Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич (книги полностью бесплатно txt) 📗
Едва ли не важнейшая причина этого коренилась, как мы уже отмечали, в беспрецедентно долгом пребывании Павла в положении официального наследника престола, причем в стране с преобладающим крестьянским населением и со свойственным ему патриархально-консервативным менталитетом. Суть такого понимания вещей отчетливо выразил Безбородко, который, если верить мемуарам А. С. Пишчевича, при обсуждении на Совете 1794 г. намерения Екатерины II лишить Павла права на престол обратил внимание на «худые следствия такового предприятия для отечества, привыкшего почитать наследником с столь давних лет ее сына». В одном из рукописных литературно-исторических произведений начала XIX в., трактовавшем тему завещания Екатерины II, в уста того же Безбородко вложен аналогичный довод. Дело происходит в загробном мире, где на расспросы императрицы, почему он не обнародовал после ее смерти манифест-завещание, Безбородко отвечает, что «народ „…“, узнав о кончине твоей, кричал по улицам провозглашения Павла императором; войска твердили то же „…“. Народ в жизнь вашу о сем завещании известен не был. В один час переменить миллионы умов ведь дело, свойственное только одним богам». Ощущение опасности внутренних волнений в стране, если бы план Екатерины II по устранению Павла от престола был бы все-таки приведен в жизнь, пронизывает и поденные записи конца 1796 г. такого вдумчивого наблюдателя политических происшествий, как А. Т. Болотов: это «произвело бы в государстве печальные и бедственные какие-нибудь последствия, или какие несогласия и беспокойства неприятные всем Россиянам „…“. И все содрогались от одного помысления о том».
Если мы соотнесем эти тревожные строки со стойкой приверженностью простонародья к имени Павла, с непрекращавшимися все царствование Екатерины II стихийными порывами «низов» к возведению его на престол, то возможность возникновения, при попытке публично ущемить его династические права, социального брожения, некоей «смуты» представится нам не столь уж невероятной.
Понимание этого было не чуждо и некоторым близким ко двору русским и иностранцам — они вообще отказывались верить разговорам о такого рода замыслах Екатерины II. «Никогда я не была уверена, чтобы императрица действительно имела эту мысль», — вспоминала ее фрейлина В. Н. Головкина. Ф. Г. Головкин — видная фигура при дворе Екатерины II и Павла I — считал «баснями» рассказы о существовании ее завещания-манифеста: «…императрица слишком хорошо знала дела, чтобы поверить, что несколько слов, начертанных ее рукой, оказались бы достаточными изменить судьбу государства». Не принимал всерьез слухи о намерении Екатерины II отстранить Павла от престола и английский посланник в России Ч. Витворт, еще в 1784 г. сомневавшийся, что она «зайдет так далеко», ибо «хорошо знает Россию и поймет, что столь произвольные действия в такое время сопряжены с некоторой опасностью».
Во всей этой истории с попытками Екатерины II изменить порядок престолонаследия в России не может не броситься в глаза ее поразительное сходство с династической ситуацией конца 1750-х — самого начала 1760-х гг., когда, как мы помним, Елизавета, разуверившись в Петре Федоровиче, возжелала лишить его права на престол в пользу его сына и своего двоюродного внука Павла Петровича. Теперь точно так же поступает Екатерина II, собираясь лишить права на престол сына Павла в пользу внука Александра. Кардинально меняется только положение Павла в этих династических замыслах. На протяжении своей жизни он, таким образом, дважды оказывался втянутым, помимо своей воли, в дворцовую династическую игру. Но если при Елизавете Павел выступал одновременно ее орудием и целью, то при Екатерине II — всего лишь жертвой.
Свое намерение отстранить Павла от престола в разные периоды его жизни Екатерина II мотивировала по-разному. В ранние его годы она все больше упирала на слабое здоровье сына и на вытекающее отсюда беспокойство за судьбу престола. В зрелом же его возрасте Екатерина II ссылалась обычно на «дурной нрав» и неспособность цесаревича к государственным делам.
Что касается «нрава», то здесь, казалось бы, у нее были весьма веские резоны: десятилетия опалы и унижения не прошли для Павла бесследно.
Непережитая драма отца, страшные детские впечатления от переворота 1762 г. и убийства Иоанна Антоновича, деспотические посягательства матери на его права, бесконечные уколы самолюбию ее фаворитов, гонения на ближайших друзей и сподвижников, полное, казалось бы, крушение упований на свое царственное призвание перед угрозой кары за связь с масонами и лишения законных прав на престол, преследовавший с детских лет страх быть умерщвленным в обстановке дворцовых интриг — весь этот эмоциональный пресс непосильным бременем давил на психику Павла и, усугубив врожденные недостатки и противоречивые черты его характера, деформировал его личность.
К середине 1790-х гг. это был уже не тот живой, щедрый, веселый, нервный, вспыльчивый, своенравный, но расположенный к людям, исполненный высоких нравственных и духовных помыслов, по-своему цельный и простодушный человек, каким он воспринимался в молодые годы и каким запечатлелся во многих мемуарах. Разумеется, все эти свойства не исчезли вовсе. Но теперь Павел все чаще представал перед окружающими натурой мрачной, разочарованной, сосредоточенной на себе, то и дело шокирующей их непредсказуемостью своих поступков и нетерпимостью, вспышками ничем не мотивированного гнева, а иногда и неукротимого бешенства, не знавшей меры раздражительностью, доходящей до мании мнительности. Н. В. Репнин еще в 1781 г. предостерегал Павла от чрезмерной подозрительности. Теперь Павел производил впечатление человека вечно мятущегося и страдающего от собственных пороков. По тонкому наблюдению конца 1780-х гг. французского дипломата графа Л.-Ф. Сегюра, «он мучил всех тех, которые были к нему близки, потому что он беспрестанно мучил самого себя». В 1793 г. преданный Павлу Ф. В. Ростопчин в письмах к С. Р. Воронцову в отчаянии жалуется на Павла: «Каждый день мы слышим о насилиях, о проявлениях такой мелочности, каких должен был бы стыдиться честный человек», «здесь следят за образом действий великого князя не без чувства горечи и отвращения „…“. При малейшем противоречии он выходит из себя», «великий князь делает невероятные вещи; он сам готовит себе погибель и становится все более ненавистным».
