Нефритовый слоненок - Востокова Галина Сергеевна (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Зоя со скуки, невинно глядя в заплывшие бесцветные глазки, спрашивала:
– Ох, батюшка, любит вас, наверное, попадья-то? Сколько в дорогу наготовила…
И он отвечал, убедившись, что она не посягает на его кулечки:
– Нет попадьи, бог прибрал, царствие ей небесное. Это все прихожане, прихожане, на дорогу, на прощание.
Зоя уходила, хихикая в кулачок:
– Прихожане… С радости, должно быть, что избавились. А жену довел до могилы скупостью своей.
– Отец божий, обиженный богом, – мрачно шутил Степан Петрович.
– А что, если его угостить чем-нибудь? – спросила Катя. – Возьмет или откажется?
– Попробуй, если не противно связываться.
Она взяла малосольные огурчики и пирожки с печенкой, купленные у голосистой тетки на станции, и пошла к попу.
– Батюшка, не хотите ли отведать свеженького?
Он с минуту смотрел на нее и на подношение, видно соображая: «Или девчонка дурочка – свое отдает, или испорченное хотят подсунуть, чтоб не выкидывать», – но огурчики были гладкие, в листиках укропа, а пирожки маслянистые, благоухающие, и попик, остановившись на первой половине своей недлинной мысли, протянул пальцы с каймой на ногтях в цвет рясы и схватил огурчик.
– Благодарствую, дщерь моя!
– А может, вам одежду в стирку отдать?
– Она чиста… – Отец Григорий повернулся спиной, давая понять, что аудиенция окончена.
– Она чиста, как его помыслы, – продолжила вполголоса Зоя, – даже грязь собственную жалко. Степан Петрович, а что ему надо на войне? Сидел бы дома…
– Это же так просто, – ответил доктор. – На войне люди гибнут, и каждому отпустить грехи перед смертью надо, а кого и отпеть. И каждый, по возможностям, живой рублик или хоть пятачок ему в ладонь сунет поверх жалованья, а оно одно побольше, чем у докторов. Так что прямой резон есть попу на войну ехать. Куда ему только потом деньги девать? Ни жены, ни детей. Болезнь это, девочки, и он, пожалуй, жалости достоин, только сложно такого жалеть, да?
За Уфой местность, и до того холмистая, становилась все изрезаннее и около Миасса постепенно переходила в горы. Поезд, извиваясь, полз по ущельям и долинам, поднимаясь все выше и выше. Холод усиливался. Ветер местами оголял землю, местами наносил довольно глубокие сугробы. В вагоне было тепло, уютно и совсем бы хорошо, если б не грязное пятно отца Григория, маячившего по белоснежному коридору, и тихие ругательства денщика, отмывавшего заплеванный попом пол в туалете.
Катя смотрела на припорошенные первым снегом сибирские леса, темно-зеленой с проседью полосой убегавшие на запад, читала Бунина: «Смутно отсвечивают свинцовым блеском стекла. Если даже прильнешь к ним, то разве едва-едва различишь забитый, занесенный сугробами сад… Он… погружается в какое-то бесконечное пространство… И опять чувствует сквозь сон что-то зловещее…» Катя плотнее закуталась в пуховую шаль.
Поезд замедлил ход.
– Что за станция? – спросила Зоя, вглядываясь в темноту за стеклом, изредка пересекаемую снежинками. – Катюша, посмотри, может, из другого окна видно…
Заглянул Игнат:
– Барышни, к Байкалу приехали. Начальник поезда приказал всем покинуть вагоны. Одевайтесь тепло. Деньги возьмите с собой, а я все двери позакрываю, чтоб никто не шастал, и ключи главврачу сдам.
– Но почему?
– Не знаю. Говорят, поезд по озеру поплывет сам по себе, а мы отдельно.
Выяснили. Действительно, порядок был таков, что на ледокол «Байкал» вагоны загружались пустым. Пассажирам обещали каюты.
Девушки, поеживаясь, выбрались из обжитого вагона. Крупинки снега, гонимые резким ветром, колол лицо. Тусклые огоньки станции светились шагах в трехстах. Ворча, они побрели, спотыкаясь, к смутно белеющим в ночи строениям.
Маленький зал ожидания станции был забит солдатами пополнения. Степан Петрович попросил их освободить место для девушек, и они нехотя подвинулись. Катя впервые оказалась среди такой массы людей, которые шли, чтобы, не жалея живота своего, служить во славу отечества. Она жадно вглядывалась в серые измученные лица. Ни воодушевления, ни желания сразиться с врагом не было в них. Рядом сидящий рябой солдат в черной папахе затянул неуверенно:
– Вы, японцы, покоритесь! Эх-ва, эх-ва! Наша матушка Расея всему свету голова…
На него недовольно зашикали:
– Ишь, напился, так распелся. Дай людям отдохнуть…
В зале висел тяжелый дух перегара, махорки, пота. Во взглядах тех, кто не дремал, читался застывший мучительный вопрос – зачем, почему оторвали их с семьи, от родной деревни и везут куда-то далеко за тридевять земель, сражаться с неизвестным японцем?
Перешагивая через ноги, винтовки и вещевые мешки, к девушкам пробрался Игнат:
– В буфете вроде посвободнее и чай обещали согреть. Пойдемте туда.
Отец Григорий уже сидел за непокрытым столом в жирных лужицах, оставшихся, наверное, с обеда, приоткрывая по очереди свои кулечки, откусывал и них что-то невидимое, прихлебывая жиденький станционный чай.
– Ничего хорошего, – скривив губки, протянула Зоя.
– Да уж… – в тон ей ответила Катя, глянув на засиженную мухами витрину («Откуда сейчас мухи? С лета не мыли…») с сухими бутербродами. Скорченные от старости кусочки сыра безнадежно покоились на серых сухариках.
Буфетчица, зевая, вышла.
Степан Петрович, тоже не соблазнившись предложенным ужином, сказал:
– Вы тут прикорните, а я пойду отыщу наше начальство и скажу, что мы в буфете, чтоб не забыли нас ненароком.
Не хотелось ни спать, ни разговаривать. Катя прикрыла глаза и постаралась представить бал в особняке Храповицких. Не получалось. Виделись бородатые, угрюмые лица.
Только задремала, послышался протяжный свисток – ледокол подошел к берегу. Они вышли в морозную тьму. От станции к пристани бесконечными серебристыми стрелками тянулись рельсы. Девушки двинулись за первой партией мрачных людей, обвешанных мешками, тупо и мерно переступавших со шпалы на шпалу.
В ярком электрическом свете на пристани все немного оживились. Какому-то замерзшему солдату надоело притопывать на месте. Он попробовал пойти по кругу вприсядку, подобрав полы шинели. Приклад винтовки гулко стучал по ледяной земле.
Огромный матрос повел всех по переплетениям сходней и мостков. Ледокол слегка вздрагивал, когда паровоз вкатывал несколько очередных вагонов на нижнюю палубу. Обломки серых льдин бились об обшивку «Байкала». Под ними угадывалась черная холодная бездна.
Капитан стоял наверху, сам распределяя врачей и сестер по каютам первого класса, неожиданно теплым и чистым.
– Неужели добрались до постели? – пробормотала Зоя, зевая, и откинула покрывало.
Сильно качало. В коротком сне Катя взлетала на дачных качелях, касаясь протянутыми ладонями желтых липовых соцветий. А потом веревка оборвалась и она чуть не упала – пароход дернулся.
…Тьма за круглым стеклом иллюминатора стала чуть реже. Захотелось вдохнуть свежего воздуха, и Катя, накинув шубку, вышла на палубу. В сумраке она сначала не поняла, что навалено на промерзшие доски но, приглядевшись к изредка шевелящейся и похрапывающей темной массе, узнала в ней солдат. Кому повезло, спали вповалку под брезентом, кому нет прямо так, приткнувшись к едва теплым стенам столовой или к основанию пароходной трубы.
Клубами плавал стойкий запах перегара.
Она увидела знакомую фигуру. Степан Петрович шел от капитанской рубки.
– С добрым утром, Катюша. Как спалось? Сейчас причаливаем. Я вас будить шел.
– Здравствуйте… Хорошо… А отчего они так много пьют? – кивнула девушка в сторону солдат.
– Не от веселья, Катенька, не от праздника. Не околеть бы на морозе. Да и чтобы головы затуманить, а то ведь если задумаешься, совсем тошно будет а сделать ничего нельзя. Ну иди, поднимай подружку а я остальных обойду.
Ледокол точно вписался в дебаркадер. Верхние и нижние части сходней сомкнулись. Не разглядеть где кончались рельсы нижней палубы и начинались пристанские. Катя еще раз с жалостью оглянулась на сизые лица солдат в сизом полумраке и пошла к своему новенькому вагону в белоснежный уют.
