Кола - Поляков Борис (библиотека электронных книг txt) 📗
Как-то очень давно по весне Шешелов обратил внимание: при отливе лед не просто ломается, оседая, а окружает тычком торчащие валуны. Будто большие цветы раскрываются на зыбучем поле.
День был вешний, теплый и тихий. И на солнечной белизне снега стали ярко проступать краски: розовые, черные, серые валуны, ломая во льду продушины, медленно обнажались над белым полем. А льдины топорщились вокруг каждого камня пластами, обломками, искристые, плавились и лучились в своих изломах синим, зеленым, голубым светом.
И, пока шел отлив, все белое поле сказочными цветами усеялось. Словно живые, распускались они, цвели и играли красками.
Но потом прошло время, вода дрогнула, зажила. Лед стал подниматься. Скрылись окатыши-валуны, сровнялись продушины. И все исчезло. Будто ничего и не было.
Шешелов не раз ходил после на это место. Но то ли солнце не так стояло, то ли вода не на нужном уровне, – виденье больше не повторялось.
Об увиденном Шешелов рассказал Дарье. И она поведала ему:
– В досельные времена жил большой колдун в Коле. И, как все коляне, он был помор и промышлял морским зверем и рыбой. И, хотя был он душой мягкий, а нравом тихий, боялись его пуще смерти, имел он от небес великий дар: карать злых людей.
Тогда город Кола богато жил. В заливе много торговых и промысловых судов теснилось. Крепостные стены высокие, выше нонешних, в залив гляделись. А за крепостью город шумел веселый.
От зависти к такой жизни Колы приходили ее воевать враги. Коляне прятались в крепость, готовились к отражению, а колдун один выходил к врагам и просил их вернуться в свои земли с миром.
Кто внимал ему – жив-здоров уходил восвояси. Тех же, кто не смирялся и хотел воевать, колдун на месте обращал в каменья. И те каменья скатывались потом в залив.
Так долго недруги приходили, и так колдун поступал с ними.
Беззаботно и счастливо жили в тот век коляне. Тьмой камней-валунов смирно лежали враги под городом. А в отлив их за крепостью много на отмелях было видно.
Однако кольский колдун не просто добрым был, а и с разумом. Колдовство он хитро свое устроил. Чьи души врагов очистились от злых помыслов и, раскаянные, промылись морской и речной водой залива, могли в солнечный вешний день цвести невиданным, сказочным ледяным цветком.
И каждый солнечный день, на евдокею, обходил колдун по заливу камни, говорил с ними и многих отпускал домой с миром.
Но как ни долго жил великий колдун, а и он состарился да и помер. Валуны же, того не ведая, цветут ледяным цветком в солнечный день на евдокею, просят освободить их души из плена камня.
Февраль вьюжным выдался. Снег сыпал и сыпал. В приморозь мелкий, сухой, колючий, а чуть покротеет к оттепели – хлопьями валит мокрыми. А то ветер вдруг налетит, взбудоражит сугробы, вскружит их, рыхлые, до самого наста и гоняет темными вихрями, воет чертом. Полярная ночь кончилась, а света еще не видели. Окна позалепило, тепло выдувало скоро. Дарья не могла натопиться.
А дня за три до евдокеи разведрилось. Тучи порасползлись, утих ветер. Месяц-новичок в ясную ночь родился. Поутру белесое с голубым открылось небо и пришло солнце. Откуда-то взялись ожившие воробьи, зачирикали, зарезвились. Воронье закаркало в городе. Собаки кучились в своры, бегали, заливались пустым лаем. Вдруг прежде срока запахло весной.
– На евдокею погоже – все лето будет пригоже, – сказала Дарья. – Теплое и сухое должно быть лето.
Не беда, что приметы Дарьи иной раз не совпадали. В теплое и сухое лето поверилось.
Шешелов два дня подолгу сидел на крыльце ратуши, грелся на солнце, курил. На третий надумал вдруг, зарядил ружье, взял с собой лыжи, пошел за Колу-реку в вараки.
Вернулся домой к обеду. У черного хода обмел лыжи и пошел к Дарье на кухню.
– Эко, батюшко, солнцем-то как напекло тебя, – сказала она довольно. – Аж потемнел лицом.
Шешелов в кутний угол поставил ружье, снял полушубок, стянул пимы. Откинувшись, посидел на лавке. В глазах еще рябило от искристого снега. Кухня казалась темной. Было тепло, сухо. Наверх идти не хотелось. Сказал устало:
– Ты покорми меня тут, Дарья.
– Проголодался на воздухе?
– Страх как.
Дарья носки сухие ему принесла, обутки, пимы прибрала. Она любила, когда он ел у нее на кухне.
– Мой руки, батюшко, – чугунок достала из печи, уху налила, отерла о фартук ложку. – Кушай. Хорошо на вараках-то?
– Хорошо-о, – с улыбкою протянул Шешелов.
За Колой-рекой он залез на вараку, отер пот, закурил. Внизу Кола как на ладони. У причалов лед еще крепкий, а поморы уже усыпали берег, латали, чистили и смолили свои суда. Горели костры. Веселые голоса и смех ему слышны были даже здесь, на вараке. Поморы, как перелетные птицы, шумно и радостно сборы ведут на Мурман. А там целое лето тоскуют по своей Коле. Осенью с радостью возвращаются в Колу, а зиму опять тоскуют по Мурману – морскому берегу.
Шешелов долго сидел на вараке и не чувствовал к смеху зависти. Он вечером пойдет в гости, будет пить чай с Герасимовым, рассуждать, спорить, смеяться. Почти два месяца он к ним ходит. Стал хорошо есть, спать. Давно так отменно себя не чувствовал. Дарья радуется, на него глядя: «Вот как ладно».
Глядя вниз на Колу, Шешелов думал, что вечером стоит посоветоваться. Денег в городской казне мало, а мост через Колу-реку требует большой починки. Да и по городу есть работы. Сойдет снег, мостки по улицам чинить надо. Лес где-то брать, нанимать плотников.
– Подлить ушицы-то? – спросила Дарья.
Шешелову казалось – в жизни вкуснее ухи не ел.
– Подлей, – протянул миску и, посмеиваясь, сказал: – А камни цветут по заливу.
– Как же им не цвести? – словоохотливо отозвалась Дарья. – И они по родной стороне тоскуют. Евдокея пригрела – весна пришла. – Она таким голосом говорила, словно речь о живых шла.
– И ты думаешь, в каждом камне живая душа сидит?
– Поди-ко, сидит.
С Дарьей хотелось поговорить. Тая улыбку, сказал:
– Если его расколоть, там опять камень. А где же тогда душа?
– Эко ты непонятливый, – строго сказала Дарья. – Помнишь, сам говорил: все эти каменья накатал ледяник какой-то?
– Верно, – с улыбкой сказал Шешелов. – Было такое.
– И еще говорил: в заморских-то странах люди старые города откапывают, так их время заточило в землю. Города будто эти жили и померли после того ледяника.
– Говорил.
Вот и скажи: отчего города засыпает время, а каменья-валуны нет? Не идут они в землю, а из нее?
«Кто их знает, – подумал Шешелов, – почему они не идут в землю».
– То-то, батюшко, – победно сказала Дарья, – живой он, камень. Оттого и в землю идти не хочет.
– Мудрено.
Шешелов посмеялся, покрутил головой, доел уху, запил пирог чаем. Не спеша стал набивать трубку. Славный денек удался. Скоро вечер, и он пойдет к Герасимову на карты. И заметил вдруг: Дарья хоть и батюшкой его называет и говорит радушно, а озабочена. Будто сказать ему что-то хочет.
– У нас ничего не случилось, Дарья?
– Да как сказать, – поджала губы, – пока ничего.
– Что значит – пока? – спросил настороженно.
Дарья сердито прибрала миску, стакан, хлебницу. Вытерла со стола.
– В присутствии тебя ожидают. – А голос такой, словно хорошего ничего его там не ждало.
– В присутствии? – подивился Шешелов. Приемное время с утра лишь, он строго его соблюдал, Дарья про это знала. Что там быть может? Пакет из губернии? Эстафета? Спросил: – Кто ожидает?
– Герасимов там сидит, да с ним Лоушкины-кузнецы, да из Норвегов еще, Сулль Иваныч в Коле зовут его...
Шешелов не раз слышал про Сулля.
– Зачем? – спросил. И подумал: странная компания подобралась. Кузнецы, норвежанин, Герасимов – и все к нему.
– Кто их знает, зачем? – отвела глаза Дарья. Но было видно – знает она. И вспомнил: норвежец, ссыльные и один кузнец осенью ходили акул бить. Понятно тогда, заступники. Не они первые. Дарья недавно тоже подала голос. Когда ссыльного он велел посадить в судейскую камеру, она вдруг сказала:
