Гетманские грехи - Крашевский Юзеф Игнаций (книги полностью .txt) 📗
– Это будет лучше всего и в том отношении, – сказал он Теодору, – что я буду охранять свое имущество и контракт присоединю к актам процесса, а подкоморий, если бы и хотел посчитаться, не решится иметь дело со мною. Это было благодеянием для Теодора, который тотчас же выехал к матери, чтобы лично сообщить ей обо всем, что произошло.
Перед отъездом ротмистр шепнул ему:
– Сначала к матери, а потом к генеральше, там уже будут вас ждать; а я извещу их об отобрании Божишек.
С беспокойством в душе, еще не смея верить своему счастью, хотя к нему примешалось много черных предчувствий и серых мыслей, Паклевский поспешил в Борок.
Он застал егермейстершу в постели, в лихорадочном жару. Рассказ сына о возврате деревни и об отказе от нее подкомория, правда, очень обрадовал вдову, но она не могла хорошенько понять, что побудило этих чужих людей заняться судьбой ее сына, а Теодор не без основания не решался теперь же сказать ей всю правду. Он хорошо знал, что мать будет против его женитьбы. Проведя несколько дней в Борку и не говоря матери, куда едет, только сославшись на неотложные дела. Теодор прямо оттуда направился в имение старостины, где жила и генеральша с дочкой.
Рацевичи, наследственное имение старостины, было очень красиво расположено на берегу Немана и славилось в свое время прекрасным, полным вкуса устройством дома и сада. Сентиментальная пани не жалела издержек, чтобы сделать из своего имения нечто подобное тому, что она видела за границей. Но так как трудно было найти хороших художников и ремесленников, то приходилось довольствоваться тем, что случайно попадалось. Каменный дом, хотя и небольшой по размеру, выглядел очень красиво, окруженный парком, в котором на каждом шагу попадались то хорошенький мостик, то избушка, то китайская беседка или японский домик, потому что при Саксонце китайщина и японщина были в большой моде. Все это содержалось в большом порядке, а дворня бездетной старостины, многочисленная, нарядная, хорошо питавшаяся и весело предававшаяся безделью, обращала на себя внимание своим довольным и веселым видом.
На дворе было заметно некоторое оживление, как будто готовились к приему гостей. Так прошло около часа; наконец, вбежал, запыхавшись, тот самый мальчик, который встретил Паклевского, и пригласил его следовать за ним.
Паклевского провели в маленькую овальную залу внизу, с окнами в сад, в которой никого не было. Мальчик исчез; прошло еще несколько минут, осторожно отворились боковые двери, и медленно не вошла, а проскользнула в комнату нарядная, розовая, хотя немножко чем-то опечаленная Леля.
Она молча остановилась перед Паклевским, взглянула ему в глаза; она казалась такой встревоженной, взволнованной и в то же время была так неотразимо прекрасна и так серьезно настроена, несмотря на свою молодость, что Теодор опустился перед ней на колено.
Она приложила палец к губам, а другую руку подала ему для поцелуя.
– Ну, вы видите теперь, что и вертушки имеют сердце? – шепнула она. – Я даже сама не думала, что могу быть такой отвратительно навязчивой и упрямой. Одно слово еще, и я должна бежать, а вы поздороваетесь со мной, как будто мы еще не видались, одно слово! С мамой надо быть очень внимательным и почтительным и очень ее любить. Вы понимаете меня? Да ведь это совсем не трудно, потому что мама очень милая и красивая и, правда же, очень, очень добрая!
Она еще раз протянула ему руку, боязливо оглянулась и выскользнула в те же самые двери.
Паклевский стоял еще как очарованный, когда кто-то подошел мелкими, быстрыми шажками к другим дверям: вошла принаряженная, подкрашенная и еще более безобразная, чем когда-либо, старостина, с выражением безмерной нежности на улыбающемся лице.
Она подбежала к Теодору, протянула ему обе руки и воскликнула:
– Мой дорогой спаситель!
Бедная женщина была взволнована, как молодая паненка, которая находила, наконец, своего возлюбленного. Сердце ее было полно любви к красивому юноше, хотя она уже ни о чем не мечтала и ни на что не надеялась после признания Лели, которая сумела привлечь ее на свою сторону.
