Меч и плуг (Повесть о Григории Котовском) - Кузьмин Николай Павлович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
О себе Ольга Петровна рассказывала скупо. Родилась и выросла на Волге, в Сызрани, работала корректором в социал-демократической газете, которую редактировал Елизаров, муж Анны Ильиничны Ульяновой, сестры Владимира Ильича.
— Вот как! — удивился Григорий Иванович. — И вы были знакомы?
— С Анной Ильиничной? Разумеется.
В Москву Ольга Петровна приехала в 1914 году, училась на медицинском факультете университета. Руководитель кафедры Бурденко предлагал ей остаться в ординатуре, но она вызвалась поехать на фронт. Признаться, предстоящая работа ее немного пугает. Нет, нет, трудности пути она в расчет не принимает! Но, видимо, теперь, когда дорога на фронт позади, начнутся настоящие испытания.
Сбоку Ольга Петровна заглядывала ему в лицо, он потуплялся и трогал себя за нос. Что было ответить? Сказал, что вообще-то сейчас на юге начинаются горячие денечки: Деникин. В Красной Армии создаются подвижные кавалерийские соединения. Он, например, назначен командиром бригады. Ольге Петровне придется взять на себя всю лечебную часть, потому что бригадный врач Скотников пьет без просыпу, не лекарь, а вороний корм!
— Но это вам, наверно, все неинтересно? — спохватился он.
— Наоборот! — запротестовала Ольга Петровна и заставила его рассказывать дальше.
Странно, что ни в тот вечер, ни потом он не испытывал ни малейшего раскаяния в том, что поддался настроению минуты и разговорился нараспашку. Наоборот, ему хотелось видеться с ней снова и снова, ходить, чтобы она держалась за его локоть, и разговаривать без каких-либо утаек, — единственный человек, который вызвал его на такую небывалую откровенность. («Когда сочувственно на наше слово одна душа отозвалась…») Даже с товарищем Павлом он не испытывал такой свободы! Значит, в самом деле что-то протянулось между ними и, несмотря на боевую обстановку, на занятость обоих, крепло день ото дня.
Провожая ее к начальнику санитарной службы 45-й дивизий, Григории Иванович неожиданно остановился и затоптался с виноватым видом.
— Вы знаете, я должен вам сознаться. Тут такое дело. Товарищи интересуются, кто вы мне такая. Понимаете? Ну, я подумал, подумал, да и брякнул: жена. Только вы не подумайте ничего! Нет, нет. Это я для вашей же пользы. Мужики, они знаете какие? Видят, женщина, одна. Ну и все такое. А тут… бояться будут.
На время, пока формировалась кавалерийская бригада, Ольга Петровна получила назначение в перевязочный отряд. Котовский находил возможность навещать ее, иногда пересылал коротенькие записки. Однажды ее отыскал сумрачный Зацепа и вручил знакомый кожаный чемоданчик.
— Здесь имущество вашего брата.
Она удивилась: то жена, то сестра. Оказывается, среди бойцов прошел слух, будто комбрига за время болезни отыскала сестра и вызвалась поехать с ним на фронт. Они были рады за своего командира: все родной человек рядом, если что случится.
Формирование бригады подходило к концу, при встречах Котовский рассказывал, какие подбираются люди — орлы. Заслушиваясь, она невольно представляла себе сказочных богатырей, отважных рубак, способных одним своим видом поразить любого врага. Многих в бригаде она знала заочно, по вдохновенным рассказам Котовского.
Каково же было ее удивление, когда она впервые увидела выстроенные на площади эскадроны. Сначала она не поверила своим глазам. Бойцы в измызганных шинелях и венгерках, в штатском пальто и драных полушубках, кто в валенках, а кто и в лаптях горделиво сидели на разномастных лошаденках самых разных пород: от добротных кавалерийских коней до захудалых крестьянских кляч. Выделялся Илларион Няга, командир первого полка, в бурке и казачьей папахе. На Макаренко, командире второго полка, были обычный полушубок и шапка с опущенными ушами. Начальник штаба Юцевич мерз в жиденькой солдатской шинельке.
— Не туда глядишь! — возбужденно говорил комбриг. — Лапти что… До первого боя. И лошадь тоже. Ты их в деле посмотри. Я же говорю — орлы!
Он склонился к ее уху, лицо его слегка порозовело.
— Я когда-то себя Дубровским воображал. Да, да! Эх, мне бы тогда таких вот героев…
Взволнованная, она стояла рядом с комбригом и во все глаза смотрела на проходившие строем эскадроны. Убого обмундированные бойцы, сворачивая шеи, преданно глядели на своего комбрига и орали, иные выхватывали шашки и проносили их над головой. Бойцов поднимало сознание того, что они делают одно дело вместе с таким прославленным человеком, который к тому же каждого из них знает в лицо и по имени.
