Распутин: жизнь и смерть - Радзинский Эдвард Станиславович (электронная книга .TXT) 📗
Тогда следователь предъявляет Кусовой ее телеграмму Распутину. И баронессе приходится объяснять странный смысл своего послания: «Ему было многое открыто., вот почему я пишу в 1916 году Лаптинской: „О, если бы отец Григорий и оттуда (из могилы. — Э. Р. ) помог бы как-нибудь, научил… „ Она шлет эту телеграмму Лаптинской, когда Распутин уже мертв, когда она уже не может встретить у него людей, „которые были нужны“. Тем не менее Кусова продолжает сноситься с Акилиной и более того — жаждет помощи «отца Григория“ из-за гроба, ибо, оказывается, «ему было многое открыто“.
А ведь только что баронесса утверждала, что «дать духовное успокоение он не может»! Видимо, она, как и Вырубова, рассказала следователю Чрезвычайной комиссии далеко не все…
Действительно, из показаний Лохтиной в «Том Деле» мы узнаем о Кусовой совсем иное: «При первом свидании… она рассказала… что ей вообще плохо живется… Позднее мне приходилось слышать, что муж ее сильно пил, и она много страдала от этого. Рассказывала, что он в пьяном виде как-то раз въехал на коне в ее спальню». Да, баронесса была прежде всего несчастной женщиной, нуждавшейся в утешении.
И еще: в показаниях генеральши есть интереснейший факт. Оказывается, баронесса, как и сама Лохтина, приветствовала окружающих загадочным «Христос воскресе», когда Пасхи и близко не было.
Что это — чудачество? Или нечто большее?
Ответы на все эти вопросы оставим на будущее. А сейчас мы возвращаемся в «салон».
Пока идет чаепитие, Распутин непрерывно говорит. При этом он время от времени нервно преломляет кусок хлеба и бросает прямо на скатерть, крошит баранки короткими пальцами и сорит вокруг хрустальной вазы. Но гости этого не видят — они слушают его, внимают проповеди…
Из показаний Гущиной: «Распутин произвел на меня впечатление святого человека, он разговаривал о Боге и душе».
Князь Жевахов вспоминал, как он впервые услышал проповедь Распутина. Его сослуживец Пистолькорс привел его в какую-то квартиру на Васильевском острове, наполненную любопытными. И князь навсегда запомнил вдохновенную речь…
«Как начать богоугодную жизнь обычному оскотинившемуся человеку с его звериными привычками? — начал Распутин. — Как вылезти из ямы греховной?.. Как найти ту тропинку, которая ведет из нашей клоаки на чистый воздух, на Божий свет?.. Такая тропинка есть. И я ее покажу… Спасение — в Боге… А увидишь ты Бога только когда вокруг себя ничего видеть не будешь. Потому что все вокруг — и дело, которое делаешь… и даже комната, где ты сидишь, — все заслоняет от тебя Бога. Что же ты должен сделать, чтобы увидеть Бога? — вопрошал он в наступившей тишине в каком-то нервном напряжении. — После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чисто поле. И иди, иди, пока не увидишь позади себя черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди синеву горизонта. Стань тогда и помысли о себе. Каким маленьким ты покажешься себе и ничтожным, а вся столица… в какой муравейник преобразится она пред твоим мысленным взором… И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание твоей власти?.. И вскинешь ты глаза свои на небо… и почувствуешь всем сердцем, всей душой, что один у тебя Отец — Господь, и что только Ему нужна твоя душа. Он один заступится за тебя и поможет тебе… И найдет на тебя такое умиление… Это первый твой шаг на пути к Богу. Можешь дальше в этот раз и не идти. Возвращайся в мир, становись на прежнее дело, но храни как зеницу ока то, что принес с собой… Бога ты принес с собой. И береги Его, и пропускай теперь через Него всякое дело, которое будешь делать в миру… Только тогда всякое земное дело превратится в Божье Дело… Вот это и есть, как сказал Спаситель, „Царство Божие внутри нас“. Найди Бога и живи в Нем и с Ним… „ „Какая благоговейная тишина была вокруг, — вспоминал Жевахов, — хотя ничего нового он не говорил. Но некая нервная сила, которая от него исходила, гипнотизировала“. Так что можно представить, какое благоговение испытывали те, кто ему поклонялись, когда он говорил с ними… Но часто он вдруг обрывал речь, и раздавался повелительный голос, так поразивший Джанумову: «Пиши!“
Ему не привыкать — сама царица за ним записывает… Он дает карандаш одной из поклонниц, и она начинает писать. Его поучения часто повторяются — он знает, как важно все повторять «моим дурам». (Так он назвал в одной из телеграмм своих поклонниц. «Дуры» — потому что образованные, а простых вещей не понимают… ) Он диктует, как сохранить в душе Любовь, несмотря на все беды и поношения. Прежде всего о Любви к Творцу он говорит этим несчастным женщинам — вдовам, разведенным, брошенным, разлюбленным. Они — абсолютное большинство в его «салоне».
«Творец! Научи меня любить! Тогда мне и раны в любви нипочем, и страдания будут приятны»… И слова, звучащие как песнь: «Боже, я — Твой, а Ты — мой, не отними меня от любви Твоей!» Эту запись за ним сделала царица.
Когда поучения захватывали всех, когда у «дур» начинали светиться лица, они начинали петь. И петербургские дамы хором затягивали старинные духовные песнопения — вместе с мужиком…
О пении рассказывают и Гущина, и Вырубова, и Головина. «Акилина высоким красивым голосом сопрано запела, остальные подпевали… низкий приятный голос Распутина звучал, как аккомпанемент, оттеняя, выделяя женские голоса. Никогда раньше не слышала этой духовной песни. Красива и грустна. Потом стали петь псалмы», — вспоминала Джанумова.
И Царскую Семью он приучил к тому же. Как покажут свидетели, в заточении они часто пели духовные песни…
В миг всеобщего высшего подъема, почти экзальтации, Распутин вдруг вскакивал и требовал музыку. И начиналась его знаменитая, какая-то отчаянная пляска! «В его пляске было что-то хлыстовское… Плясал он истово, продолжительно, с особыми нервными и исступленными движениями, подскакивая и по временам вскрикивая „ух!“, каким кричит человек, когда его опускают в ледяную воду… он танцевал от 15 минут до часа без перерыва… вдохновляясь до какого-то экстаза, исступления… он говорил, что все религиозные люди должны быть хорошими танцорами, при этом ссылался на царя Давида, скакавшего перед скинией целую дорогу», — вспоминал Филиппов.