Она шутливо погрозила ему пальцем и вздохнула.
– Я все знаю, все знаю, – шепнула она. – С сестрой будет много хлопот, но мы с Лелей как-нибудь справимся с нею, да и ротмистр поможет. Говоря это, она с невольной кокетливой гримаской взглянула на Теодора, и вдруг ей стало жаль этого Антиноя.
– Леля – очень добрая девочка, но ведь это дитя, дитя! У мужчин странный вкус. Вам будет много возни, потому что с ней трудно столковаться. Она готова порхать, как птичка.
Не успела она докончить своих слов, как в комнату вплыла торжественная, очень серьезная и величественная генеральша, а за нею скромно вошла прекрасная Леля, изображая из себя невинную простушку. Встреча была холодная.
Леля, однако, успела шепнуть Теодору:
– Завтра приедет дядя! С ним пойдет легче!
При входе генеральши разговор примолк. Она повеяла на всех холодом. На утро, когда еще все спали, Теодор вышел, одетый, из своей комнатки в сад и пошел прогуливаться, вдыхая в себя нежный аромат молодой зелени и только-только распустившихся цветов.
Тут на всяком шагу можно было напасть на следы утренних прогулок старостины: на скамейках, на столбах, на древесных стволах были начертаны ее рукою надписи из любимых авторов, стихи, прозаические изречения. Паклевский разбирал эти надписи, с трудом восстанавливая их стертый текст, как вдруг увидел мелькнувшую фигурку Лели. На ней была широкополая пастушеская шляпка и белое кисейное платьице.
– Кто позволил вам так рано гулять в парке? – вскричала она. – Боже сохрани, если бы мама узнала, вот-то бы нам попало! Но, к счастью, она еще спит…
Девушка заглянула ему в глаза.
– Почему вы такой печальный? Я этого не люблю… Для печали будет довольно времени – потом…
– Никогда, – становясь смелее возразил Теодор. – Только бы мы были вместе!
– Тише! Тише! Пока не будет формального предложения, мама не даст своего согласия, мы можем говорить о будущем только фигурально.
– Сегодня приедет дядя, – живо добавила она, – но пока его еще нет, ради Бога, ухаживайте за мамой, старайтесь ей услужить. К тете тоже будьте внимательны, ну а со мной – можете не считаться. Ротмистр, как только приедет, возьмет все в свои руки и устроит так, что я пана возьму в неволю. Да, да! Вы должны будете меня слушаться, потому что я привыкла к тому, чтобы меня все слушались. Потом уж из благодарности буду немного слушаться вас, но… Очень немножко!
Так шуткою начался очень серьезный разговор обо всем, что касалось будущего. Леля желала знать, как выглядят Божишки, и что можно из них сделать; спрашивала его о матери, строила тысячи прекрасных планов. Стук открываемого окна или приподнимаемой жалюзи в доме, знаменовавший пробуждение генеральши, заставил Лелю скрыться в комнаты, а Теодор пробрался в свой флигель.
День прошел в разговорах о Варшаве, канцлере и видах будущего избрания короля. Не было сомнения в том, что красивый стольник литовский был кумиром всех дам. Их мечты окружали будущий трон радужным сиянием.
Генеральша, которая имела счастье видеть его, разговаривать с ним и даже получить одну из улыбок стольника, отзывалась о нем с энтузиазмом – так она сама выражалась.
Ротмистр явился как раз к тому времени, когда собирались садиться за стол, и весть о его приезде вызвала краску на лицах матери и тетки. Теодор поспешил к нему навстречу.
Старик с беспокойством спросил его:
– Ну что, как дела?
– Ничего, – отвечал Теодор, – только генеральша в дурном настроении. – Это естественно, – сказал Шустак, – я еще не видел матери, которая, выдавая дочь замуж, не позавидовала бы тому радостному волнению молодости, которое никогда уж не повторяется. Даже матери могут ревновать! Вычистившись от пыли, ротмистр тотчас же пошел к столу, зная, что старостина не любит ждать с едою и рисковать порчею обеда. За исключением Лели, которая бросила дяде благодарный взгляд, остальное общество встретило ротмистра холодно и принужденно. Обе дамы хорошо знали, что означает его приезд.
