Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
В рощицу, где в разных концах расположились текинцы, ординарцы и офицеры, со свистом упала граната. Видимо, вся местность вокруг домика всерьез заинтересовала красных артиллеристов-наводчиков. Все чаще и чаще летели сюда снаряды. А тут, как назло, в роще задымили походные кухни штабных частей.
— Эй, кашевары! — закричал Ивлев. — А ну-ка, гасите огонь!
— Мы загасим, но вы останетесь без завтрака, господин адъютант, — отозвался рослый повар в белом бумажном колпаке.
— Неужели трудно отъехать на версту от фермы? — старался урезонить его Ивлев. — Или вы хотите, чтобы кухни в щепы разнесло? Сейчас же катите подальше!
— А вон похлеще нашего дымят, — указал молоденький кашевар на кирпичную пристройку перед домиком, из трубы которой действительно повалил густой черный дым.
— Дьяволы, не понимают ни черта! — Ивлев побежал к окну пристройки. — Не видите, какой обстрел начался?! Прекратить немедленно!
Один из юнкеров, с неохотой подчиняясь, проворчал:
— Вот мура! И кипяточком не позволяют побаловаться.
Подошел хан Хаджиев.
— Вы знаете, господа, в семь утра, когда я сидел в адъютантской, а Долинский был в комнате командующего, тут, у нас, в двадцати шагах от крыльца, разорвался снаряд и шрапнелью убило пятерых юнкеров, возившихся с разборкой пулемета.
— Война напоминает лотерею… — откликнулся тот же юнкер.
Ивлев и Хаджиев отошли от пристройки. Хана, видимо, задели слова юнкера.
— Значит, выйти из сражения живым — это все равно что выиграть сто тысяч по лотерейному билету, — дополнил он их. — Нет, не согласен! Я фаталист. Меня и Лавр Георгиевич вчера так назвал… До сегодняшнего дня я не боялся за жизнь бояра, а сейчас… — Он умолк, опасливо покосился в сторону города.
— Чувствую: сегодня снаряд угодит в самый дом.
— Стоит ли придавать значение предчувствиям? — спросил Ивлев.
— Дело не в предчувствиях! — загорячился корнет. — Тот снаряд, что убил юнкеров-пулеметчиков… Только на одну линию поставь трубку дальше, и он разорвался бы прямо над нашим домом.
— Авось они не будут стрелять по дому, — уже не с прежней уверенностью проговорил Ивлев. — Да, кстати, чуть было не забыл: о вас спрашивала Маша Разумовская. Пойдите к ней, она сейчас дежурит на перевязочном пункте.
— Спасибо! — Хан Хаджиев мгновенно оживился и, ступая на носки легких, без каблуков, сапог, быстро зашагал к домику.
Ивлев потянулся всем телом, заломил руки за голову.
«Пойти у реки посидеть, что ли?» Он надвинул фуражку на брови и направился к скамье, врытой над самым обрывом.
Новый снаряд пролетел над фермой и разорвался рядом с кирпичной пристройкой.
У скамьи стояли Деникин и Долинский. Кашляя от бронхита и зябко кутаясь в пальто, Деникин вздохнул:
— Господа, вы видите: они приближают прицел все ближе. Пойдите и скажите Лавру Георгиевичу. Может быть, он вас послушает и переедет в другое место. Зачем в такой решающий для жизни нашей армии час рисковать?
Долинский бросил папиросу и побежал в домик.
— Вот штабс-капитан Бетлинг мне жаловался, — начал Деникин, сев на скамью, — что от екатеринодарских красногвардейцев, когда идешь в атаку, просто рябит в глазах…
В воздухе снова просвистел снаряд. В тот же миг раздался страшный оглушающий взрыв. Из окон со звоном посыпались стекла, повалил дым с известью и пылью. На крыльцо вылетел Долинский, весь белый от мела, вслед за ним выбежал Хаджиев, ощупывая себя и отмахиваясь от едко-желтого дыма.
Несколько текинцев побежали к дому с протяжным криком:
— А-а-а!
От дикого крика, мало похожего на человеческий, у Ивлева словно все оборвалось внутри. Он тоже устремился к дому, первым вскочил в комнату командующего, полную дыма и пыли. Прежде всего бросилось ему в глаза: пустые, без рам и стекол, квадраты окон, рядом с южным окном зияющее отверстие, пробитое в стене снарядом. Другое — чернело в противоположной стене. Ивлев сразу понял: снаряд прошел чуть повыше кровати и разорвался в комнате под столом, за которым сидел Корнилов. Из-за густой белой пыли не видно было ничего. Командующий где-то трудно хрипел. Ивлев наклонился и, когда белая пыль чуть развеялась, увидел на полу синие брюки с малиновыми лампасами, тупоносые сапоги, сивые от извести. Лицо и грудь командующего были засыпаны обвалившейся штукатуркой. Запекшиеся губы, слегка окрашенные багровой кровью, мелко дергались в углах. Щеки и лоб алели ссадинами, мочка левого уха, пробитая мелким осколком, густо краснела. Капли крови, смешавшись с пылью, свернулись в коричневые комочки.
— Лавр Георгиевич… Ваше высокопревосходительство! — Ивлев взял за плечи и чуть приподнял Корнилова.
Командующий обессиленно хрипел. Ивлев, не слыша самого себя, закричал:
— Доктора! Доктора!
Несколько офицеров втиснулись в маленькую комнату. Ивлев с их помощью поднял на руки Корнилова и уложил на поданную кем-то казацкую бурку.
У крыльца появился Богаевский и, увидя Корнилова, распорядился:
— Несите, господа, его дальше, к Кубани!
А дежурный офицер-телефонист, сидевший в комнате Романовского, уже истерически кричал в телефонную трубку:
— Все пропало! Все погибло! Убит Корнилов!..
В тоске и смятении Ивлев вместе с офицерами положил Корнилова на высоком крутояре, шагах в пятидесяти от злополучного домика.
Подбежала Маша Разумовская и, упав на колени перед убитым, прижалась ухом к его груди. По-видимому не слыша биения сердца, она лихорадочно дрожащими пальцами торопливо расстегнула френч и вновь приложилась щекой к груди, обтянутой желтоватой бязью чистой нижней солдатской сорочки. Через минуту ее место возле Корнилова занял прибежавший из операционной комнаты врач Сулковский. Он тоже, став на колени, склонился над грудью неподвижно лежащего командующего и, взяв его коричневую руку, безуспешно пытался нащупать пульс. Потом положил руку Корнилова на бурку и, ничего уже не делая, долго-долго вглядывался в окровавленную мочку. Наконец с трудом, очень медленно поднялся с колен и безнадежно махнул рукой. И тогда все офицеры и Богаевский, стоявшие вокруг убитого, сняли фуражки и в безмолвии низко склонили обнаженные головы.
Голубое безоблачное небо, ослепительно сиявшая ширь Кубани и даже солнце, все еще по-утреннему яркое, сделались для Ивлева странно бесцельными.
Богаевский взглянул на ручные часы и сказал:
— Семь часов тридцать три минуты…
Красные, конечно, не знали, что их снаряд угодил в самый мозг и сердце Добровольческой армии, но казалось — гул их орудий с каждым мгновением становился все более победным и сильным.
Корнилов лежал на том самом крутояре, с которого некогда прыгнул с конем в Кубань Бурсак. В 1913 году, когда Ивлев здесь писал «Бурсаковские скачки», никому и никогда не поверил бы, если бы сказали, что вот на этом самом месте спустя пять лет разыграется целая эпопея. В ту далекую пору вся местность, далекая от центральных городов, казалась совершенно недосягаемой для каких-либо значительных событий, да еще имеющих решающий и, быть может, даже исторический характер.
Однако же вот здесь тридцать первого марта восемнадцатого года, на самом краю обрыва лежит Корнилов, с именем которого связана судьба не только его армии, но и исход гражданской войны. Или по крайней мере исход четырехдневной битвы за Екатеринодар.
— И надо же было угодить снаряду именно в комнату Корнилова… — растерянно, бессвязно бормотал легко контуженный Долинский. — В тот момент, когда я открыл дверь, генерал сидел перед столом лицом влево… За спиной у него была печка…
— Должно быть, — предположил Богаевский, — снаряд, пробив стену, ударной волной вышвырнул вас, поручик, в коридор, а Лавра Георгиевича подбросил и расшиб об угол печки…
«Корнилов — это основа, краеугольный камень, на котором мы должны были возродить Россию», — подумал Ивлев и, присев на корточки, достал из полевой сумки альбом и карандаш.
Под открытым небом, при слепящем солнечном свете, как никогда прежде, каждая морщина на полиловевшем лице Корнилова резко обозначилась. Ясно было, что эти морщины, причудливо избороздившие лоб и щеки, для сорокасемилетнего Корнилова были преждевременны.
