Червь - Фаулз Джон Роберт (читать книги регистрация TXT) 📗

Мистера Аскью это произведение покоробило. Он понимал, что памфлет точно отражает умонастроения, свойственные многим дамам из родовитых семей и зажиточного нетитулованного дворянства. Такие настроения широко распространились и среди людей более простого звания – в том сословии, к которому принадлежал Аскью. Но его покоробило другое: то, что об этом, не стесняясь, говорят вслух. Именно этим обстоятельством была вызвана и та неприязнь, которую стряпчий изначально питал к профессии Лейси (Аскью еще не знает, что скоро сможет вздохнуть с облегчением: пройдет всего несколько месяцев – и театр будет отдан под начало всесильного цензора, лорда-гофмейстера, чья диктатура установится на 230 лет) [137]. «Катехизис» ясно показывал, что религия и брак – не говоря уже о главенстве мужчины перед женщиной – теперь вызывают насмешку. Такая же насмешка, как ему казалось, проступала во взгляде Ребекки и некоторых ее ответах: откровенная болтовня о распущенности знати привела к тому, что она передалась уже и низшему сословию. Это прямой путь к установлению самой чудовищной формы правления, демократии, – а она малым лучше анархии. Стряпчим владело чувство, досадливее которого не бывает: он готов был радоваться тому, что стар.

Аскью оглянулся и увидел, что писец вновь занял свое место, а Ребекка утолила жажду и дожидается продолжения допроса. Весь ее вид изображал терпение и безропотную покорность. Однако Аскью не спешил сесть в кресло.

Первые вопросы он задал, стоя у окна, и лишь немного спустя вернулся на прежнее место напротив Ребекки. И вновь в него уперся прямой, неотрывный взгляд – такой прямой, что Аскью понял: сколько бы лет ни прошло, теперь он вечно будет вспоминать этот взгляд и удивляться.

В: Добро, сударыня. Что было дальше?

О: Спустилась я тихонько во двор, Дик вывел двух коней, сели мы на них – и рысцою в путь. Едем и молчим. Проехали с милю и очутились возле каменных колонн. Шагов за сто от того места привязали коней к столбу. Ночь была хоть глаз выколи – ни луны, ни звездочки, но камни я разглядела: как бы огромные могильные плиты. Я от страха чуть ума не лишилась: зачем, думаю, они меня сюда завезли в такую пору? Ведут они меня, а у меня ноги не идут. А в отдалении огонь: костер горит, как будто бы пастухи расположились на ночлег. Хотела позвать, да больно далеко, не услышат. И вот подошли мы к камням, вышли на самую середину.

В: Вы разумеете, что вышли на середину втроем?

О: Да.

В: Но Джонсу вы сказывали, что Дика с вами не было.

О: Сейчас я рассказываю всю правду. Его Милость остановился близ лежащей на земле каменной плиты и сказал: «Теперь, Фанни, преклони колена на этом камне». И тут я не выдержала. Мне помнилось, что они умышляют недоброе: в чародействе упражняются или задумали войти в сношения с нечистой силой или еще что-нибудь, и ознобило меня великим холодом, сильнее ночной свежести, точно я вмерзла в лед и мне приходит конец. От холода и страха я не то что встать на колени – слова вымолвить не могла. А Его Милость опять: «Преклони колена, Фанни». Тогда я собралась с духом и отвечаю: «Грешное это дело, милорд, не для того я нанята». А он: «Тебе ли говорить о грехе? На колени!» Я и тут не послушалась. Но они схватили меня за руки и силком повергли на колени. А камень жесткий, стоять больно.

В: Джонсу вы сказывали, что они принудили вас лечь.

О: Нет, только на колени поставили. И сами опустились на колени по сторонам от меня.

В: Как так?

О: А вот так.

В: Что же, и руки сложили, как при молитве?

О: Нет, рук не складывали, но головы склонили.

В: На них по-прежнему были шляпы?

В: Только на Его Милости. Дик ходил без шляпы.

В: В какую сторону они смотрели?

О: Как будто на север. Ехали мы на запад, а в капище вошли с правой стороны.

В: Дальше.

О: Я в мыслях обратилась к Господу с молитвой и учинила обет: если Он умилосердится и спасет меня от беды, оставлю блудный промысел навсегда.

Мне представлялось, что я попала в лапы к сущему дьяволу, что это изверг лютее наилютейшего гостя у Клейборн, что он готов без жалости надругаться не только над моим телом, но и над самой душой.

В: Оставим это. Твои чувства угадать нетрудно. Долго ли вы так стояли?

О: Минут пять или чуть больше. И вдруг в небе раздался громкий шум, точно крылья плещут или ветер ревет. Испугалась я, подняла голову – ничего не видать. И ночь тихая, ни ветерка.

В: Его Милость тоже поглядел в небо?

О: До него ли мне было.

В: И сколько он – этот плеск, этот рев ветра – продолжался?

О: Несколько мгновений. Не дольше, чем как до десяти сосчитать.

В: И все то время шум делался громче?

О: Точно что-то из поднебесья падает прямо на нас.

В: Не через все небо, подобно стае перелетных птиц?

О: Нет, сверху.

В: Точно ли?

О: Истинный Бог.

В: Что дальше?

О: Нежданно-негаданно все смолкло, и наступила тишина. И сделалось в воздухе такое благоухание, что я и выразить не умею. Словно повеяло духом скошенных трав и летних цветов. Удивительно – в таком холодном, неприветливом месте. И пора не летняя. А потом – опять нежданно-негаданно – сверху на нас просиял свет. Много света, как от солнца, – видно, что не человеческих рук произведение. Ярко-преярко: я едва взглянула вверх, так чуть не ослепла и тут же отвела глаза. Вижу – шагах в пятнадцати меж камней стоят двое, молодой и старик. И смотрят на нас.

В: Вздор! Лгать вздумала? Вот я тебя!

О: Все правда.

В: Как же, правда! Ишь какой сказкой решила меня одурачить! Ты и пророчишка твой. Ручаться готов, это он тебя надоумил.

О: Нет, он к этому непричастен. Я ему ничего не рассказывала.

В: Причастен или непричастен, а ты лжешь.

О: Да нет же. Истинно тебе говорю – я их видела. До них было немногим дальше, чем длина этой комнаты. Но я, ослепленная сиянием, плохо их разглядела.

В: Как они стояли?

О: Просто стояли и смотрели. Молодой поближе, старый чуть позади.

Молодой указывал пальцем вверх – туда, откуда лился свет, а взгляд, казалось, был обращен на меня.

В: Какие чувства изображал этот взгляд?

О: Не разобрала: не успела моя слепота пройти, как свет померк.

В: А что старик?

О: Старик имел белую бороду, и ничего другого я не заметила.

В: Какое на них было платье?

О: О старике мне сказать нечего, на молодом же был передник, как у каменщика или плотника.

В: Вы разумеете, то был дух какого-нибудь из язычников, строителей капища?

О: По платью – точь-в-точь нынешний мастеровой, как мой муж и отец.

В: Не были ли то нарисованные изображения?

О: Нет, люди из плоти и крови. Не видение, не сон.

В: Не отличались ли они рослостью или дородством?

О: Нет, сложением люди обыкновенные.

В: Сколько времени продолжалось сияние?

О: Очень недолго. Не то чтобы и правда сияние, больше похоже на вспышку молнии. Всего на короткий миг.

В: И за короткий миг, да еще при вашем ослеплении они так крепко впечатлелись у вас в уме?

О: Да.

В: Не каменные ли то были столбы?

О: Нет.

В: Не раздавался ли при этом гром, глас Вельзевула?

О: Нет, этого ничего не было. Только то теплое дуновение, сладостное, точно дыхание полей летней порой. А на душе от того духа вдвое сладостнее.

Все исчезло, а он остался. И страха как не бывало, и уверилась я, что не лукавый меня смущает, а все это явлено мне с тем, чтобы ободрить меня и утешить. Да-да, меня будто другой свет озарил – озарил и разогнал мои тревоги. Я почти опечалилась, что он так скоро померк и я не успела его в себя восприять, не успела довольно насладить им зрение. Зато теперь я могла устремить к нему упования, ибо – истинно говорю тебе – он не знаменовал ничего дурного и те, кто меня привел, к дурному расположены не были. Это совершенная правда.

В: Совершенная правда то, что я тебе не верю.