Клич - Зорин Эдуард Павлович (книги онлайн полностью бесплатно .txt, .fb2) 📗
Ситуация, в которую он попал, показалась Зарубину забавной. Предстояли объяснения весьма щепетильного характера: всплывали подробности и о дуэли, и о его отношениях с княжной Бек-Назаровой, а самое главное — о попойке в квартире Павла Крутикова. В то же время последнее обстоятельство было и неожиданным выходом из положения. Немного подумав, он решился.
"Господин поручик, — сказал Зарубин, — поверьте мне, я прекрасно знаю, что такое служебный долг и как следует его исполнять. Но не менее хорошо я знаю и то, что вы как офицер, человек чести не позволите себе подвергнуть меня унизительному допросу сейчас, в этой комнате, в присутствии нижних чинов. Фамилия моя в Петербурге достаточно известна, я не преступник и не собираюсь бежать — вот вам моя визитная карточка: в любой день и час, когда это будет вам угодно, я готов удовлетворить ваше любопытство".
Крикунову понравилась запальчивая горячность Зарубина, еще больше понравился ему его просительный тон. Он почтительно произносил имя его отца-генерала, приближенного к особе его императорского величества; поэтому возражений не последовало. Как ни странно, на пользу Всеволоду Ильичу пошел и его визит к Крайневу: ведь ежели бы он был с ним преступно связан, неужели он настолько обезумел бы, чтобы явиться на квартиру журналиста после того, как тот бежал, а все газеты раструбили о его побеге?!
Итак, Зарубин был со всеми любезностями отпущен и тут же нанес визит Пашке Крутикову. Пашку не пришлось долго уговаривать: узнав о том, кто был одним из его милых гостей, он погрозил приятелю кулаком и отправился к отцу. Всеволод Ильич не слышал его объяснений, но Пашка умел выкручиваться: через полчаса все было улажено. Встреча с поручиком Крякуновым так и не имела продолжения.
Событие это несколько взбодрило Зарубина, во всяком случае, скрасило однообразное течение жизни. Вскоре пригласил его к себе для беседы и Игорь Ксенофонтович. Оказалось, что Лечев и Сабуров уже дали о себе знать, — следовательно, наступила очередь и для Всеволода Ильича. Так было задумано с самого начала: он должен был поддерживать с ними постоянную связь; в случае их провала его переход за Дунай отменялся. Но все кончилось благополучно.
Игорь Ксенофонтович при встрече был деловито-сух, но, прощаясь, все-таки не выдержал и растрогался. Перекрестив и облобызав Зарубина трижды, он заклинал молодого человека быть осторожным.
За день до отъезда в Кишинев Всеволод Ильич навестил княжну Бек-Назарову. Непонятно, что заставило его это сделать, но на пути к ее дому он чувствовал неподдельное волнение.
Княжна не хотела принимать его — он стоял на своем, она вышла. Зарубин сообщил, что уезжает на театр войны; ему показалось, она побледнела. Когда, уходя, он целовал ей руку, пальцы ее были холодны, как лед…
В день отъезда Зарубин пригласил на вокзал друзей, выпил с ними шампанского и разбил бокал. Ему было приятно, что все смотрят на него, как на героя…
"Гадко и пошло. Ужасно пошло", — думал сейчас Зарубин.
Вдруг он подобрался и поглядел со своего уступа вниз: прямо под ним двигалась по дороге турецкая колонна с пушками и санитарными фурами.
На Зарубине была офицерская форма низама, сшитая на заказ и в меру потрепанная, рука его покоилась на перевязи, а в кармане лежали надежные документы.
С этого часа он становился подданным Высокой Порты юз-баши Тахир-пашой.
55
В феврале 1877 года граф Игнатьев отправился в путешествие по европейским столицам. Целью его поездки была еще одна, возможно, последняя, попытка правительства заручиться прочным нейтралитетом западных держав.
В начале марта паровая яхта доставила его через Ла-Манш в английскую столицу. Лондон встречал дипломата традиционными туманами и дождем…
— Граф Николай Павлович Игнатьев, — доложил вошедший в кабинет лорда Биконсфилда секретарь.
