Евангелие от Фомы - Наживин Иван Федорович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Ирод, по обыкновению, пьянствовал накануне чуть не до рассвета и был не в своей тарелке, но когда Хуза доложил ему о приходе Иешуа, Ирод, блистая своими чудесными зубами, весело расхохотался: хитрый шакал идумейский сразу понял ход прокуратора.
— Понимаем, понимаем!.. — весело воскликнул он. — Ну, пусть арестованного введут… Понимаем!
И когда перед ним в сопровождении караула и франтоватого Хузы встал истомленный Иешуа, Ирод долго смотрел на него, а потом, щеголяя своим галилейским произношением, — это должно было свидетельствовать о его близости к его возлюбленному народу — спросил:
— Так это ты все баламутишь народ?..
Иешуа тяжело вздохнул и тоскливо повел глазами. Ему хотелось есть, хотелось спать, ноги подгибались от нестерпимой усталости, все тело болело от побоев… Он устало молчал…
— А, правда, ты умеешь делать всякие чудеса?.. — удерживая тяжелую отрыжку, продолжал Ирод. — Покажи мне несколько твоих штук и я, пожалуй, отпущу тебя… А?
У Иешуа кружилась голова. Тоска смертная давила его. Он молча взглянул на этого сытого, в богатых одеждах человека с самодовольным, накрашенным лицом. Это — убийца Иоханана. Он содрогнулся, но молчал.
— Ну, что же мы с ним делать будем? — с улыбкой обратился Ирод к Хузе. — А правду говорят, что ты воскресший из мертвых Иоханан?
Иешуа, не подымая головы, молчал. Ирод не знал, что делать. Историю с Иохананом в народе еще помнили. Повторить такой опыт Ироду не хотелось: игра с огнем кончается не всегда безопасно. «Царь иудейский»? Это только смешно: хорош царь!.. А, кроме того, римские когорты свое дело всегда сделают — это знал и Ирод, и синедрион. Лучше всего подставить ножку этому гордецу Пилату, отослав узника к нему обратно: все-де в твоей власти, а мы-де люди маленькие! Ирод не мог не рассмеяться…
— Ну, вот что, Хуза… — довольный придуманной штукой, сказал Ирод. — Отправь его обратно к прокуратору и скажи там, что Ирод-де допросил его, но ничего-де особенного не нашел. К тому же дело-де все происходило не в Галилее, а в Иудее, а кроме того, касается цезаря, то есть дело государственное, и потому тетрарх во всем-де полагается на твою мудрость… А теперь идите… И ко мне никого не пускай: я хочу выспаться хорошенько…
И, громко зевая и посмеиваясь, он вялой походкой пошел во внутренние покои.
— Идем! — строго сказал арестованному Хуза, не забывший еще грубого обращения с ним Иешуа при недавней встрече. — Поворачивайся!
По широкой, мраморной лестнице из сада поднималась Саломея, тонкая и гибкая, как змея. В руках ее был пышный сноп чудесных росистых роз, которые она только что нарезала в саду. Увидав Иешуа, она широко раскрыла свои бездонные, мерцающие глаза и серебристо рассмеялась:
— Ну, что? — прокартавила она. — Что я тебе говорила?!
Он устало взглянул на нее. И, опять рассмеявшись и напевая какую-то песенку, широкой, мраморной лестницей она пошла во дворец…
— Ну, что? — полетели из толпы крики. — Чем кончилось?
— Ирод посылает преступника обратно к прокуратору… — значительно провозгласил Хуза.
Толпа грозно зашумела: это что же, издеваются над ней, что ли? Что, не знают они, что ли, что скоро Пасха?.. И злоба ее обрушилась на Иешуа: если бы не суровый Пантерус со своими легионерами, ему, может быть, и несдобровать бы… И в вихре ругательств, свиста и всяческих издевательств шествие снова направилось к претории. Хуза уже чувствовал себя как бы обязанным руководить всем и деловито и громко разъяснял толпе, как и что. Те, принимая во внимание его дорогой плащ и золотые кольца на холеных руках, почтительно слушали и соглашались… Но толпа, неудержимо напирая сзади, бурным потоком несла всех к претории: озаренные солнцем S. P. Q. R. на ее фронтоне уже виднелись вдали.
Пилат крепко выругался, но решил не сдаваться. Он снова поднялся на биму и, когда Пантерус покрыл своим могучим «silentium!» шум площади, Пилат громко крикнул:
— И Ирод не нашел на узнике никакой вины!.. Я отпускаю вашего «царя иудейского», — с иронией подчеркнул он, — на все четыре стороны!..
Переводчик тут же, по его знаку, прокричал его слова по-арамейски. Площадь сразу закипела. С исступленными лицами люди лезли к биме и, потрясая кулаками, кричали, как бешеные:
— Как нет никакой вины?! Раз он называет себя царем иудейским, значит, он противник цезарю! Как же можешь ты покрывать такие дела?!
Пилат смутился этой наглостью: злейшие враги цезаря, в одно мгновение сделавшись его преданными подданными, обвиняли его, Пилата, в попустительстве врагам цезаря! И он уже видел, как летит из Иерусалима новый донос на него Тиверию.
— Нет у нас другого царя, как цезарь римский!.. — ревело вокруг бимы. — Если ты оправдаешь этого смутьяна, значит, ты неверный слуга своего цезаря!..
Раздраженная толпа из самолюбия не хотела уже уступить своей добычи. Хуза просто из себя выходил. Иезекиил незаметно, издали, руководил своими крикунами. Но раздражался, полный ненависти к этой вонючей сволочи, и Пилат. Он снова энергичными шагами прошел в преторию.
— Ты называл себя царем иудейским?.. — спросил он Иешуа.
Тот бледно усмехнулся и поднял на него свои полные истомы глаза.
— Царство мое не от мира сего… — едва выговорил он, и была теперь для него самого эта мысль далека и бледна, как полузабытый сон.
Пилат прежде всего решительно ничего не понимал
— Не от мира сего? — повторил он. — Какой же есть еще мир у тебя?
Иешуа молчал.
— Ну, это ты, любезный, взял довольно скверную привычку разговаривать с начальством таким образом… — сказал Пилат. — Ты что, из платоников, что ли?
Иешуа молчал. Пилат беспомощно развел руками. Сердце никак не позволяло ему уступить.
— Как же ты мне не отвечаешь?.. — обратился он к Иешуа. — Разве ты не знаешь, что я имею власть распять тебя и имею власть отпустить тебя?
— Ты не имел бы надо мной никакой власти, если бы не дано было тебе этого свыше… — потухшим, равнодушным голосом сказал Иешуа.
Пилату надоели эти таинственные, непонятные слова, под которыми, по его мнению, ничего, кроме вздора, не было. Он приказал вывести Иешуа к народу, снова взошел на биму и поднял руку. Буйствующая толпа стихла.
— Вот этот человек!.. — громко повторил Пилат. — Он не признает себя царем иудейским…
Толпа бешено взревела:
— Как не признает?! Разве не въехал он, обманщик, в город на ослице?! Это все видели! Что ты все покрываешь врагов цезаря?.. Он не признает!..
Пилат поднял свою круглую, тяжелую, лобастую голову. Ему показалось, что он нашел средство освободить этого невинного и, может быть, полусумасшедшего человека.
— Ну, вот что!.. — крикнул он. — У вас есть обычай отпускать для праздников кого-нибудь из преступников. Кого хотите вы, чтобы я отпустил: его или Варавву?
— Варавву!.. — радостно рвануло по площади. — Варавву!
Бессильный прокуратор в бешенстве крепко сжал кулаки и крикнул:
— Ну, пусть будет по-вашему! Я умываю в этом деле руки…
И он сделал вид, что моет руки…
— Так!.. Пусть его кровь будет на нас и на детях наших! — исступленно ревели вонючие глотки. — На крест его!..
— На крест!.. На крест!..
На кровле дома Никодимова раздались рыдания, но за ревом толпы никто не слыхал их.
Пилат, не глядя на Иешуа, прошел в преторию и отдал соответствующие распоряжения дежурному центуриону, а сам, расстроенный, полный отвращения, ушел к себе. Солдаты тотчас сорвали с Иешуа его вывалявшийся в земле, пропахший потом плащ и стали, по положению, бить его лозами. Потом одели его в какие-то красные лохмотья, на голову, вместо короны, положили венок из колючей акафы, в руки, вместо скипетра, дали палку и под рев толпы посадили на биму. И все, что было близко, плевало в лицо Иешуа, било его по землистым, ввалившимся щекам, било по голове, от чего колючки акафы впивались в тело, и в диком исступлении кричало: «Радуйся, царь иудейский! Осанна!» А задние, работая в тесноте локтями, с сумасшедшими глазами пробивались вперед, чтобы тоже ударить, тоже плюнуть… По истомленному, угасшему лицу побежали струйки крови… Пилат в глубине души надеялся, что зверь, потешившись, этим и удовлетворится, но, когда Иешуа с закатившимися глазами пошатнулся и едва не упал с бимы, со всех сторон раздались крики:
