Смерть Петра Первого - Десятсков Станислав Германович (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
— Говорят, царь безнадежно болен… — процедил сквозь зубы граф Цедеркрейц.
«Для участника столь неудачной для Швеции Северной войны болезнь Петра I была бы возмездием за все шведские беды», — подумал маркиз Кампредон и рассмеялся с показной беспечностью:
— Ну что вы, граф! Государь к Новому году беспременио выздоровеет и мы снова узрим его величество с плотницким топором на корабельной верфи.
Камиредон намекал на известную всему дипломатическому миру царскую аудиенцию, когда Петр принял маркиза на готовом к спуску корабле и заставил его вскарабкаться за собой на высокую мачту.
— Однако, господа, я счастливо выдержал это испытание, только голова немножко закружилась, Чего не сделаешь ради устройства брачных дел для моего молодого короля. — Француз весело улыбнулся и победоносно оглядел собравшихся.
Но они уже в какой раз слышали рассказ Кампредона об этой корабельной аудиенции и потому пропустили его мимо ушей. А вот нынешняя болезнь Петра интересовала дипломатов всерьез. Ведь если царь умрет, тотчас встанет вопрос о наследниках.
«Коль престол займет Екатерина или ее дочери, старшая из которых уже обвенчана с герцогом голштинским, то это будет прямым ударом для датского интереса, поскольку Голштиния давний недруг Дании… — Толстячок Вестфаль с тревогой оглядел собравшихся и отметил про себя досадное отсутствие в обществе голштинца Бассевича. — Ведь Бассевич после помолвки герцога с принцессой Анной отныне лицо самое близкое к русскому двору и потому знает все последние известия».
— Царь Петр навряд ли на сей раз одолеет болезнь, — так мне вчера сообщил сам доктор Блюментрост! — упрямо стоял на своем костлявый высоченный швед.
Его лицо, пересеченное шрамом, полученным еще под Полтавой, видимо, побледнело от волнения и оттого кровавый рубец еще более бросался в глаза. Для Цедер-крейца кончина царя означала неизбежные волнения и смуты в России, а в этом случае, как знать, у Швеции вновь могла появиться надежда вернуть утраченные земли. И, конечно, лучше, ежели на престол посадят не Екатерину, которая, наверное, останется в Петербурге, а сына покойного царевича Алексея — Петра. Ведь знатные бояре, что его окружают, и прежде всего старик Голицын, давно мечтают возвернуть столицу в Москву.
Меж тем хозяин музыкальной гостиной барон Мардефельд дал знак своему небольшому оркестру, и скрипки нежно повели тягучий менуэт Люлли. Барон в такт музыке покачивал головой и, казалось, всецело отдался своему увлечению, только вот взор его все время был устремлен на лепных амуров, трубящих в победные рога лад дверями. Барон ждал, когда двери распахнутся и появится Бассевич, обещавший доставить последние известия из дворца. Так уж случилось, что интересы Пруссии и Голштиниии на время совпали, и Мардефельд и Бассевич стали горячими сторонниками Екатерины Алексеевны. Что касается Бассевича, то здесь интерес был явный: в том случае, ежели на престол взойдет Екатерина, ее зять, герцог голштинский, само собой может рассчитывать на русскую военную помощь во многих великих прожектах (а среди них был и замысел посадить герцога на шведский престол, ведь Карл Фридрих но матери — сын старшей сестры убиенного Карла XII, в то время как ныне правящий в Швеции Фридрих Гессенский не имел в себе и капли крови династии Ваза, будучи только мужем младшей сестры Карла, Ульрики-Элеоноры).
Словом, Бассевич мог рассчитывать, что с воцарением Екатерины голштинцы не только будут заправлять при русском дворе, но и посадят со временем своего герцога на престол в Стокгольме.
Мардефельд тонко улыбнулся, словно уловил какую-то ему одному доступную ноту в музыке. Он просто подумал, что Бассевич-то, в общем, проиграет, поскольку править при Екатерине будут, конечно, не голштиицы, а некая могущественная персона, которую отчего-то все поспешили сбросить со счетов. И хорошо, что эта персона давно связана с интересами берлинского двора. Ведь никто иной, как он сам, Мардефельд, и подсказал десять годков назад передать этой персоне некий драгоценный рубин. И хорошо, что молодой король Фридрих Вильгельм послушался своего музыкального дипломата.
Командующий русский армией под Штеттином Александр Данилович Меншиков рубин сей принял. II Пруссия, не сделав ни одного выстрела и не потеряв ни одного солдата, получила в дар от светлейшего князя Меншикова мощную шведскую крепость, запиравшую устье Одера. Царь, правда, сделал выволочку своему любимцу; но дело уже было сделано, а Штеттин отныне навечно находится во владении прусского короля. Вот отчего так улыбалась Мардефельду идея поставить на русский престол Екатерину Алексеевну. Ему было отлично известно, что сия государыня сама заниматься государственными делами по своему недалекому уму и природной лени просто не сможет и тотчас возьмет в соправители своего старого конфидента Данилыча.
И здесь музыканты вдруг резко оборвали мелодию — за высоким окном, должно быть в Петропавловской фор-теции (окна особняка Мардефельда выходили на Неву), ударила пушка. Тревожный выстрел в столь неурочный час означал необычайную новость. Лица дипломатов напряглись — вдруг царь и в самом деле скончался. Но тут двери распахнулись, и в гостиную, весело неся свое дородное брюшко, этаким колобком вкатился розовый и улыбчивый голштинский посланник Бассевич.
— Успокойтесь, господа, пока ничего важного! Обычное петербургское наводнение. Моя карета по дороге едва не обратилась в корабль!
Все бросились к окну. В наступавших сумерках седые волны взлохмаченной Невы, казалось, слились с вечерним туманом. Видно было, как вода подступала уже к высокому крыльцу.
— Да ведь у меня стоят сундуки в полуподвале… — всполошился вдруг граф Цедеркрейц и поспешил распрощаться с хозяином.
За ним откланялись Кампредон и Вестфаль — у всех возникла тревога за свои посольства. Природе ведь нет дела до людских интересов.
Мардефельд и Бассевич остались вдвоем. Барон дал знать музыкантам на хорах продолжать музыку и бережно подвел голштинца к высоченному английскому камину, где весело потрескивали отменно просушенные дрова.
— Не будем обращать внимание на непогоду, любезный друг! — Барон деликатно усадил Бассевича в кресло. — Сейчас нам подадут отличный грог.
После доброй чаши грога глаза Бассевича повлажнели, и он, не дожидаясь приглашения барона, радостно сообщил последнюю новину: царь так плох, что повелел отпустить на волю всех колодников, за исключением самых разбойных, дабы молились за его здравие.
— Однако вряд ли царю поможет и само милосердие. Блюментрост уверяет, что уже ничто не спасет бедного государя. Правда, Петр еще борется со своим недугом и даже решил вдруг заказать свой портрет. Последняя большая причуда — портрет больного императора в постели!
— Подождите, мой друг! Кто же будет писать портрет? — перебил хозяин разговорчивого Бассевича.
— А разве это столь важно? — Голштинец легкомысленно запустил в нос понюшку испанского табака яз золоченой табакерки и звонко чихнул.
— А как же! — сердито ответствовал хозяин. — Разве вы не знаете, что у царя все еще нет завещания. И у царской постели должен стоять наш художник, дабы услышать из уст умирающего только те слова, которые нам угодны!
— Луи Каравакк?! — Бассевич догадливо щелкнул пальцами в такт музыке.
— Конечно же, друг мой! Ведь французы тоже хотят, дабы трон заняла Екатерина. Зачем же, по-вашему, маркиз Кампредон хлопочет о браке молодого Людовика с принцессой Елизаветой.
— Но царь скорее всего призовет в свою опочивальню русского мазилку Никиту… — При сем соображении беспечность Бассевича как ветром сдуло. Он вскочил: — Я тотчас же мчусь за Каравакком и самолично доставлю его во дворец. Вы правы, барон, в эти последние часы у постели императора должны стать наши люди!
Бассевич поспешил откланяться. А музыкальный дипломат вытянул ноги к жаркому камину. Он никуда не спешил — знал, что Александр Данилович Меншиков явится к нему сам.
Профессор аллегорий господин Каравакк уныло брел по Васильевскому острову. Сырой ветер забирался под тонкий плащ, и профессор зябко ежился. Небо мрачнело. Профессор поглядывал на тяжелые облака и боялся, что вот-вот пойдет дождь со снегом — петербургский привычный померанец. Тусклые фонари еще не зажигались, и господин профессор часто попадал в лужи. Но, хотя он и ругался на трех европейских языках, кареты господину профессору не полагалось, поелику он еще не получил чин статского советника. Только сей чин давал право на желанную карету, но чина не было, и профессор, проклиная всех и вся, тащился пешком по скверно мощенной петербургской улице, беспрестанно натыкаясь на сваленные доски, корабельный лес, кучи щепы, груды кирпича. Улицы были изрыты канавами неизвестного предназначения, перспективы пересекали глубокие рвы, пышно именуемые каналами, и над всем этим разгромом дымился петербургский туман, превращая город в некое наваждение, Господин профессор проклинал и страну варваров, и ту минуту, когда он подписал контракт с петербургским двором.