— Просите. — Биконсфилд встал из-за стола, заваленного бумагами.
На пороге появился Игнатьев, стремительный и непринужденный, с обаятельной улыбкой на холеном аристократическом лице, хотя некоторая заминка, случившаяся в приемной, когда секретарь, замешкавшись, не сразу признал в нем русского посланника и очень долго выговаривал про себя его трудную для иностранца фамилию, больно покоробила его. Проницательный взгляд премьера, который слыл физиономистом, отметил и излишнюю раскованность (чуть-чуть), с которой вошел граф, и недовольство (тоже чуть-чуть), спрятанное в глубине его слегка прищуренных, как у всех азиатов, глаз.
Игнатьев знавал Биконсфилда и в другие, менее счастливые, для него времена, когда он не был еще лордом, а жил под фамилией своего отца — испанского еврея Исаака Дизраэли, бойкого писателя и отчаянного консерватора. Сын многое унаследовал от своего родителя: не сделав адвокатской карьеры, он тоже пописывал романы и придерживался крайне правых взглядов. В ту пору у него еще не было доходных домов, с которых он сейчас получал баснословные прибыли, а книги приносили больше хлопот, чем денег, хотя и пользовались скандальной известностью…
Сейчас Биконсфилд представлял для России наибольшую опасность, ибо от позиции, которую он займет в Восточном вопросе, зависело многое: премьер выражал интересы наиболее агрессивной части английского общества, а победа России над Турцией вкупе с ее успехами в Туркестане представляла реальную угрозу индийской колонии и влиянию Англии в странах Азии, Африки и на Средиземном море.
Игнатьев уже был разочарован результатами своих визитов в Вену и в Париж. В Лондоне предстояли еще более трудные переговоры, и важен был тон, который будет выбран с самого начала. Выглядеть просителем никак не входило в его расчеты.
Отозвав графа из Константинополя и назначив на его место Нелидова, Горчаков делал, хотя бы внешне, некоторую уступку Турции, так как Игнатьев становился там все менее и менее популярным, а посылая его в вояж по странам Европы, надеялся если и не склонить великие державы к нейтралитету, то хотя бы выяснить их цели: Государственного канцлера по-прежнему преследовал кошмар политической изоляции…
Вполне понятно, что и Биконсфилд был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в Ливадии и в русской столице.
Встретившись, воспитанные люди не сразу открывают свои мысли и чувства, дипломаты еще более осторожны. Игнатьев не был аккредитован в Англии и выступал в роли полуофициального лица; Биконсфилд изображал гостеприимного хозяина.
Скоро был подан чай. Биконсфилд предложил гостю сигару.
Пуская к потолку кольца голубоватого дыма, он разглагольствовал о ненастной погоде, вследствие чего в Лондоне необыкновенно участились заболевания инфлюэнцей.
Игнатьев рассказал о сильных холодах, обрушившихся на Россию.
— Да-да, — кивнул Биконсфилд, — ваша страна сурова и загадочна, и это, очевидно, накладывает отпечаток на ваш национальный характер.
— Не только это, — любезно отвечал Игнатьев. — Географическое положение моей страны возложило на нас особые исторические обязательства. Еще в тринадцатом веке древняя Русь послужила надежным щитом, прикрывшим Европу от татаро-монгольского нашествия…
Постепенно разговор перешел на историю, а затем, как и следовало ожидать, на политику. Биконсфилд насторожился.
Игнатьев, энергично жестикулируя, заговорил о миролюбии своего правительства.
Биконсфилд заметил, что и кабинет ее величества хочет жить в мире и дружбе с великими державами.
— У нас множество внутренних проблем, — сказал он.
Игнатьев ответил, что внутренних проблем хватает и русским: последовавшие за отменой крепостного права реформы еще не доведены до конца.
Биконсфилд отнесся к его замечанию с пониманием.
— Нам нечего делить, — сказал он, — и тем не менее воинственные возгласы, раздающиеся в Туркестане, ставят под сомнение миролюбие вашего правительства.
Игнатьев согласился с тем, что тревога английского премьера обоснованна.
