Евангелие от Фомы - Наживин Иван Федорович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
— Варавва!.. То Варавва… — зашептали в поредевшей толпе. — Ну, этот им себя еще покажет!..
— Нет, жить надо тоже толком… — рассудительно разглагольствовал Хуза, торопясь во дворец и с удовольствием предвкушая, как он со своей любовницей-плясуньей будет есть пасхального агнца. — Эдак всякий бы стал: то не так и это не этак. Нет, а ты вот на деле-то себя покажи!..
Но его никто уже не слушал: во-первых, он уже надоел всем, а во-вторых, совсем близко была Пасха… Иосиф Аримафейский с выражением печали на своем некрасивом, козлином лице, обгоняя всех, торопился к Пилату: ему хотелось похоронить своего друга еще до праздника… Маленькая Сарра, ничего не видя, но по привычке стараясь стать еще меньше, пугливо пробиралась домой…
И кто-то глубоко вздохнул:
— А мы надеялись было, что он и есть тот, который избавит Израиля!..
На кровле дома Никодима тихо умирали разбросанные анемоны…
XLVII
Перед близкими Иешуа встала тяжелая задача: с одной стороны, никак нельзя оставить его на кресте в такую жару, а с другой стороны, нельзя похоронить, так как прикосновение к трупу считалось осквернением, которое лишило бы возможности праздновать вечером святую Пасху, до начала которой оставалось всего два-три часа. А там — Суббота… При всем свободомыслии в их отношении к закону — больше на словах — даже ближайшие ему ученики растерялись и не знали, как быть. Пока они раздумывали, Иосиф Аримафейский отправился к Пилату и попросил у него разрешения снять с креста тело Иешуа и предать его погребению в своем саду, в гробнице, которую он приготовил для себя.
— Сделай милость! — махнул рукой Пилат. — Только бы конец… До чего надоел мне весь этот ваш вздор и сказать не могу! Vale!
Иосиф решил нанять за деньги рабочих-язычников, чтобы они перенесли тело Иешуа в пещеру, но встретившийся ему у городских ворот Фома отговорил его: и он, Фома, поможет, и Мириам Клеопова, и Иоханан Зеведеев… На Мириам магдальскую рассчитывать было нечего: она, точно обезумев, вилась все вокруг Голгофы, то билась о землю, то бросалась к высоким крестам, то бежала неизвестно куда с рыданиями… Иоанна же, испытывая сильный приступ лихорадки, едва держалась на ногах…
Давясь рыданиями и ничего не видя, — хоронили они больше, чем близкого человека, они хоронили мечту свою самую дорогую — они сняли с креста уже окоченевшее, все выпачканное тело, на носилках быстро понесли его окраиной города к саду Иосифа… И народ, тот самый народ, который только два часа назад, в толпе, старался превзойти самого себя в бесстыдстве и зверстве, теперь, поодиночке, останавливался и провожал погибшего задумчивыми глазами, а потом, повесив голову, точно стыдясь самого себя, уходил…
Холодное и тяжелое тело поднесли к черному устью гробницы в отвесной скале среди дремлющего вечернею дремой сада, давясь рыданиями, обмыли, положили его в гробницу и общими усилиями прикрыли каменной тяжелой плитой вход… И все, понурившись, побрели по своим домам. На полпути к городским воротам Мириам вдруг вырвалась у ведшей ее под руку, изнемогая, Иоанны, с воплем унеслась назад и, упав у входа в пещеру, забилась в мучительных рыданиях…
А в торжественно затихшем городе уже торопливо заканчивались последние приготовления к великому празднику…
Празднование Пасхи было установлено в память освобождения из рабства египетского. Начинался праздник 15 Низана и кончался 21-го. Эти семь дней праздника назывались также днями «мацот», то есть пресных, без закваски хлебов. Этот обычай есть в течение всей этой недели только пресный хлеб соблюдался до того строго, что все хозяйки должны были за два дня до праздника уничтожить в доме всякую закваску…
После полудня 14-го Низана семья покупала молодого барашка или ягненка без всякого порока и, по древлему обычаю, возложив его на плечи, отправлялась с ним в храм, ко входу во двор Жрецов. Там стояла уже огромная толпа, — все с барашками — которую только с трудом удерживала в порядке стража храма: всякому хочется поскорее… Теснился народ и на дворе Язычников, и даже вокруг всего храма.
И вот жрец принимает очередного ягненка и направляется с ним к алтарю всесожжения. Резкие звуки труб возвещают начало жертвоприношения. Ягненка закалывают, и жрец, собрав его кровь в особую чащу, возливает ее к подножию жертвенника, откуда она подземным ходом стекает в поток Кедронский. Ловкие руки тем временем быстро свежуют ягненка. Все внутренности и жир бросают в огонь жертвенника. Смрад от горелого мяса стоит не только во всем храме, но и в городе… И семья, радостно приняв тушку, торопится домой, чтобы вовремя успеть зажарить барашка непременно целиком, чтобы ни одна из костей животного не была сломана…
Раньше был обычай свершать пасхальную вечерю в дорожных одеждах, с посохом в руке, стоя, чтобы точно воспроизвести последний вечер пребывания в Египте, но к этому времени обычай этот был уже оставлен, и семья, убрав горницу со всей возможной для нее роскошью, размещалась вокруг стола на коврах или на циновках… И начинался пасхальный ужин.
Подошла незаметно ночь… Глубоким миром было исполнено бездонное небо, все в мерцании огней белых, синих, красных, золотых, зеленых… Со всех сторон в звездной тишине торжественно плыли пасхальные псалмы. В душе Иоханана Зеведеева бушевала мрачная буря. Он сидел на кровле дома, но ничего не видел: ни спящего города у ног своих, ни бледной громады храма в отдалении, ни сверкающего над ним неба… Он старался осмыслить все, что произошло, но не мог. Ясно было только одно: его горячая мечта о разрушении старого мира и об установлении светлого царствия Божия, в котором он восседал бы одесную Владыки, мечта, которой он отдал три года, рухнула на зловонной Голгофе так, что не было никакой надежды на ее восстановление когда-либо. И был в душе томящий стыд и за то, что уверовал он так в эту детскую мечту, и за то, что в эти страшные дни все они попрятались и оставили рабби одного… Как глядеть теперь в глаза людям? И что это было: сумасшествие? Обман? Игра?..
В пламенной душе его нарастал гнев на тот мир, который не пошел за ними, который, ни о чем не заботясь, ест сейчас Пасху и поет псалмы, который насмеялся над всеми ними так жестоко… О, если бы отметить жестоковыйным! И он с злобной радостью видел этот грешный, презренный мир, объятый огнем неугасимым, видел царства и народы, которые с воплем валились в преисподнюю, видел как рушилась под звуки труб земля, и небо, пылая, свертывалось, как свиток. Да будет так! Да будет! Да будет!.. О, если бы не тихому Иешуа, а ему предложил народ стать царем над Израилем, он не отказался бы, о, нет! И, прияв бразды правления, он во имя Господа, во имя правды Его показал бы, что значит десница посланца Господня!.. За гибель кроткого рабби они заплатили бы ему так, что века содрогались бы люди при одном воспоминании об этом!.. Душой неслась огневая буря, буря гнева и мести, и он поднял искаженное страстью лицо к небу, и бросил в него раскалившиеся в душе слова:
— Что же молчишь Ты? Как смеешь Ты молчать? Пошли мне ангелов Твоих с трубами, вручи мне громы Твои и Твои молнии, и я сейчас же начну суд Твой, от которого содрогнутся земля и небо из края в край!..
Ему не было никакого ответа, и он заскрипел зубами, упал лицом на кровлю и весь застыл в чувстве злобы, стыда и мести, сходящий от сознания своего бессилия с ума… Любовь? Братья? Да, так вот из этой любви к братьям и надо обрушить на них такие катастрофы, чтобы содрогнулись души их и проснулись, и окрылились бы к жизни новой и блаженной, которой хочет для них он, Иоханан Зеведеев, любимый — он в этом ни на йоту не сомневался — ученик погибшего рабби…
А где-то неподалеку торжественно поднимались из темноты в звездное небо пасхальные песнопения:
«Хвалите Господа, все народы, славьте его, все племена, ибо велика милость его к нам и истина Господня пребывает вовек. Аллилуиа!..»
«Славьте Господа, потому что он благ, потому что вечна милость Его! Да скажет Израиль, что вечна милость Его! Да скажет дом Ааронов, что вечна милость Его!.. Да скажут боящиеся Господа, что вечна милость Его!.. Из тесноты воззвал я к Господу и освобождением отвечал мне Господь…»
