Живи как хочешь - Алданов Марк Александрович (книги онлайн полные TXT) 📗
– А главное, стал ругать ни с того, ни с сего коммунистов. Это уже и обман. Тони меня заверила, что этого не будет. Я ей скажу! Все они, царистские эмигранты, таковы. Нет, я больше ходить к ним не намерен. Чепуха, – сердито сказал второй молодой человек, скрываясь за дверью.
Погода была очень плохая. «Переждать дождь в кофейне? Записная книжка есть, перо есть, сейчас же, сейчас записать, потом все, все забуду!» – подумал Яценко. Он хотел записать, что всего выше в мире свобода, достиженье человеческой душою ее высших форм. «Этому буду следовать, этому буду служить. Ни на какие компромиссы с этим идти нельзя, ни для чего"…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Альфред Исаевич подписал договор с Делаваром и из корректности больше не ругал его, хотя попрежнему недолюбливал. Под Парижем была снята мастерская для постановки нескольких фильмов. В этой студии небольшой кабинет был отведен Яценко, с которым также был подписан договор. Виктор Николаевич теперь ездил туда каждый день и там работал над пьесой. Альфред Исаевич просил его возможно скорее сдать то, что в кинематографическом мире называлось экспозе.
– Но только не длинное, дорогой мой, – сказал Пемброк. – Не более двадцати страниц. Если вы напишете длинно, то боюсь, что Делавар и его группа и читать не станут: там ведь сидят не интеллигенты, как мы с вами, а дельцы. Может быть, мы устроим общее чтение, с режиссером, а может быть, каждый из нас будет читать отдельно, это вам ведь все равно.
Яценко попробовал еще раз высказать свои мысли: в фильме часть действия должна быть заменена рассказом. Пемброк слушал его рассеянно и уныло.
– Да, да, это довольно интересная мысль. В сущности это сводится к тому, чтобы спикеру было отведено больше места, чем обычно делают… That's right, не объясняйте, я вполне понял ваш замысел. Но пока дело до этого еще не дошло и говорить об этом преждевременно. Я уже веду для вас переговоры с Луи, это самый передовой и культурный меттер-ан-сцен во Франции. Он в принципе уже согласился. Автор сдает экспозе, меттер-ан-сцен делает декупаж. Разумеется, в тесном сотрудничестве с автором, не спешите волноваться… Ох, трудный вы народ, господа писатели, – сказал Альфред Исаевич и простился: «Надо еще заехать в министерство». Он всегда ссылался на то, что ему надо заехать в министерство. В отличие от Ниццы, в Париже Пемброк действительно не имел ни одной свободной минуты: «Просто рвут на части!» – говорил он. Но Альфред Исаевич к этому привык и любил это. Может быть, больше всего любил в жизни ложную занятость своего дела. Каждый день он встречал множество людей, при чем с маленькими бывал почти так же ласков и любезен, как с известными. Он по природе был устроен так, что при встрече даже с малознакомым человеком не мог не спросить его о здоровье жены. Часто рассказывал, что сам в юности зарабатывал гроши. В отличие от Делавара, Альфред Исаевич ничего актерского в характере не имел и рассказывал он о своем прошлом с искренним стариковским умилением; слушали же его и восторженно, как, например, могли бы слушать рассказ престарелого Эдисона о том, что он мальчиком продавал на железнодорожной станции газеты. В студии и у себя в гостинице Пемброк ласково принимал всех, говорил костюмерам или гримировщикам, что слышал много хорошего об их работе, и даже статистам объяснял, что, хотя их прием на работу зависит исключительно от режиссера, он о них «замолвит словечко». Люди это ценили.
Яценко с волнением послал Пемброку черновую рукопись в новой, третьей по счету, редакции, которая довольно сильно отличалась от второй. Два дня о ней ничего не было слышно, а на третий Альфред Исаевич позвонил Яценко по телефону и осыпал его похвалами (договор уже был подписан):
– Я в восхищении, просто в восхищении! – говорил он. – Так у вас все культурно и оригинально! Эти две легенды: ожидание трагедии! Прелесть. Все это это новая, свежая струя. Разумеется, нужны будут и переделки.
– Какие переделки? – спросил Яценко. Он был очень доволен, но понимал, что этого показывать не надо.
– По-моему, барон должен ее отравить. Поговорим обо всем в самое ближайшее время. Сейчас у меня нет буквально ни одной свободной минуты. Сердечно вас поздравляю, Виктор Николаевич, а главное поздравляю самого себя, что нашел такого золотого сценариста!.. Не гневайтесь, я знаю, вы не любите, чтобы вас называли сценаристом, для вас это, кажется, что-то вроде вора или убийцы. Но поверьте, ваша новая пьеса много лучше «Рыцарей Свободы». «Рыцари» тоже очень хорошая вещь, однако эта еще лучше, вы сделали огромные успехи, не смею приписывать это своим советам… Кстати, поздравляю вас, контракт с Луи подписан! Луи самый культурный меттер-ан-сцен во Франции. Я просил его набросать начало декупажа… Что?.. Не ругайтесь, он сделает только первый набросок, мне надо кое-кому показать в той финансовой группе… Ничего окончательного Луи, конечно, и не мог бы сделать, ведь он сам не знает, что будет дальше. Будьте совершенно спокойны, без вас ничего делаться не будет, даю вам слово Пемброка… Что?.. Не волнуйтесь, умоляю вас!.. Но мы должны торопиться, вы понимаете, что такое в нашем деле хотя бы один потерянный день!
И действительно случилось то, что часто бывает в кинематографическом деле: вдруг началась необыкновенная спешка. Рукопись была немедленно размножена. Вместо своих листов, дурно переписанных, с многочисленными поправками на полях, Виктор Николаевич получил прекрасно, без единой ошибки, отбитую на машине тетрадку. Одновременно было доставлено страниц двадцать пробного декупажа. Читая его, Яценко морщился и вскрикивал, хоть ему говорили, что введены только технические приемы, нужные актерам для усвоения его идей. Все было с необычайной быстротой переведено на три языка для рассылки разным агентам. А еще дня через два Яценко, приехав в студию, застал на столе в своем кабинете присланное с рассыльным письмо. «Дорогой друг и шэр мэтр (потому, что вы уже мэтр), – писал Альфред Исаевич, – Луи почти в таком же восторге от вашей пьесы, как и я. Я надеюсь, что через несколько дней будут законтрактованы самые лучшие ведетты Франции и весь персонал. Мы из этого фильма сделаем hit! Но, ради Бога, введите в экспозе Объединенные Нации (сначала было написано „Разъединенные"). У вас этот Макс говорит, что пробовал там свой Lie Detector. Помилуйте, это надо не сказать, а показать! Что может быть благодарнее такой сцены! Ручаюсь вам, что весь зал будет хохотать до упада! И на фоне этого здорового смеха будет показана мировая трагедия! Браво, дорогой мой, поздравляю вас и благодарю за этот gag!“.
За английской подписью «Альфред Пемброк» с таким замысловатым росчерком, который подделать на чеке было бы чрезвычайно трудно, был еще постскриптум. Альфред Исаевич обычно писал с постскриптумами и с пост-постскриптумами, всегда обозначая их: «P. S.» и «P. P. S.». В первом постскриптуме было сказано, что начало декупажа уже отослано по воздушной почте нью-йоркской экипе. Во втором Пемброк сообщал: «К вам на днях зайдет некий Макс Норфольк, очень способный и интересный человек. Та финансовая группа назначила его своим представителем в студию, он будет, так сказать, „око Москвы“.
Почти всё в этом письме было неприятно Виктору Николаевичу. Он не ожидал такой спешки: хотел отделывать пьесу. Еще неприятнее было что, несмотря на его решительный отказ писать об Объединенных Нациях, Пемброк продолжал на этом настаивать, точно и никакого разговора у них об этом не было. Особенно же его огорчило то, что, без его участия, намечались и приглашались артисты. «Что же я скажу Наде? И как мне быть со Стариком?"
В пьесе главное мужское действующее лицо, то самое, которое выражало идею снисходительности к людям, еще не было названо (говорилось просто: «Старик"), да и его характер пока не вполне определился. Женских ролей было, как он говорил Яценко, две с хвостиком: роль французской горничной в счет не шла. Между тем он понимал, что Альфред Исаевич не предложит Наде ни роли Марты, ни роли Баронессы. „Это будет горе, обида, трагедия“, – уже наперед со скукой думал Виктор Николаевич.
