К 'последнему' морю (др. изд.) - Ян Василий Григорьевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Два часовых, сидевших у ворот "золотого домика", играли в кости. Увидев меня, они вскочили и, побежав навстречу, поцеловали край моей одежды. Покачивая головами, они то подымали вверх руки, то ударяли себя по липу:
- Горе! Горе! Для Саин-хана жгучее горе! Для всех нас большое горе!
- Скорей говорите, что случилось?
- Только ты нас не наказывай за то, что мы первые тебе сообщили "черную весть".
- Не бойтесь, говорите смело!
- Нашей доброй госпожи Юлдуз-Хатун больше нет!
Сказав это, часовые бросились к воротам, взяли в руки свои копья и встали по сторонам входа, неподвижно вытянувшись, как подобает воинам, стоящим на страже.
- Абдулла! Садык! Быстрей сюда! - крикнул один.
Ворота открылись. Оттуда выбежали слуги, приняли моего коня, а я, растерянный, не понимая, что случилось и почему, вошел внутрь дома, поднимаясь по лестнице скорби...
Белый гроб из гладко оструганных досок. В нем на цветных шелковых подушках лежит она. Легкая узорчатая шелковая одежда. Узкие маленькие руки сложены на груди. В одной руке несколько свежих цветов. Я боюсь поднять глаза, чтобы взглянуть на знакомое, такое дорогое мне лицо. Столько лет безнадежно любил я ее, увидев впервые девочкой, когда она мне приносила молоко и лепешки. Никогда я не проговорился ей о моей беспредельной любви, даже ничем не показав вида, что она для меня жизнь, вся радость жизни, весь смысл моей жизни.
По другую сторону гроба на ковре сидит завернутая в узорчатую белую "шаль скорби" китаянка И Ля-хэ. Когда-то она потеряла мужа и всех своих детей... Теперь она лишилась последней своей привязанности. Она сидит, как неживая, напоминая китайского идола, опустив глаза на свои руки, которые перебирают темно-красные гранатовые четки. Не сказав мне ни слова привета, она тихо шепчет:
- Гроб собственноручно сделал наш мудрый друг строитель дворцов Ли Тун-по. Он приехал недавно, за два дня до гибели нашего дорогого жаворонка. Юлдуз-Хатун внимательно и жадно слушала его рассказы о походе. Ее мало обрадовали привезенные им подарки, присланные самим Бату-ханом. Из них она мне сейчас же отдала эти гранатовые четки, точно предчувствуя, что эти камни, похожие на капли крови, будут всегда мне напоминать о моем горе. Она была особенно потрясена, когда неосторожный Ли Тун-по рассказал о гибели вместе с ханом Пайдаром ее названого брата Мусука. "Где он похоронен?" - спросила она, ставши бледной, как снег. "Тело его сожжено на костре вместе с телами хана Пайдара и других павших воинов, - ответил Ли Тун-по. - Все наше преславное войско трижды объехало костер и спело погибшим багатурам боевые песни почета и скорби".
После этого рассказа Юлдуз-Хатун точно окаменела. Она все время и днем и вечером безмолвно сидела в углу комнаты и часто тихо плакала. Такой печальной я видела ее только после того, как умер отравленный ее маленький сын, которого так желал и ждал Батухан. Она не хотела никого принимать. Но раз к ней пришли две жены Саин-хана, - конечно, для того, чтобы увидеть охваченную горем Юлдуз-Хатун и этому порадоваться. Они принесли виноград, яблоки и сладких лепешек на меду. Я шепнула моей госпоже, чтобы, она не ела этих подарков. Она мне ответила: "А мне теперь все равно". Вскоре ханши ушли, а у Юлдуз-Хатун начались боли, точно после отравы. Она стонала, извивалась и постепенно теряла силы. Прибежавшие лекари и звездочеты ничем не могли помочь, а тебя, Хаджи Рахим, тогда не было. А вскоре... - китаянка, глотая слезы, указала на тело ЮлдузХатун.
Я поднял взгляд на лицо покойной, моей мечты, радости моей скитальческой жизни. Обычно нежные и ласковые черты и добрая улыбка теперь исчезли: она была величественна, строга и спокойна. Тонкие темные брови слегка сдвинулись. Она казалась такой далекой от всего, что оставила на земле. Мне хотелось, и в душе я страстно молил, чтобы ее ресницы дрогнули и приоткрылись на мгновенье всегда чарующие глаза...
Мне казалось, что она безмолвно мне говорила: "Смотри на меня в последний раз. Я улетаю далеко в созвездие Плеяд. Когда мы встретимся, - не знаю, но остановка за тобой, я там буду тебя ждать..."
Так мне чудилось, так я безумствовал. Моя голова кружилась. Разве меня стала бы она ждать?
Вошел Ли Тун-по. Мы обнялись, как старые друзья, у обоих на глазах были слезы. Нас еще более связало общее горе.
Втроем мы стали тихо обсуждать, что делать? Где и как похоронить Юлдуз-Хатун? Ведь она была только наложница владыки великого хана чингизида, хотя и значила для Бату-хана больше, чем все его жены вместе.
Мудрая китаянка И Ля-хэ предложила следующее:
- На моей далекой родине, в Китае, есть такой обычай: китайский император, желая почтить память своей любимой, хоронит ее в саду дворца, где она жила. Над могилой ставится памятник из мрамора или дикого камня. Позовите только самых близких друзей, и похороним тело нашей маленькой госпожи здесь, в этом небольшом, но прелестном дворцовом садике. Наверное, найдется искусный ваятель, который высечет на белом надгробном камне рисунок надломленного цветка и над ним звезду - Юлдуз.
Ли Тун-по очень похвалил предложение китаянки и сказал, что никому не уступит этой работы, а сам сделает такой памятник к приезд Бату-хана.
Сегодня на закате дня мы похоронили тело нашей маленькой госпожи Юлдуз-Хатун в чудесном садике, где она проводила когда-то так много времени. По окончании печального обряда я остался один. В благоговейной тишине наступающего вечера передо мной проносилась вся моя долгая скитальческая жизнь, жизнь без любви, без счастья. Где найти утешение? Я поднял взгляд к небу, уже потухающему, и увидел яркую одинокую звезду. И я подумал, что это переселившаяся в иной мир душа Юлдуз-Хатун посылала мне свой далекий привет... Но тайны вселенной кто может разгадать?
Вот какую печальную запись я должен был внести в мою "Путевую книгу" вместе с описанием походов победоносного войска Бату-хана".
Глава третья. ТРЕВОЖНЫЕ ДУМЫ БАТУ-ХАНА
(Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)
"Когда мы узнали, что Бату-хан приближается к Кечи-Сараю, никто не захотел быть "черным вестником" и сообщить ему о смерти Юлдуз-Хатун, и я вызвался это сделать. Вопреки обычаю, он не убил меня, но и не расспрашивал ни о чем, и хотя стал еще более задумчивым и молчаливым, но, видимо, его тревожило нечто другое. Спустя несколько дней он вызвал меня к себе и сказал:
- Меня постигло новое огорчение. Я решил проверить, как идут военные занятия моего сына Сартака. Не предупредив его, я приблизился к тому кольцу шатров, в середине которых находится его юрта.
Я требовал, чтобы даже в походе, во время стоянок, по утрам, Сартак беседовал с приставленным к нему китайским ученым и теперь продолжал эти занятия, изучая его полезную книгу "Правила для полководца или искусство побеждать". Этого учителя-воина, еще перед началом похода на "вечерние страны", мне прислал из царства китайцев начальник левого крыла монгольских войск Мухули.
Бесшумно подошел я к шатру Сартака, удержав рукой тургауда, желавшего откинуть дверную занавеску, и стал прислушиваться. Из шатра доносились тихие голоса. Говорили шепотом, но я понял, что там колдовали. Неведомый мне сиплый голос говорил: "Это драгоценный порошок, привезенный из священной Мекки. Его надо смешать с порошком, приготовленным из толченых летучих мышей, сердца белого голубя и семи черных скорпионов. Всю эту смесь надо высыпать на железную сковородку и медленно поджаривать на огне. После этого она приобретает волшебную силу против всех твоих врагов... и они погибнут..."
Я вошел в шатер. Сартак сидел перед костром, на котором на треножнике грелась сковорода. Рядом с моим сыном сидел мусульманин, потомок Мухаммеда, судя по зеленой чалме, закрученной на его голове. При виде меня оба они в ужасе окаменели.
А старый учитель военного искусства лежал неподалеку на ковре, и возле него стоял глиняный кувшин и красивая фарфоровая чашка с вином.
