Серапис - Эберс Георг Мориц (книги полностью .txt) 📗

Дойдя до отцовского дома, Марк замедлил шаги, насколько позволяла уличная толкотня, и указал Даде свое жилище, говоря, что в скором времени он введет ее туда как свою жену.

Однако молодая девушка вдруг оробела и тихонько сказала ему:

— Нет, дорогой Марк! Не здесь, не в этих великолепных палатах на роскошной улице хотела бы я поселиться с тобой. Мы будем жить в маленьком домике, вдали от света. Пускай там будет сад с тенистыми беседками. А здесь ведь живет твоя мать!

При этом молоденькая Дада покраснела и потупилась. Марк угадал ее мысль и постарался успокоить любимую девушку.

— Когда ты станешь христианкой, то Евсевий похлопочет о нашей свадьбе, — добавил он успокаивающим тоном. — Имей терпение: все устроится как нельзя лучше.

Потом юноша заговорил о доброте и набожности своей матери, спрашивая Даду, видела ли она ее на ипподроме.

— Да, — запинаясь, отвечала та.

— Не правда ли, как она хороша собой и как много благородства в ее наружности? — продолжал допытываться Марк в порыве сыновней гордости.

— Конечно, — заметила Дада, — но твоя мать такая важная матрона, такая знатная… Вероятно, она желает совсем другую невесту своему сыну и будет недовольна твоим скромным выбором. Но ты сам любишь меня такой, как я есть, и знаешь, что и я в свою очередь люблю тебя. Если мой дядя Карнис не отыщется, то я останусь совсем одинока. Но мне и не нужно никого другого: ты заменяешь мне целый мир. Все мое счастье заключается в том, чтобы жить для тебя и с тобой. Поэтому ты не должен меня покидать, иначе я умру. По твоим словам, моя душа дороже тебе собственной жизни, так знай же: если ты будешь любить меня, то я буду все более и более избавляться от своих недостатков. Если же судьба разлучит нас, то я погибну! Слышишь, Марк? Погибну и душой и телом! Мне почему-то становится страшно за себя! Уйдем отсюда. Пожалуй, твоя мать увидит нас вдвоем!

Марк исполнил просьбу девушки, стараясь в то же время успокоить ее и рисуя перед ней добродетели вдовы Марии в ослеплении своей сыновней преданности. Однако Дада не вполне верила его похвалам, и юноше вскоре пришлось прервать разговор, потому что, по мере приближения к Ракотису 88, толкотня все усиливалась: молодые люди с большим трудом пробирались вперед, но чувствовали себя бесконечно счастливыми.

Наконец они дошли до Солнечной улицы, одной из самых многолюдных в Александрии. Она пересекала Канопскую улицу под прямым углом, ведя к воротам Гелиоса в городской стене. Серапеум находился правее от ворот, и несколько дорог соединяло святилище с улицей Солнца.

Чтобы дойти до уединенного жилища Евсевия, Марку и Даде было необходимо повернуть на Акропольскую улицу, но здесь была сплошная давка. Исступленная толпа с дикими криками валила сюда из разоренного храма, между тем как солнце уже близилось к закату над Городом Мертвых 89. Марк употреблял все силы, чтобы увести Даду в сторону от проезжей части, но все было напрасно. Масса черни, хлынувшая им навстречу с улицы Акрополиса, неистовствовала, не думая ни о чем, кроме добытых ею трофеев.

В огромную телегу, применявшуюся для перевозки бревен, колонн и каменных плит, впряглось около пятидесяти человек белых и темнокожих, в том числе несколько монахов и женщин. Они везли громадный бесформенный чурбан, который служил основой статуи Сераписа.

— На ипподром! Сжечь его! Долой идолов! Полюбуйтесь на труп великого кумира!

Тысячи голосов выкрикивали эти слова, перекрывая уличный шум. Монахи вытащили обрубок дерева, оставшийся в нише, вынесли его на улицу и повезли через весь город в цирк для сожжения. Другие отшельники и даже мирные граждане из христиан, увлекшись их примером, бросились в святилище Анубиса.

Толпа всячески глумилась над изображениями богов: она измазала их лики из белого мрамора смолой или разрисовала красной краской, найденной в письменной комнате Серапеума. Кому удавалось приблизиться к деревянному чурбану кумира или к другим остаткам идолов, тот плевал на них, осыпал их ударами или колол чем-нибудь острым. Ни один из язычников не решался помешать этому. За богатыми трофеями из оскверненных святилищ валили массы народа, так что большая каррука 90, попавшая в эту сумятицу, продвигалась вперед самым медленным шагом. Конюхи были вынуждены держать под уздцы запряженных в нее породистых коней. Лошади то и дело вздрагивали от нетерпения и страха, готовые запутаться в постромках или взвиться на дыбы.

В карруке сидел богач Порфирий, окончательно пришедший в сознание, и вместе с ним — Горго.

Константин оставался при больном до тех пор пока врач Апулей считал состояние пациента критическим и пока молодой префект был свободен от службы. Узнав о помолвке дочери с товарищем ее детства, отец Горго принял это известие с большой радостью, как нечто такое, чего он давно ожидал.

Константин послал несколько человек из своих подчиненных за экипажем Порфирия. Кроме того, в числе христианского духовенства, остававшегося в храме Сераписа, он встретил одного знакомого настоятеля из Арсинои, который дал больному проводников из монахов, чтобы оградить его от нападения безумной черни по дороге домой. На углу Солнечной и Акропольской улиц, где Дада с Марком были окончательно затерты толпой, около двухсот вооруженных язычников напали на своих заклятых врагов, глумившихся над их святыней. Началась всеобщая свалка. Как раз в эту минуту повозка Порфирия поравнялась с племянником и его испуганной спутницей. Один из язычников только что убил возле них христианина, несшего перепачканную голову музы. Дада в испуге прижалась к своему возлюбленному, который не на шутку был встревожен грозившей им опасностью.

Осматриваясь по сторонам, он вдруг увидел брата, делавшего ему знаки и старавшегося пробраться через толпу. Сидевшие в повозке также кивали Димитрию. Приблизившись, наконец, к своим, молодой человек торопливо сказал Марку, что им необходимо, прежде всего, отправить Даду в безопасное место. Ее тотчас посадили в экипаж Порфирия. Братья обещали зайти за ней вечером, а Димитрий, кроме того, шепнул несколько слов на ухо Горго, прося ее быть снисходительной к бедной, одинокой девушке. Каррука снова двинулась вперед. Среди язычников, окружавших ее в эту минуту, многие знали благородного друга старца Олимпия и потому беспрепятственно пропустили экипаж, который вскоре благополучно доехал до Эвергетской улицы, что проходила за городской стеной, и от которой вела прямая дорога к заднему фасаду храма Исиды, к корабельной верфи Клеменса и, наконец, к дому Порфирия.

Трое спутников почти не говорили между собой, озабоченные различными препятствиями, замедлявшими проезд.

Наступили сумерки, а между тем массы людей все прибывали, запрудив, наконец, даже Эвергетскую улицу, очень пустынную в обычное время. Яркое зарево, поднимавшееся над святилищем богини и над верфью, заливало пурпурным отблеском ночное небо, привлекая сюда чернь. Монахи подожгли храм Исиды, и северный ветер занес пожар на верфь Клеменса, где огонь нашел обильную пищу в обширных складах леса и в строящихся судах. Из мастерских с шипением брызгали целые фонтаны искр, взлетавших высоко кверху.

Порфирий с ужасом увидел, что его дом подвергается явной опасности. Однако благодаря распорядительности управителя и усилиям расторопных невольников, пламя не коснулось прекрасного жилища александрийского Креза.

Тем временем Димитрий и Марк успели выбраться из уличной давки. Старший брат был не один. С ним пришел настоятель монастыря, пожилой человек с приятными чертами лица. Когда Димитрий представил ему Марка, почтенный священник с большим чувством сказал, что он очень рад познакомиться и со вторым сыном Апеллеса, спасшего ему жизнь. Сельский хозяин передал между тем младшему брату очень интересные новости.

Подведя к нему Даду на арене ипподрома, Димитрий совершенно неожиданно увидел среди зрителей Анубиса, египетского раба, который сопровождал их отца, когда тот в последний раз отправился в Сирию. Молодой человек, не теряя времени, бросился на египтянина и, несмотря на сопротивление невольника, передал его страже, приказав отвести арестованного в тюрьму близ префектуры. Здесь Димитрию удалось заставить беглеца рассказать ему всю правду. Анубис засвидетельствовал, что Апеллес действительно был убит в схватке с сарацинами. После этого слуга, оставшийся в живых, воспользовался деньгами своего господина и бежал. Он отправился в Крету, приобрел себе маленькое поместье и жил в достатке, но тоска по жене и детям заставила его вернуться за ними в Александрию. Чтобы подтвердить истину своих слов и оправдаться от подозрений в убийстве, Анубис сообщил, что вчера ему встретился в городе один из отшельников, который был свидетелем смерти Апеллеса. Димитрий, узнав имя инока, тотчас отправился на поиски, расспрашивая про него всех попадавшихся на улице монахов. Ему вскоре удалось найти этого старца. Козьма недавно был избран в настоятели монастыря и действительно находился в Александрии. Почтенный инок принялся подробно рассказывать Марку о геройской смерти его отца, павшего в битве с разбойниками, которые напали на его караван. По словам Козьмы, он сам и еще двое анахоретов, ходивших на богомолье в Сирию, обязаны покойному Апеллесу спасением своей жизни. Отшельники, семь человек, направлялись из Хеврона в Айлу. По дороге они пристали к богатому каравану александрийца. Все шло благополучно, когда вдруг на них напали сарацины. Четверо иноков были тотчас убиты, но Апеллес со своими провожатыми мужественно бросился на язычников. Он сражался с ними, как лев. Козьма и двое из его товарищей успели тем временем спастись бегством. Взобравшись на ближайшую скалу, они оглянулись назад и увидели, что храбрый александриец пал под ударами врагов. С тех пор христианские подвижники постоянно поминали его в своих молитвах. Настоятель монастыря изъявил полную готовность идти к епископу и хлопотать о том, чтобы доблестный Апеллес был включен в число христианских праведников, чего он вполне был достоин, пожертвовав собственной жизнью за спасение бедных отшельников.