Юрьев день - Куликов Геомар Георгиевич (книги онлайн .txt) 📗

Глянь — за спиной Федора Богдановича старший брат.

— Живой?! — кинулся.

Припухло лицо у Митьки. Под глазом большой синяк. На губах запеклась кровь.

— Ларька? — в страхе и негодовании воскликнул Тренька.

Ничего не ответил Митька. А Федор Богданович:

— Помолчал бы, Терентий.

Насупился Тренька.

— Я ужин согрел, — сказал со скрытой укоризной: мол, со мной и говорить не желаете, а я о вас подумал, позаботился.

— Молодец, — похвалил, хоть и не весело, Федор Богданович и принялся полевое охотничье платье менять на обыденное.

Засуетился, ободренный добрым словом, Тренька. Разом все на столе собрал для Федора Богдановича и Митьки.

— Л сам что? — спросил старший борзятник.

— Я, — Тренька глаза отвел, — вас не дождавшись, поужинал.

Федор Богданович, к Тренькиной великой досаде, уговаривать его не стал, а обратился к Митьке:

— Поешь, Димитрий.

Митька, сидя на лавке в дальнем углу, покачал головой.

Возвысил голос Федор Богданович, что случалось с ним очень редко:

— Кому сказано!

Митька к столу присел, словно через силу, ложку взял.

Встревожился Тренька, не иначе у Митьки с Ларькой драка вышла.

Расспросить бы. Да уж больно пасмурны оба, что Федор Богданович, что Митька. «Ладно, — решил, — — подожду малость». И спохватился: Фодор Богданович с Митькой — худо ли, хорошо — ужинают. А Ласка с Бураном как?

Поерзал на сундучке, где сиротливо притулился. И будто между прочим:

— Я тут малость каши не доел, так, может, отнесу Ласке-то с Бураном.

Набегались, поди, тоже есть хотят.

Разом опустили ложки Федор Богданович с Митькой. На Треньку уставились так, что у того душа прямехонько в пятки.

Проглотил слюну Тренька:

— Немного оставил, самую малость... — и полез под лавку за спрятанным чугунком. Тряпицу, коей чугунок обернут был, чтобы не остыл, развернул. — Вот...

У Федора Богдановича скулы, кажись, сами собой заходили.

Бухнулся Тренька на колени. Заплакал.

— Не ел я кашу! Провалиться мне на месте, коли вру. Неделю голодовать буду, не гневайся только. Жалко мне Ласку с Бураном. Для них оставил...

К борзятникову сапогу прильнул:

— Ну, прибей, поколоти, что ли, только не гляди так!

— Встань, Тереня, с полу, — приказал Федор Богданович.

Встать не встал Тренька, а глаза с опаской поднял.

Федор Богданович темнее прежнего. А у Митьки по щекам слезы текут. Сколько помнил себя Тренька, отродясь такого не видал, крепким, словно кремень, всегда был Митька.

— Вот что, парень, — продолжал Федор Богданович, — ставь чугунок на стол да принимайся за него. Не нужна твоя каша Ласке с Бураном. — И, отвечая на Тренькин немой вопрос, пояснил: — Уступили рытовскому кобелю Смерду в волчьей травле. Потому удавлены, по княжьему приказу, на осиновом суку. Нет их более — ни Ласки, ни Бурана...

Остолбенел Тренька.

А Федор Богданович:

— Митька вступился за собак, так, вишь, как его Ларька с другими слугами отделали. И то еще не вся беда, Терентий. Променял князь Димитрия на пса Смерда.

— Смеешься... — не поверил Тренька. — Разве можно человека на собаку сменять?

Однако по лицу Федора Богдановича понял: не шутит старый борзятник.

— Неужто такой закон есть? — растерялся.

— У князя и Рытова закон, что дышло — куда повернули, туда и вышло, — хмуро заметил Федор Богданович. — Ты вот что, Терентий, поешь, да не глядя на поздний час — домой. Обо всем скажи деду и передай, чтобы он немедля ко мне шел. Надежды мало из беды Димитрия вызволить, однако и наималейшую надобно использовать. И помни, ко мне прежде, не к князю.

Собрался мигом Тренька, ужинать не стал. И, всхлипывая и слезы рукавом утирая, пустился бегом домой.

Заголосила мать, едва Тренька выпалил страшную весть. Бабушка, как и сам Тренька, поначалу не поверила:

— Будет пустое молоть!

Дед белее бороды сделался:

— Не путаешь ли чего?

— Все как есть... — помотал головой Тренька.

Засуетился дед. Одежку принялся надевать — в рукава не попадает.

— Может, мне с тобой? — встревожилась бабушка.

Дед от нее, ровно от назойливой мухи, отмахнулся. Забормотал, словно не в себе:

— Вестимо, после охоты хмелен был князь. Наговорил пустого да лишнего.

И, велев ждать его, ушел в ночь, почитай, уже черную.

— Что же теперь будет? — растерянно спросил отец.

Бабушка за одежку взялась.

— Не годится так, — молвила. — Одевайся, Яков. Надобно в Троицкое идти.

Глава 7

«МЫ ЛЮДИ ВОЛЬНЫЕ...»

Деда привезли к вечеру.

По вере своей государю-батюшке Петру Васильевичу и характеру вспыльчивому, направился он не к старшему борзятнику, а прямехонько в княжьи палаты. Попал в худую пору. Был жестоко бит по княжьему повелению. И теперь лежал на телеге под стареньким кожушком — глаза закрыты, борода в небо смотрит.

Жутко сделалось Треньке:

— Неужто помер?

— Живой, только слабый очень... — Бабушка поправила неподвижную дедову руку.

Кроме нее, возле телеги — отец, дядька Никола, видать, недавно подошедший, и чужой мужик в новом овчинном тулупе, опоясанном красным кушаком, и лисьей шапке с малиновым верхом. «Должно, рытовский», — сообразил Тренька.

Отец с дядькой Николой перенесли деда в избу, бережно положили на лавку под образа.

Бабушка распорядилась:

— Яков, лошадь распряги, корму задай. Степанида, стол накрой. — И с поклоном к мужику чужому: — Откушай, батюшка, чем богаты.

Тот отказываться не стал:

— Спасибо, хозяйка. В лихой час свиделись. Ну, да бог милостив, глядишь, обойдется.

Сначала не клеился разговор. Выпили винца — языки развязались.

Похрустывая соленым огурцом, осведомился дядька Никола у гостя:

— Звать как? Кем у господина своего служишь?

— Холоп я Ивана Матвеевича старинный и приказчик его, — степенно отвечал гость. — А зовут Трофимом.

— Однако, — прищурился дядька Никола. — С чего бы Ивану Матвеевичу посылать со стариком безвестным, князем наказанным, своего приказчика?

Бабушка сдвинула брови:

— Слышь, Николка, трезв вроде, а с гостем речь ведешь грубую.

— Хитрит наш гостюшка, — продолжал дядька Никола. — Не из жалости велел ему Рытов деда привезти. Тому другая причина есть.

Трофим ясными глазами поглядел:

— Верно. Без причины, сказывают, и чирей не вскочит. Вот и Ив-ан Матвеевич к князю пожаловал...

— Эва, сказал! — перебил дядька Никола. — Рытов на охоту в княжьи земли приехал. Господскую душеньку свою потешить. ЕЗот те и вся причина.

Усмехнулся приказчик Трофим:

— Мужик ты неглупый. А тут — не угадал. Охотничьих угодий у Ивана Матвеевича, верно, поменее, чем у князя. Однако, слава богу, за чужими зайцами ездить не надобно. Своих хватает. И земель царь Иван Васильевич пожаловал Ивану Матвеевичу достаточно, хоть и в краю посуровее здешнего. А вот в чем Иван Матвеевич и впрямь нуждается, так это в крестьянах, чтобы те земли заселить и впусте не держать.

— Ловко! — воскликнул, не скрывая удивления, дядька Никола. — Я думал, Рытов случаем решил попользоваться. А он, стало быть, не на зайцев — на людей приехал охотиться. Так, что ли?

Рытовский приказчик ответил спокойно и рассудительно:

— На зайца охотятся — его сгубить хотят. Не по своей воле зайчишка иод собак выходит в поле. А государь Иван Матвеевич насильно к себе никого не берет. Живется человеку на своем месте довольно и без обиды — слава богу. Ну, а коли крестьянин от господина своего терпит мытарства и уйти хочет, — тут Иван Матвеевич милость готов оказать и на свою землю переселить. А ты — на людей охотиться...

— Ладно ли под Рытовым живете? — пытал дядька Никола.

— Не ангел господен Иван Матвеевич, однако людей на собак не меняет. И стариков до полусмерти не порет.

— А молодых? — подковырнул дядька Никола.

Тут терпению гостя пришел конец. Встал из-за стола, бабке поклонился: