Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
— А может, басурман, — возразил старый, — одиннадцать лет в дом носа не казал.
— Не казал оттого, что кары боялся, она не сообразна была бы с чином и с честью моей офицерской. Все ждал письма с отпущением грехов. Письма не было, ну и меня не было.
— А нынче кары уж не боишься?
Молодец обнажил в улыбке белые зубы.
— Здесь у нас власть военная, ей даже родительская не указ. Вы, батюшка, лучше бы обняли меня, ведь душа ваша просит!
При этих словах он раскрыл объятия, а Нововейский-отец растерялся, не зная, как быть ему с сыном, который еще мальчишкой ушел из дому, а нынче вот он — зрелый муж, прославленный офицер. Это весьма льстило отцовскому честолюбию, он и вправду рад был бы прижать сына к своей груди, да опасался все же уронить свою честь.
Но сын первый его обнял. В медвежьем объятии затрещали у шляхтича кости, и это вконец его растрогало.
— Что поделаешь, — сопя крикнул он, — чует, бестия, крепко в седле держится, и вот вам! Извольте видеть! В своем доме я бы так не размяк, а здесь — что поделаешь? Ну-тка, поди сюда еще!
Они снова обнялись, и сын с нетерпеньем стал выспрашивать про сестру.
— Я велел ей ждать смирно, покуда не кликну, — ответил отец, — девка там небось из кожи выскочить готова.
— Бога ради, где ж она? — крикнул сын. И, отворивши дверь, принялся так громко звать сестру, что эхо, отбившись от стен, ему ответило: «Эвка! Эвка!»
Эва, ожидавшая в соседней комнате, в ту же секунду влетела к ним, и, едва успела крикнуть «Адам!», как могучие руки подхватили ее и подкинули кверху. Брат всегда очень ее любил; в прежние времена защищал Эву от отцовского тиранства и не однажды брал на себя ее вины и предназначавшуюся ей порку.
Старик Нововейский в доме был деспот и весьма жестокосерд, так что Эва в могучем брате не только брата приветствовала, но и защитника. Он же целовал ей голову, глаза, руки, на минуту отстранил от себя, поглядел ей в лицо и радостно воскликнул:
— Ох, и хороша девка! Ей-богу, хороша!
И еще:
— Ну и выросла! Печь, не девка!
А ее глаза смеялись. Затем они наперебой заговорили обо всем на свете: о долгой разлуке, о доме, о войнах. Старик Нововейский ходил вокруг них и что-то бурчал. Сын очень по душе ему был, но все же старика терзало беспокойство: кто из них впредь возьмет верх? В те времена родительская власть крепчала и вскоре превратилась в безграничную, но сын как-никак был наездник, солдат из Дикого Поля и, как верно уразумел отец, крепко держался в седле. Нововейский-старший ревниво оберегал свою власть. Разумеется, сын будет к нему почтителен и воздаст ему должное, но вот захочет ли он быть мягким как воск и все сносить, как сносил подростком?
«А осмелюсь ли сам я относиться к нему, как к подростку? — размышлял старый шляхтич. — Шельма, поручик, ей-богу, он мне по душе!»
В довершение всего старик сознавал, что отцовское чувство все более овладевает им и что он уже питает слабость к своему богатырю сыну.
Эва тем временем щебетала как птаха, забрасывая брата вопросами: когда он воротится, не поселится ли здесь, не намерен ли жениться?
Она, правда, в точности не знает и вовсе не уверена, но, ей-богу, слышала, будто солдаты очень даже влюбчивый народ. Ага, помнится, ей пани Володыёвская говорила. До чего же добрая и пригожая эта пани Володыёвская! Обходительней и лучше во всей Польше днем с огнем не сыщешь! Разве что одна Зося Боская может с нею сравняться.
— А кто такая Зося Боская? — спросил Адам.
— Да та, что здесь с матерью живет, а отца ее ордынцы пленили. Вот увидишь ее, сразу влюбишься!
— Давайте сюда Зосю Боскую! — вскричал молодой офицер.
Отец с Эвой принялись смеяться над его горячностью, а сын сказал;
— Ну как же! Любовь, как и смерть, никого не минует. Я еще безусым был, а пани Володыёвская девушкой, когда я по уши в нее влюбился. Господи боже мой, ну и любил же я Баську! И что ж? Как-то стал я говорить ей об этом, и тут словно бы кто меня в бок толканул: «На чужой каравай рта не разевай!» Догадался я, что она тогда уже Володыёвского любила и — что там говорить — стократ прав была!
