Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
В затемненных сенях было душно. Сидя на стольце, спрятав в тени лицо, Всеволод слушал Давыдку. Молодой дружинник спокойно стоял перед ним, широкоплечий и прямой, положив ладонь на рукоять меча. Глаза его улыбались, и весь он светился добротой и довольством.
Хорошо справил Давыдка посольскую службу. Всегда рад ему Всеволод; в другое время попридержал бы его в горнице, попотчевал бы медами, но нынче ему недосуг.
— Вели-ко кликнуть дорогих гостей, — сказал он, живо подымаясь со стольца.
Давыдка поклонился и вышел. А Всеволод нетерпеливым шагом направился в покои молодой жены — ясыни Марии. Взбегая по узкой лесенке в конце перехода, он представил себе, как хлопочет княгиня в окружении девок возле невесты — в плечах узкая, длинношеяя, в красном сарафане, в сапожках с золотыми украшениями на голенищах; как тихо улыбается и откидывает плавным движением руки спадающие на грудь черные косы.
Еще и месяца не прошло с того вечера, когда привезли ее во Владимир с далеких Асских гор. Помнит, хорошо помнит Всеволод, как выбежал на крыльцо и жадно вглядывался в полумрак, жидко разбавленный светом задуваемых сильным ветром факелов. Кони, возбужденные скачкой, роняли пену, напрягали постромки, возница рвал их за удила, возок еще не совсем остановился, а Всеволод уже был рядом, дрожащими руками отдирал полсть, из-под которой на него пахнуло волнующим запахом и теплом. Возница наконец усмирил коней, из-под полсти выскользнула белая рука, появилось светлое пятно лица с широко расставленными глазами, потом показалась нога в сапожке с игриво загнутым носком.
Всеволода оттеснили мрачные дядьки в надвинутых на глаза высоких лохматых шапках, дружинники окружили князя, на крыльце затопали шаги, в сенях замелькал свет, затем все стихло, а Всеволод так и стоял посреди двора и потерянно смотрел в обступившую его со всех сторон непроницаемую мглу.
Свадьба была потом, все было потом, а этот вечер остался в памяти навсегда. И волнение первого вечера вновь оживало в нем всякий раз, когда он приближался к покоям Марии...
Увидев Всеволода, полуодетая Пребрана вскрикнула, Мария обернулась, и Всеволод погрузился в тепло, струящееся из ее глаз.
— Поспешайте, поспешайте, — быстро проговорил он с улыбкой. И шутливо заметил покрасневшей Пребране:
— Небось не терпится взглянуть на суженого?..
Пребрана еще больше застыдилась, опустилась на лавку, сминая платье. Мария осадила Всеволода укоризненным взглядом, и он вышел за дверь.
«Ох, переменчиво счастье,— думал князь, медленно возвращаясь к себе. — Как бы не накликать беды».
В сенях уже чинно сидели вдоль стен и шумно разговаривали друг с другом бояре и дружинники. При появлении князя все смолкли и встали с поклоном. Взгляд Всеволода выделил из толпы насупленные брови Микулицы, восторженно-радостные глаза Давыдки, а возле самого стольца — бледное лицо юноши с вымученной, будто приклеенной, улыбкой.
Всеволод живо приблизился к Владимиру, обнял и расцеловал его в обе щеки. Владимир смутился, побледнел пуще прежнего, но Всеволод не хотел, чтобы бояре видели его в слабости, и, легонько придавив плечо, велел садиться. Сел сам, сели бояре. Потекли неторопливые разговоры, положенные по чину расспросы о здоровье, о дороге, о родных и близких. Владимировы дядьки, приставленные к молодому князю Святославом, нетерпеливо поглядывали на дверь, ждали, когда покажется невеста...
4
Любили во Владимире сына убиенного князя Андрея Боголюбского — Юрия. Любили за молодость, за простоту, за удаль. А еще за то, что был красив,
Когда проезжал он по городу с веселой охотой, люди высыпали на валы. Юные боярышни отволачивали оконца теремов, рделись румянцем, любуясь веселым наездником на кауром коне. Но улыбка князя ослепляла их напрасной надеждой.
По одной лишь тосковало его сердце, к одной стремились все его помыслы — на охоте ли, в сече ли, или на веселом пиру.
Вот и нынче, едва пристали лодии к берегу, едва подвели любимого коня, едва взметнул Юрий легкое тело в седло, как уж взвилось синее корзно, распрасталось птицей по ветру — и след молодого князя простыл.
За Лебедью малиново растекался закат. В дубовой роще уже кричали ночные птицы, холодные тени серебрили траву. У берега, поросшего осокой, мирно позвякивал сбруей конь. Нет-нет да и вскинет он гривастую голову, покосится красным глазом в непролазную тьму кустарника, откуда доносится тихий шепот и смех. За густыми ветвями не разглядеть коню разостланного на траве корзна, лежащего с закинутыми за голову руками князя и сидящую рядом Досаду, дочь боярина Разумника.
У Досады зеленые глаза с коричневыми точечками во влажной глубине, густые, почти сросшиеся на переносье брови, пухлые губы, ямочки на щеках, и широкие бедра, облепленные тесным сарафаном. У Досады звонкий, словно колокольчик, смех. Руки у Досады белые, нежные. Ласкает она ими лицо молодого князя, запускает их князю в львиные кудри, в мягкую, шелковистую бороду...
Далеко видать с высокого берега земляные валы, окружившие город, за валами высвечивают золотом купола церквей, бревенчатые избы крепко вросли в косогор, а выше всех — терем боярина Разумника. Ходит боярин по двору в шубе, накинутой на голое тело, заглядывает в кладовые и скотницы, а дочери ему не увидать. Спокойно у Разумника на душе — ушла дочь к подружкам на посиделки. Скромница она у него — вся в тихую мать. И уж хорошая задумка радостью переполняет сердце Разумника. Боярские сыны от Досады без ума. Да, куда ни погляди, все ей не пара. У того усадьба в разор пошла, этот умом не вышел. Лишь одного держит Разумник на примете, но пока о том — никому ни полслова. Отцовское сердце худа дочери не пожелает; родная кровинушка, радость его единственная, последняя надежда. Ведь никому невдомек, что давно уже оскудела боярская казна, захирели его деревеньки. Да и деревеньки-то, тьфу, каждая в три двора. А боярин Зворыка дает за сыном Васильком дары немалые: и золото, и серебро, и землю. И лучше парня Досаде не сыскать. За Васильком — как за крепостной стеной: в обиду жены молодой не даст, приголубит ее и уважит.
Тихо вокруг. Все ниже опускается солнце за травянистый берег Лыбеди. Вот уж и вовсе скрылось, смазав вечерние тени. Юрий вскочил, прислушался к далекому топоту. Вскочила и Досада, встревоженно озираясь вокруг.
От Марьиных ворот ехали на рысях к Лыбеди всадники. В переднем Юрий узнал Давыдку. Добрый конь под ним поигрывал, шел боком, вскидывая голову. Дружинник сидел прямо, задумчиво глядел перед собой, опустив вдоль тела правую руку с гибкой плеточкой.
Разглядывая его, Юрий улыбнулся. Нравился Юрию Давыдка, такого молодца и он бы с радостью взял в свою дружину. На что крепок Зоря, но Давыдке он не чета. Верными людьми окружил себя дядька Всеволод: дарит им земли с пажитиями и лесными угодьями, не жалеет ни золота, ни серебра. На том и отец стоял, и дед был тоже умен — за то и любил, и почитал их Юрий. Потому и не пошел с ростовцами и Ярополком против дядьев своих, хоть и нашептывали ему на ухо коварные бояре, что, мол, по древнему праву, ему, а не Михалке со Всеволодом сидеть на владимирском столе...
Обратясь к притихшей Досаде, Юрий сказал:
— Ты затаись, а я скоро вернусь.
Свистом подозвал послушного коня, вскочил в седло.
В полумраке Давыдка не сразу признал Юрия, подняв руку с плетью, властно остановил его.
Но синее корзно приблизившегося князя тотчас ввергло дружинника в изумление:
— Никак, Юрий Андреевич?!
И в голосе его зазвенели приветливые нотки.
— Да что же ты, князь, не на пиру? — удивился он. — Слух когда еще прошел, будто возвращаещься ты из Городца, а я куда ни погляжу, нигде нет тебя... Бают, зело порубил ты булгар, взял большую добычу?
Юрий засмеялся:
