Вещий Олег - Васильев Борис Львович (читать книги полные TXT) 📗

— Конунг еще до зимы кое-что заплатит им и отправит обратно, а Вернхир проводит рати, чтобы не разбежались для грабежа и разбоя. В Киеве убит Рогдир, роги никогда более не помогут Аскольду, и у конунга отпала нужда в помощи всякого сброда. Это я тебе обещаю, князь Воислав, и прошу донести мои обещания до всех союзных славянских князей.

— И кто же поверит обещаниям простого воеводы с кудрявой, как у юноши, бородкой? — усмехнулся Воислав.

Ставко молча протянул левую руку через стол ладонью вниз. На безымянном пальце сверкнул перстень с печаткой Олега.

— Пока этот перстень у меня, князь Воислав, я — наместник конунга русов, и слово мое — его слово.

— Я знаю этот перстень и верю тебе, воевода, — сказал князь, помолчав. — Но объясни мне, не самому умному из славянских владык Смоленскому князю, ради чего и во имя чего славяне должны поддерживать грабителей русов? Они не пашут землю, не разводят скот, не промышляют охотой и бортничеством. Они берут долю с торговых караванов, захватывают рабов и продают их хазарам и ромеям. Так пусть же грызутся меж собою за добычу, а мы останемся защищать своих жен и детей. Это — не наша война. Знаешь, кто такой Аскольд? Он пришел с мощной дружиной с Донца. Там живут рутены, кровные братья тех же русов, рогов и рузов. Молчишь, воевода?

— Я больше думаю о славянах, чем о русах, князь. Мы широко расселились по свету, но каждый живет в своей берлоге. Мы говорим на одном языке и молимся одним богам и все время воюем друг с другом. За выход к торговым путям, за лучшие земли, за удачливые ловы и бортные угодья. А поляне оттесняют дулебов, кривичи не могут договориться, кому принадлежит Изборск, вятичи ловят всех, кто попадает под руку, сбывая рабов тем же русам, и все, кроме новгородцев, платят дань хазарам. Поляне смеются над древлянами, считая их дикарями, кривичи — над радимичами за их обычай выбирать невесту на игрищах в Купалину ночь, и что же связывает нас, кроме общих богов и общей речи?

— У нас — общий корень, воевода.

— Да, корень общий, только плоды у каждого — свои. Сколько воинов в твоей дружине — двести, триста? Вряд ли больше, потому что воинов учат воевать с детства: из пахаря воина не сделаешь, он годен только для рати. Воинам нужны доброе оружие и сильные, хорошо выезженные кони. Но мы не можем готовить воинов, потому что каждое племя живет своим обычаем, запивая хлеб квасом. Детей учат пахать, ловить пушного зверя да искать борти и выкуривать пчел. А если мы объединимся в общий народ, сложим свои припасы, разделим свои труды, станем приучать сильных отроков к мечу и боевому коню, мы выпестуем могучую дружину и избавимся наконец от позорной хазарской дани.

— И станем платить дань русам?

— Подать, а не дань, князь Воислав. Подать за порядок, охрану границ и обучение воинскому делу.

— Это повелел тебе сообщить мне и другим славянским князьям конунг Олег?

— Нет, князь Воислав, — смущенно улыбнулся Ставко. — Конунг не ведает о моих думах, и не заходило у нас такого разговора. Но я жил и среди славян, и среди русов, у меня было что сравнивать и было время думать. Отец научил меня спать только в дубравах, а под дубами хорошо думается, потому что на сон достаточно и четырех часов. И я понял, чего нам не хватает, для того чтобы стать могучим государством: единения. И не важно, кто и под каким стягом нас объединит, важно, что мы станем единым народом. Русы — прирожденные воины, их учат воевать с детства, потому что война для них — и ремесло, и промысел. Русы — мощная река, а мы — огромное море: ты слышал когда-нибудь, чтобы река поглотила море? В конце концов река растворится в нем, оставив нам в наследство могучую и сплоченную державу. Ты — мудр, князь Воислав, подумай над моими словами. До Совета Князей еще есть время.

Откланявшись, Ставко тотчас же направился на стоянку дружины, где волею конунга отстранил помощника Перемысла и назначил вместо него опытного и лично преданного Олегу старшего дружинника.

— Отведешь дружину к первому волоку, разошлешь разъезды и остановишь на этой черте все рати и отряды.

Проспав четыре часа на попоне под дубом, он помчался к Олегу. Но опоздал: Хальвард и Ахард под стражей и разными дорогами были уже отправлены в Старую Русу. Он подробно передал конунгу и Донкарду свой разговор с князем Воиславом, Спустив, правда, красочное сравнение реки и моря, и, закончив, протянул перстень Олегу.

— Оставь пока у себя, — сказал конунг. — Сороковины — день точный, и я должен вовремя поспеть в Рузу. На Совет Князей поедешь ты, воевода. Перстень подтвердит твои полномочия.

Олег отправился в Рузу ко дню сороковин по Берсиру с богатыми дарами, пышной свитой и многочисленной челядью. Пышная свита была скорее прикрытием, поскольку наиболее влиятельные бояре русов были связаны войсками и для представительства конунг смог выделить лишь Зигбьерна. Но это было для рузов и ради рузов, а для себя Олег имел в посольстве Донкарда, тесно связанного с Биркхардом, и Альвену, которая могла не только понаблюдать за будущей невестой Сигурда, но и послушать, о чем же толкуют на женской половине дома. За почетными гостями, свитой, челядью и стражей тянулся длинный обоз с дарами, припасами и нарядами гостей. Дорога была скверной, уже зачастили дожди, и конунг решил не задерживаться в пути, так как до последнего прощания с Берсиром оставались считанные дни. С точки зрения вежливости раннее появление было не весьма удобно, но опоздание к сороковому дню могло быть расценено как небрежение, и у Олега просто не было выбора. Однако спешил он со смущенной душой, а потому и обрадовался, когда его сразу же после прибытия навестил Биркхард.

— Мой конунг Берт еще хворает, не находя сил преодолеть общее горе своего народа, — печально известил он. — Подлое убийство лишило рузов и меча, и щита одновременно.

— Известно ли тебе, Биркхард, кто повинен в этом злодеянии?

— Послезавтра, в сороковой день гибели Берсира, палач лишит головы ту, которая протянула ему отравленное питье.

— Домоправительница моей воспитанницы Нежданы повинна лишь в том, в чем ты ее обвинил. Она не знала, что в кубке — яд, предназначенный совсем для иной жертвы.

— Я обвиняю ее только в том, что сказал, конунг Олег, — с достоинством ответил Биркхард. — Я знаю многое, догадываюсь о многом, и боярину Хальварду не удалось обмануть меня, но народ рузов требует очистительной жертвы. Сын конунга не может уйти в леса вечной охоты без отмщения.

— Именно за это Хальвард лишен моих милостей, отстранен от всех дел и навечно сослан в собственную усадьбу, — сказал Олег. — Вымаливая прощение, он признался, что знает имя убийцы.

— Какая-то рабыня Инегельда? — невесело усмехнулся Биркхард. — Но она растворилась, как снег пред лицом огня, конунг Олег.

— Эта рабыня подарена мне, боярин. Она целилась в меня, но я был в Смоленске, и ей пришлось довольствоваться Нежданой. Однако и тут ее ожидал промах: Неждана внезапно покинула дом, и ее отравленный кубок выпил Берсир.

— Мне известно это, конунг.

— Я не закончил, боярин. Хальвард признался без всяких пыток и при свидетелях, что Инегельда — дочь Орогоста. Тебе известно, конечно, и это имя.

— Дочь Орогоста?… — с недоверчивым удивлением переспросил Биркхард. — Великий конунг, прости великодушно, но я не могу в это поверить.

— Ты сомневаешься в моих словах, боярин? — недобро нахмурился Олег.

— Это… Это все очень сложно для моего старого ума, не гневайся, конунг.

Олег оскорблено молчал. Боярин позволил себе усомниться в его словах, словах самого сильного и высокочтимого конунга. Это было недопустимо, немыслимо, невозможно ни при каких обстоятельствах, поскольку являлось непозволительной дерзостью.

— Дозвольте мне, — спокойно сказал Донкард. — Конунг никогда не унизит себя клятвой, Биркхард, он уже сказал свое слово. Подумай, боярин, а завтра на приеме спроси об этом рогов.

— А сейчас — ступай! — резко сказал Олег и встал, с грохотом отбросив кресло.