— Это почему же? — спросил старик Нововейский.
— Почему? Да потому, что скажу не хвалясь — я на саблях никому спуска не дам, но он в два счета бы со мною разделался. А при том наездник incomparabilis «Несравненный (лат.).», перед ним сам Рущиц шапку снимает. Да что там Рущиц! Даже татары уважают его. Нет лучшего солдата в Речи Посполитой!
— А как они с женою любят друг друга! Ух ты! Даже глазам больно! — вставила Эвка.
— А у тебя уж слюнки текут! Ха! Слюнки текут оттого, что и тебе приспело! — вскричал Адам. И, подбоченившись, затряс головой словно конь и стал над сестрою подтрунивать. Она же возразила скромно:
— У меня ничего такого и в мыслях нету.
— А тут, между прочим, и офицеров, и приятного общества не занимать стать!
— Да вот не знаю, говорил ли тебе отец, что Азья здесь.
— Азья Меллехович, татарин? Знаю его, хороший солдат!
— Но того, верно, не знаешь, — сказал старик Нововейский, — что он не Меллехович вовсе, а наш Азья, что с тобою вместе рос.
— Боже! Что я слышу! Глядите-ка! У меня мелькнула было такая мысль, но сказали, что Меллехович он, ну, думаю, не тот, значит, а что Азья, так это имя у них частое. Я столько лет не видел его, не диво, что не узнал. Наш-то весьма неказист был собою да приземист, а этот молодец хоть куда!
— Наш он, наш! — сказал старик Нововейский. — А вернее, не наш уже — знаешь, чьим сыном он оказался?
— Откудова же мне знать?
— Могучего Тугай-бея!
Адам что есть силы хлопнул себя по коленкам.
— Ушам своим не верю! Великого Тугай-бея? Выходит, он князь и ханам родня? Да в Крыму нет крови благороднее!
— Вражья то кровь!
— В отце вражья была, а сын нам служит! Я сам его раз двадцать в деле видал! А! Теперь понятно, откуда в нем эта дьявольская отвага! Пан Собеский перед всем войском отличил его и в сотники произвел. От души буду ему рад. Справный солдат! Сердечно буду ему рад!
— Все же не пристало тебе быть с ним запанибрата.
— Отчего же? Что он, слуга мне иль нам? Я солдат, и он солдат. Я офицер, и он офицер. Был бы он еще пехотинец жалкий, что хворостиной на войне орудует, тогда бы дело другого рода; но он благородных кровей, коли сын Тугай-бея. Князь, и баста, а уж о шляхетском звании для него сам гетман постарается. Чего же мне нос-то перед ним задирать, коли я с Кулак-мурзой побратим, с Бакчи-агой побратим, с Сукиманом побратим, а все они не погнушались бы овец у Тугай-беевича пасти!
Эвке опять захотелось расцеловать брата; усевшись подле него, она красивой своей рукой стала приглаживать его непослушные вихры.
Приход Володыёвского прервал эти нежности.
Молодой Нововейский вскочил, чтобы приветствовать старшего офицера, и тотчас стал оправдываться, отчего сразу не доложил о своем прибытии коменданту: оттого, мол, что не по службе сюда прибыл, а приватным образом.
Володыёвский ласково обнял его и сказал:
— Да кто же, друг мой, посмеет упрекнуть тебя, что после столь долгой разлуки ты сперва родителю бухнулся в ноги. Кабы речь шла о службе, дело другое, но Рущиц, как видно, ничего тебе не поручил?
— Только поклон передать. Пан Рущиц к самому Ягорлыку подался, ему дали знать, будто там много конских следов на снегу обнаружено. Послание вашей милости мой комендант получил и тотчас же в орду переправил к своим родным и побратимам, чтобы искали там и выспрашивали, сам он, однако, не стал вам отписывать, рука, говорит, у меня на это негодящая, в искусстве том я не искушен.
— Не любит он писать, знаю! Для него сабля главное!
Маленький рыцарь пошевелил усиками и не без самодовольства сказал:
— А вы-то за Азба-беем месяца два безуспешно гонялись.
— Зато вы, ваша милость, проглотили его, как щука голавля, — воскликнул Нововейский. — Ну и ну! Не иначе бог его разума лешил, когда он, от пана Рущица ускользнувши, к вам стопы направил. Ну и попался, ха-ха!