Они подобрались один к другому сами, подобрались но духу и решимости сражаться, и Котовским знал, что в бою их недостаточно убить, их еще надо повалить, — вот какие это были люди! Они воспринимали окружающий мир с подобающей времени простотой: свои и чужие. Чужих надо убивать, иначе они убьют тебя. И вот когда совсем не останется чужих, тогда наступит прекрасная жизнь, без изнурительных голодных переходов и смертельного вихря атак. Будущая жизнь представлялась им чем-то вроде пышного кумачового восхода над молодой зеленой степью. Для здания нового, невиданного прежде мира они пока что только стаскивали камни — каждый свою глыбу. Об архитектуре, об окончательной отделке ни у кого покамест не болела голова, — сначала нагромоздим достаточно необходимого материала, а уж потом достроим и отделаем. Потом… Многое заключалось для них в этом простом коротеньком слове. Ради того, что будет потом, они раздетые погрузились в теплушки и отправились рубиться и умирать под Петроград, далеко от родной теплой Бессарабии, гибли, не издав ни слова сожаления, а если и прощались, умирая, то по запалу боя, по разгону души говорили такие слова, что у оставшихся в живых закипала кровь, и, может быть, поэтому они в своем нищенском обмундировании, на тощих, изломанных нуждою лошаденках громили наголову самые отборные дивизии, разбивали самых образованных генералов.
Ряд за рядом, взвод за взводом, эскадрон за эскадроном проходили восторженно кричавшие бойцы, и у комбрига от подступавшего волнения розовели скулы, блестели глаза. Эти люди прошли с ним в составе Южной группы войск, за плечами у них были бои под Новой Греблей и Петроградом, и он знал, что они не задумаются выполнить любой его замысел, любое приказание или жест. В ответ ему хотелось прокричать им самые горячие слова любви и благодарности, однако он, облизывая сохнущие губы, лишь с щегольской медлительностью сгибал в локте руку и выбрасывал пальцы к виску.
Впоследствии Ольга Петровна не раз вспоминала этот первый, памятный для нее смотр, когда она вблизи увидела полки, покрывшие себя славой непобедимых. Со временем она привыкла к ним настолько, что узнавала в лицо каждого или почти каждого. Она узнала, что обстоятельный Криворучко всякий раз, садясь писать приказ по полку, натягивает сапоги: приказ — это не родне приветы, тут необходимо уважение к тому, что пишешь. Ее перестал коробить цинизм Девятого, неисправимого ругателя. Лихой Илларион Няга, чуб на сторону, зубы напоказ, посмеиваясь, деликатно объяснил ей, возмутившейся однажды жестокостью боя, когда не было взято ни одного пленного, объяснил, что ничьей вины в этом нет, какая тут вина? Одно слово: бой. Или ты, или тебя… (Под Новой Греблей, слышала она, как раз эскадрой Няги, спешившись и ползком подкравшись к офицерским позициям, бросился и переколол, изрубил всех, не оставив никого в живых. Долго будут помнить офицерские полки Иллариона Нягу!..) Спокойный хозяйственный Макаренко, полная противоположность Няге, защищал проштрафившихся на привалах бойцов, оправдывая их тем, что все проделки и грехи идут от молодости лет и сознания того, чем хороша жизнь; ценность жизни и всего, что с нею связано, ребята (макаренковское слово) понимают очень хорошо, потому что ставят ее на кон ежедневно, а если бои бывают затяжными, то и несколько раз на дню. Как же тут, судите сами, не согрешишь? Живут люди от боя до боя. Понимать надо… Еще проникновеннее судил о бойцах комиссар Христофоров. Для него, бывшего учителя, молодые огрубевшие кавалеристы, чья личная судьба совпала с годами небывалой разрухи и перестройки, были точно раскрытый букварь. Да, растолковывал он докторше, сказавшей как- то о поголовной неграмотности в эскадронах, люди разуты, раздеты и большей частью еще худо вооружены. Да, вши, тиф, корка заплесневелого хлеба и глоток болотной воды. Да, ни читать, ни даже расписаться. Но тем поразительней, что они, неграмотные, видят впереди яркую, большую цель, чего не видят многие интеллигенты, грамотеи, люди ученые и знающие сверх головы. И бойцы проломятся к этому будущему, сделают его. Они, заметьте, даже ценят себя не за то, что успели сделать, а за то, что собираются устроить на завоеванной земле (это, кстати, идет в них от самого комбрига). Потому-то они и рвутся в бой, и погибают лицом вперед, к той самой цели, которую им загораживает враг, и пули, как правило, бьют им в сердце… Да, добавил Христофоров, многих, очень многих теряет и еще недосчитается в своих рядах бригада, но зато тем, кто останется жить, цены не будет. Они, только они, будут создателями и устроителями — на других надежды нет.
