разглядывать степь, а Жубай снова принялась готовить шалап. Она то и дело поглядывала на мужа: «Может, поправится?.. Если бы каждый день пил свежий кумыс, быстро бы встал на ноги…»
Ни Жубай, ни Каипкожа не знали, что сын вот-вот вернется домой без кумыса, что его постигла большая беда – записали на службу и сегодня же должны отправить в Кзыл-Уй.
Кюи «Нар иген», «Аксак киик», «Бала каз», «Сокыр кыз» очень мелодичны и лиричны по содержанию. Далеко не каждый сыбызгист может их хорошо исполнить – это удается немногим. И среди тех немногих был Каипкожа. Он в совершенстве владел искусством игры на сыбызге, исполнял эти песни с чарующей прелестью, уводя слушателей в мир красоты. Сыбызга в его руках словно разговаривала человеческим языком, захватывая сердца людей. Не раз он играл эти песни на больших и малых праздниках, разъезжая по аулам, и тем снискал себе славу незаурядного сыбызгиста. Часто приходилось ему состязаться с другими музыкантами по исполнению «Нар иген», «Аксак киик», и он не имел ни одного поражения, всегда выходил победителем. Имя замечательного сыбызгиста было известно далеко за пределами Копирли-Анхатинской волости. Простые люди любили его, может быть, за то, что песни, которые он играл, скрашивали их тяжелую, безотрадную жизнь, заставляли хоть на минуту забыть нужду и горе. Особенно любила слушать его песни молодежь. Едва завидев Каипкожу, джигиты и девушки просили его сыграть «Гусенка» и «Слепую девушку». Когда он приезжал в аул, там до самого утра не прекращалось веселье. Почет!.. Угощение!.. Но ничто не вечно, все проходит – отгремели праздники, отшумели пышные тои. Кончилась молодость – кончилось веселье!.. Быстро забывались похвальные крики толпы: «Замечательно!..», «Молодец, Каипкожа, живи долго!..», «Да пошлет тебе аллах всех земных благ!..» Забывались через месяц, через неделю, исчезали, как мираж в туманной степной дали. Такова жизнь!.. Все это вспомнил Каипкожа теперь, глядя на зеленую степь, на голубое небо. Как видение, промелькнули перед глазами шумные дни молодости, растаяли, и снова – только беззаботный стрекот кузнечиков за стеной да тяжелые вздохи жены у порога. Каипкожа взял сыбызгу и начал тихо играть.
Плавно полилась мелодия незнакомой песни, набирая темп, и вдруг словно прорвалась через преграду и загремела, наполняя сенцы чарующими звуками. Жубай быстро оглянулась, на ее лице – испуг и удивление. Она пристально посмотрела на мужа – что с ним? Каипкожа играл с упоением, собравшись в комок, позабыв обо всем на свете; на его тонкой, худой шее вздулись две синие вены, было видно, как они вздрагивали; он смотрел вниз, полузакрыв глаза, словно разглядывал какую-то былинку, неподвижно лежавшую на земляном полу. Над верхней губой шевелились усики, зубы плотно сжимали толстый конец сыбызги. Сухие и длинные, как тростниковые палочки, пальцы быстро и ловко перебирали лады. Лицо от напряжения потемнело, на висках вздулись жилки и, казалось, готовы были вот-вот лопнуть. Не глядя на сыбызгиста, а только слушая его музыку, можно было подумать, что играет молодой, с цветущим здоровьем джигит. И песня была веселая, полная радости и счастья.
Старуха молча смотрела на мужа и слушала песню. На миг она забыла, что живет в сырой землянке со смертельно больным мужем, – вспомнилась беззаботная молодость, вспомнилось все лучшее, что было в ее безрадостной, придавленной нуждой и горем жизни… Она опустилась на порог и закрыла лицо руками.
Каипкожа играл так страстно и выразительно, что казалось, даже птицы примолкли, слушая песню. Она вырывалась из дверей землянки и уносилась далеко в степь. Притихли за стеной кузнечики, перестали чирикать в гнезде под потолком ласточки…
Старуха беспокойно подняла голову и стала всматриваться в степь – там никого не было видно, но топот приближавшихся всадников слышался все сильнее и отчетливее.
– Батыр, перестань играть, к нам кто-то едет, – попросила Жубай мужа.
Каипкожа словно не слышал ее слов, продолжал играть, играть… Глаза его по-прежнему были полузакрыты, он смотрел в земляной пол; что представлялось его взору, было известно только ему одному.
Жубай встала и пошла навстречу подъезжавшим всадникам.
– Эй, хозяйка, Кайкан дома? Это не он ли играет на сыбызге? Оказывается, ты тогда обманула меня, сказав, что муж болен, а? – крикнул Жол, слезая с лошади. – Никогда не скажете правду, словно у вас от правды животы полопаются! Эй, хозяйка, пусть Кайкан выйдет сюда, нужно поговорить с ним по срочному делу!
– Бий кайным, он тяжело болен и не может выйти. Если хотите поговорить с ним, пройдите в землянку, – ответила Жубай, недоверчиво глядя на двух вооруженных всадников, приехавших вместе со старшиной и тоже слезавших с коней.
– Ты что болтаешь? «Тяжело болен»?.. Разве тяжело больной человек может играть на сыбызге? Мы за версту отсюда услышали эту песню. Скажешь, никто не играл у вас на сыбызге? Может, спорить будешь, а? Я думал, только этот джигит лгун, – он указал камчой на Каримгали, – но, оказывается, и мать его обманщица!..
