Артамошка Лузин. Албазинская крепость (Исторические повести) - Кунгуров Гавриил Филиппович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Сабуров и его казаки, давнишние бывальцы, ратных дел храбрые люди, омрачились. Лукавство даурцев показалось обидным, досадным; уязвило оно ратников Сабурова пуще стрел и пик. Сабуров не пошел на пепелище, стоял на холме, грыз кончик уса, клял свои неудачи.
На пепелище, возле тлеющего пня, нашли казаки обгоревшую молодую, лицом пригожую даурку с младенцем на руках. Полонянку привели к Сабурову.
Через толмачей выведали: даурка — одна из жен князя Албазы. От полонянки узнали и тайну гибели даурской крепости.
За пять дней до ратного похода Сабурова жители даурской крепости взбунтовались. Подошли даурские воины к шатру князя Албазы, подняли над головами ножи, пики и луки.
— Не наш ты, князь!
— От княжения твоего лихо нам, и женам нашим, и детям, и скоту.
— Ты накликал краснобородых лочей!.. От мира с ними отказался! Ты!..
Албаза вышел из шатра, из-под высокой шапки выбивались седые космы и спадали на желтое лицо. Ветер трепал полы расхлестнутого цветного халата. Князь вздергивал плечом, сутулился, клочки бровей сходились у переносья, говорил гордо:
— На тигра можно влезть, но с тигра нельзя слезть…
Князя перебили голоса воинов:
— Тигр не родится от вшивой овцы!.. Убирайся ты, маньчжурский ублюдок! Убирайся!..
Князь вздрогнул, попятился, чтя обычаи предков, с поста не сошел, снял с себя пестрый, шитый шелком халат, бросил его в толпу. Вмиг воины халат разодрали в клочья, а лоскутья, подхватив на острие пик, побросали на голову князя. Князь закрыл лицо ладонями и скрылся в шатре. Поруганный и униженный, сорвал он тетиву лука, зацепил ее за шест шатра и удавился. За ним последовали семь верных его жен, преданные слуги и рабы. Скрылась лишь молодая жена князя, красавица Эрдэни, с малолетним сыном. Охваченные страхом, даурцы, захватив малые пожитки, жен, детей и скот, разбежались по лесам и степям. Князем даурцев стал храбрый князь Туренга, он велел опустошенную крепость не оставлять ненавистным лочам, а сжечь и пепел развеять по ветру.
Казаки оглядели пепелище. Поодаль нащупали в земле потаенные ямы, а в них — запасы даурцев. Набрали двадцать коробов зерна, много вяленой рыбы да неведомого корня сладкого, сушенного с дикой вишней, больше восьми коробов. Добыча скудная. Однако поп Гаврила отслужил победный молебен.
Но этим не закончился ратный поход Сабурова на великом Амуре.
Князь даурцев Туренга направил гонцов к эвенкийскому князю Чапчагиру, просил его старые обиды забыть, собирать храбрых эвенкийских воинов и идти сообща на крепость лочей. Туренга обещал Чапчагиру большие почести, а его сородичам безмерные милости. Туренга хвалился, что великий богдыхан, император Китайского царства, принял его просьбу и тоже посылает на лочей храброе войско.
И зиму и лето жили албазинцы в ратных заботах и тревогах. Даурцы терпеливо готовились к великому походу против лочей, наносили урон ночными набегами, жгли хлеба албазинцев, угоняли скот, выслеживали казаков, убивали, их, хватали в плен, но в многолюдные бои не вступали. Словно буря в светлый день, налетали даурцы то с одной, то с другой стороны и так же мгновенно исчезали, как и появлялись.
…Шли годы. Собирала и множила силы Албазинская крепость.
Надвигалась большая война.
Берестяная люлька
На склоне горы по солнцепеку разбросалось стойбище храброго эвенкийского князя Чапчагира. У подножья билась кипучая речка Уруча.
Чум князя, покрытый белыми оленьими шкурами, возвышался на холме.
По правую сторону, на расстоянии полета стрелы, стояли чумы близких родичей князя, а по левую — чумы его жен. Самый близкий чум — любимой жены Мартачи.
В чуме князя жарко горел костер. Князь лежал на песцовых шкурах. Остроухая собака, осторожно ступая, доверчиво ткнулась носом к хозяину, но князь толкнул ее ногой; она с визгом забилась под шкуры.
Неудачи преследовали князя.
Караван вел мудрейший вожак Чапчагирского рода — старый Лока. Лучше Лока никто не умел искать в тайге удобные пути и богатые кормовища. Однако Лока сбился, завел караван в россыпи, буреломы, топкие болота. Много пало оленей, потонуло людей и добра. От огорчения старый Лока не пришел в свой чум: бросился со скалы в пропасть. Чапчагир вывел караван к речке Уруче. Сидя у костра, думал: «Злые духи отобрали у Лока глаза и нюх оленя — худая примета».
У Мартачи родился сын. Родичи князя, нагибаясь к земле, обегали чум Мартачи. Услышав плач рожденного, морщились. В стойбище никто рожденного не видел. Даже женам князя не велено было подымать полог чума Мартачи. Оглядела рожденного лишь старая шаманка. Она принимала роды. По-лисьи хоронясь, шаманка ходила по стойбищу, нашептывала:
— Рожденный худых кровей… Глаза поперечные, цвета зеленой лягушки, а волосы желтые — болотной травы… Горе от него эвенкам…
Чапчагиру старики родичи говорили:
— Не было у эвенков так!.. Бойся, князь, белых кровей!..
На восходе десятого дня Чапчагир выбрал двух лучших оленей и поехал в Волчью долину, к большому шаману.
Черный чум шамана нашел среди сухих лиственниц, подле каменистой россыпи. Вошел в чум, сорвал с пояса хвост волка и бросил наотмашь в потухающий костер. Хвост не вспыхнул пламенем и не осветил чум, а потянулась из костра вонючая дымка. «К худу», — подумал князь. Шаман спал, охраняемый священной собакой. Собака оскалила зубы, готовясь броситься на Чапчагира. Он вышел из чума. Поодаль развел костер и ждал пробуждения шамана.
Солнце низко поплыло над лесом, шаман позвал Чапчагира в свой чум. Князь сел подле маленького беловолосого старика с горящими змеиными глазками. Шаман, не поднимая головы, разжал тонкие, словно берестяные, губы и нараспев сказал:
— От лисицы родится лисенок, от волчицы — волчонок… А кто может родиться от лисицы с волчьей пастью?
Князь вздрогнул. Шаман вскинул голову и, прокалывая глазами князя, торопливо забормотал:
— Если к стаду прибьется бешеная олениха с олененком, хозяин убьет и олениху и олененка… Он спасет все стадо!.. — В кочевье твоем худое… Родился волчонок белых кровей!.. Возьми, князь, черный лук!..
Чапчагир попятился, неловко задел ногой за сучья костра, костер развалился. Шаман встал, снял с шеста лук и сунул его в руки Чапчагира.
— Возьми черный лук. Тетива его туга, стрела остра, на острие ее — яд змеи…
Чапчагир выбежал из чума. Гнал оленя безудержно. Бежал олень, обгоняя ветер. Темно, в глазах Чапчагира: брызнула слеза, упала на узорчатый нагрудник. Чапчагир взглянул на черный лук. Олень бежал, хрипя и задыхаясь, а Чапчагир его гнал, торопил, орал гневно: «Хой! Хой!..»
Добежав до кочевья, олень пал. Чапчагир оленя бросил, кинулся в чум Мартачи. Мартачи качала в берестяной люльке сына, пела протяжно, тонкоголосо, жалобно. Чапчагир не понимал слов, однако слушал. Взглянув на сына, широко улыбнулся. Черный лук бросил в сторону, сел возле Мартачи. Взял люльку на колени, — сын проснулся, заплакал. Чапчагир глядел в глаза сыну, шептал: «Зеленые… круглые… большие…» Повернул голову к Мартачи, сказал гордо:
— Назову сына Шиктауль — быстроногий, проворный.
Помолчав, Чапчагир добавил:
— Пусть сын будет быстрее лося!..
Возле чума послышались шаги. Чапчагир вышел. Мартачи услыхала:
— Гонцы приехали к князю от даурского владетеля…
Чапчагир ушел в свой чум. Мартачи узнала тайну приезда скорых гонцов: поведет Чапчагир большую эвенкийскую рать рекой Уручей на крепость Албазин, нападет на нее ночью, сожжет, всех русских побьет, будет самым храбрым, из храбрейших князей.
Мартачи плакала, смерти русских боялась. Думала: Чапчагир войны с русскими не хотел, надо его упросить, чтоб в поход не ходил, от даурского владетеля отошел. Чапчагир не приходил. Вокруг чумов слышалось цоканье рогов оленей, говор многолюдной рати, торопливые сборы.
Утром, до солнца, Мартачи, тайно взяв черный лук и берестяную люльку сына, бежала из чума к бурливой речке Уруче. Плакала, молилась… Оглядевшись вокруг, положила в люльку лук, насторожила стрелу, к ней прикрепила шнурком свою нательную иконку и пустила люльку вниз по течению реки Уручи. Уруча впадала в Амур неподалеку от Албазина.
