Ганнибал-Победитель - Алин Гуннель (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Вот почему я далеко не сразу сообразил, к чему призывает меня Ганнибал, который незаметно для меня, в сопровождении двух военачальников, подъехал сзади, Он не интересовался мною и не разыскивал Негга. Ганнибал просто хотел показаться как можно большему числу воинов, дабы все увидели, что он не пострадал и находится в добром здравии. Случайно обнаружив тут меня, он остановил коня и крикнул:
— Йадамилк, займись кельтом!
Ему пришлось прокричать это не единожды, прежде чем я вскочил на ноги. Возможно, я бы и тогда не услышал знакомый голос, если бы Негг в эту самую минуту не прекратил танец. Резким движением он вышел из круга и из своего экстаза — тяжело, как бык, оставляющий корову, с которой только что спаривался. Теперь это был другой человек, другое создание, в совершенно ином состоянии. Я взглянул на каменную плиту, на которой разыгрывалось это дикое и неукротимое поэтическое представление, затем перевёл взор на запыхавшегося колосса, который скованными, косолапыми шагами приближался ко мне. А потом я последовал за этим великаном, не понимая, зачем это может быть кому-нибудь нужно.
Негг привязал новообретённого коня к лиственнице, хвоя которой осенней желтизной соперничала с его собственными усами. Кошель с деньгами он, оказывается, прикрепил коню под хвост. Поверх снятой одежды кельт положил два копья, одно из которых длинней и тяжелее второго — это и был гез, от которого получили своё название гезаты. С Негга ручьями тёк пот, и он вытер его, легонько потеревшись торсом о коня. Лицо и подмышки он обтёр гривой, пах — конским хвостом. Затем он оделся, под моим молчаливым взглядом. Сам Негг тоже не произносил ни слова, даже не пытался. Изредка лишь слышалось его сопение — когда он натягивал штаны или отвязывал из-под лошадиного хвоста кошель, чтобы спрятать его за пазухой. Приведя себя в порядок, он, однако, не стал садиться верхом, а, взяв коня за гриву, вывел его на тропу. Я пошёл следом и, насколько я помню, первое, о чём я подумал на более или менее цивилизованном уровне, было: «Римляне называют тех, кто носит штаны, braccati, что значит также «чужаки».
Мысль незатейливая, и всё же начало было положено. Вскоре я оказался способен к размышлениям. Похоже, римляне едва ли не всегда говорят о других народах чуть презрительно. Или я ошибаюсь? Может, и мы, карфагеняне, действуем так же? И греки тоже? По части оскорблений греки, пожалуй, переплюнут всех, решил я. Впрочем, римляне уже наступают им на пятки и, того гляди, перещеголяют греков, если только Ганнибалу не удастся усмирить их всех. Наш антагонизм с греками, так же как и римский, возник на политической почве, рассуждал я далее. Выдвигая некоторые возражения против греческой культуры, мы в основном принимаем её; ведь это равносильно возвращению на родину и использованию того, что греки похитили у восточных финикийцев, разумеется, в несколько изменённом виде: более изощрённом и изысканном. Именно из политических соображений мы некогда объединились против греков с Римом [149] (с селом под названием Рим!), из чего, однако, получилось много договоров и мало военных действий. Этруски куда больше помогли нам, когда нужно было оттеснять или останавливать греков, постепенно прибиравших к рукам Италию и прочие удобные земли в Западном Средиземноморье.
Учиться у римлян нам было нечему. С ними мы обменивались товарами, вероятно, с большей выгодой для самих себя. Прежде чем общаться на более высоком уровне, Рим должен пройти выучку. Но он слишком ограждён собственным тщеславием, чтобы в открытую идти к кому-то в ученики. Римляне предпочитают действовать noctu et tenebris, ночью и в сумерках. Для чеканки монеты им пришлось позаимствовать ремесленников из Птолемеева Египта. Но они даже в этом не смогли или не захотели признаться. При свете дня они называют всё своим. Впрочем, римским старикам издавна трудно примириться с чем-либо новым, пока они не убедятся в его полезности. Сначала они стоят обескураженные, разинув рты, потом обозлённые и обиженные, примерно как в своё время стояли у Козлиного болота римские праотцы после знаменитого вознесения на небо Ромула [150]: царь тютю, царский трон опустел. А на что нужен трон, если царя больше нет? Так же и теперь: на что нужны всякие новомодные штучки, если прародители прекрасно обходились без них? Впрочем, выражения лиц меняются, а логика выправляется, стоит только старикам убедиться, что новое может обернуться большей выгодой, большей славой, большей добродетелью, большей властью. Но Рим не был бы Римом, если бы там тотчас не затевали огораживания в виде юридических и словесных ухищрений, дабы поставить на нововведениях собственное клеймо и сделать их столь же покорными, как стадо коров или баранов. В общем, в глубине у них юридические параграфы, а сверху — недобрый глаз, который рад изурочить что угодно. У нас тоже есть и свои законы, и свои недоброжелатели, поэтому мы, карфагеняне, всегда будем называть римлян так, как они того заслуживают: воры, разбойники, насильники, мародёры, губители культуры, — и соответственно обращаться с ними.
— Эй ты, — обращается ко мне Негг. — Подойди, я кое-что скажу.
Я выполняю его просьбу.
— Ты не хочешь купить этого жеребца?
— У меня уже есть конь, — отвечаю я.
— Такой же хороший, как этот?
— Может, даже лучше.
— А двух тебе не надо?
— Нет. Ты же знаешь, куда мы идём. Боюсь, когда мы полезем на сами Альпы, там трудно будет добыть еду даже для одного.
— Чушь, — добродушно бросает Негг. — Если у тебя две лошади, можно на одну нагрузить столько еды, чтобы хватило на двух.
— Это не пришло мне в голову.
— Ясное дело.
Выждав совсем недолго, он продолжает:
— Ну, а теперь? Надумал?
— Нет, — отзываюсь я.
— Ты говоришь «нет» одной лошади или двум?
— Я не понимаю.
— Ты говоришь «нет» покупке коня или той идее, которую ты должен был продумать, но пока этого не сделал?
— Я сказал «нет».
— У тебя нет денег?
— Чтоб я да не нашёл денег...
— «Чтоб я да не удержал...» — сказал рыбак, сжимая в руке угря. «Чтоб я да не ушёл...» — сказал угорь, выскальзывая из его руки и возвращаясь в свою стихию.
— Оказывается, ты умеешь не только лазать по скалам и танцевать, но и трепать языком. У тебя весьма разносторонние способности.
— Так как насчёт покупки?
— Если ты не хочешь сохранить жеребца, подаренного самим Ганнибалом, тебе придётся продать его кому-нибудь другому.
— Поверь мне, ты ещё будешь проклинать собственную глупость. Поднимешься в Альпы — увидишь, какой ты неисправимый балда.
— Ты ещё и дерзить умеешь.
— Уж как-нибудь! Пока торгуешься, можно выдвигать сколько угодно резонов за и против. Разве тебе это не известно? Кстати, как зовут твоего коня?
— Медовое Копыто.
— Рано или поздно тебе придётся его съесть.
— Не думай, что тебе всё будет сходить с руте только потому, что ты вызволил Ганнибала из трудного положения. К тому же я с тобой вовсе не торговался.
— Разве ты не ответил на моё предложение?
— Я сказал «нет».
— Если человек отвечает на предложение, значит, началась торговля. Это должно быть ясно даже карфагенянину. А теперь кроме шуток: чтобы переправить через Альпы одного коня, нужно иметь двух.
— Откуда тебе это знать? — возражаю я. — И что будет с тобой? Ты ведь намерен справиться вообще без лошади.
— Я не питаюсь травой, тем более вялой и сохлой.
— Почему ты не хочешь оставить жеребца себе? Потому что он у тебя один?
— «Скотина!» — сказал телёнок маме-корове. «Попка дурак!» — сказал попугайчик попугаихе. «Осёл!» — сказал мул своему папаше. Конь лишает человека свободы и делает копейщика непригодным к бою.
— Первый раз слышу, — уязвлённо откликаюсь я.
— Я так и думал, — быстро парирует Негг. — Разве верхом можно достаточно сильно метнуть тяжёлое копьё? Чтобы бросок был удачным, копейщик должен стоять на твёрдой земле.
