Третий Рим - Жданов Лев Григорьевич (читать книги полные txt) 📗

И вся эта «бродячая Русь» оседала прочней и, словно ил плодотворный в реке, отстаиваться начала.

Потому, конечно, и реже недороды, меньше голодовок стало. И мор не так часто жаловал…

Легче вздохнула земля Русская.

Народ сытей – и торг живей. Богатеть быстро стала и сама Москва, сразу, как птица Феникс, в два месяца возрожденная из пепла.

Много разного люду в Москве, а больше всего торгового.

Да и кто не торгует в ней?

И мелкий служилый человек: стрелец, пушкарь, подьячий, посадский… И дворяне в торговые люди записывались, «гостями» объявляли себя.

Недаром Москва выросла и стоит на великом междуземельном шляху, на пути из варяг в греки и дальше, на Восток, богатый и миррой, и золотом, и шелковыми тканями, и тайнами древних волхвов.

Пахотные интересы земледельческих по натуре славянских племен, из которых сложилось государство, – здесь, в узловом историческом поселке, на Москве, счастливо связались с торговыми интересами, и создалось царство Московское, а потом и всея Руси!..

Понимал это Макарий, внушил Адашеву… Тот передал Ивану, осветив сознательным огнем инстинкты «собирателя земли», переданные царю его предками.

Но семнадцать лет розни между царем и землей, во время безначалия, во дни правленья боярского, положили на царствовании Ивана свою резкую, недобрую печать.

Царь – не знал земли хорошо, земля – царя не знала, или, вернее, знала с дурной стороны.

А это не нравилось людям, принявшим власть. Не желали они этого, находили вредным для царя, опасным для себя, особенно ввиду предстоящих тяжелых войн с татарами, с Ливонией, с Литвой, срок перемирия с которой скоро истекал.

«Что скажут люди: «Пришли поп с сурожанином, новгородцем, царя заполонили, нашу кровь льют, наши гроши изводят!..» Сами крестьяне не подумают, бояре их научат, прижатые нами».

Так думал Сильвестр, так полагал и Адашев, когда Макарий навел их на известные мысли. И решили они поставить царя лицом к лицу со всею Русской землей.

Решили, столковались, Ивана уговорили при помощи того же владыки-митрополита, хоть тот и крылся в тени, – и все сделали по мысли Макария, как внушил он незаметно.

Раннее летнее утро, воскресенье.

В теплом воздухе так и висит звон колокольный над возрожденным Кремлем белокаменным.

Жаркий солнечный луч золотой горит на свежепозолоченных крестах да на маковках высоких соборов и церквей, уцелевших от последнего пожара или заново в два года с лишком отстроенных.

Площади кремлевские полны народом.

Берега Москвы-реки и Неглинки, что широкой дугой огибает весь детинец, тоже усеяны толпами людей. Сверху если взглянуть, от народу черно верст на десять вокруг Кремля.

Пешие, конные, в колымагах, в каптанках-возках, по воде в лодках, на паромах, – все новые и новые волны народа текут сюда со всех концов, со всех посадов, изо всех деревень и сел окрестных, из ближних и дальних городов.

Подъезжают и подходят запоздалые. А уж раньше десятки, сотни тысяч народу сошлись в Москву к этому дню и съехались отовсюду. Кто у дружков да на подворьях монастырских или у дворников торговых, на постоялых дворах, места себе не нашел, те станом стоят в рощах пригородных окрестных и на зеленеющих пустырях городских, раскинутых без счета между отдельными посадами и «концами», участками городскими.

Много здесь тех людей, что по указу государеву поспешили на Москву, на Земский великий собор, еще на Руси доселе не виданный. Из всех городов, из посадов больших выборные от сословий сюда собрались.

Но большинство по своей воле пришло, чтобы хоть издали поглядеть и от других скорей услыхать, что молодой царь, Иван Васильевич, будет говорить земле, чего ждет от нее, что сам ей сулит и обещает?..

Весело, радостно перекликаются своими медными грудями все московские колокола… Но даже их переливчатый, громкий перезвон заглушаем бывает порой говором, гомоном и гулом всенародным, плеском вселенской волны.

Особенно тесны сплошные ряды человеческих тел в Китай-городе, перед Фроловскими, позднее Спасскими воротами, по правую руку от которых стоит небольшая церковка на Рву, «на крови казненных» названная, так как через дорогу, наискосок от церкви, красуется невысокий, подковообразный помост – Лобное место.

Здесь ручьями лилась кровь при деде, при отце Ивана. Потоками хлестала в его детские и отроческие годы… Реками хлынет, закипит потом, в зрелый возраст, когда прикуют к имени – царь Иван Васильевич – прозвище Грозный царь…

Но теперь, вот уж третий год, и не видно здесь забавного для черни зрелища… Не обагряет пурпурная струя крови белый снег зимний, не прибивает она летом пыль летучую… Не хрустят кости на дыбе, не свищут ремни батогов и плетей-тройчаток с проволокой медной на концах… Только торговый гомон и клик всегда носится… Ржание коней долетает от недалекого рынка конного, где тысячи голов из крымских и ногайских степей сгоняются для продажи, для тавренья, служащего знаком, что за коня государева пошлина плачена…

Велика Лобная площадь. Не красуется еще на ней дивный, сказочно-причудливый храм Василия Блаженного, созданный только после славного взятия Казани.

Пол-Кремля можно уставить на площади – и еще места останется. А сейчас – тесно на ней… Стоит «материком» толпа… Вся ни взад, ни вперед, ни в сторону не может ни колыхнуться, ни шелохнуться… Гром с неба ударь, татары напади сейчас – не побежит никто прочь, потому как некуда!

Только чудо можно бы заставить это могучее плотное тело, в какое скипелись тысячи людей, раздаться, сжаться, отступить хоть на пядь, образовать просвет в народных рядах…

И чудо совершилось.

От самого дворца царского до Лобного места на мостовой, поверх толстых бревен, из которых эта мостовая настлана, доски толстые, байдашные, барочные доски набиты. Образуют эти доски дорожку, по которой царь пойти должен.

Вдоль всей дорожки, в два ряда, почти плечо к плечу, стража поставлена в лучших уборах и нарядах воинских, с пищалями, с алебардами и секирами длинными.

Но народ стражи не побоялся, сбил ее с мест, прижал один ряд к другому и знать ничего не хочет.