Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
— Погоди, подруга. Я к тебе, а ты и зрить гостею не желаешь! — Стреша, подбоченясь, говорила и переводила дыхание. Заприметила уходившую Уклис, долго до этого глазевшую на перо и, конечно, на нее. Финка с высокого крыльца мерцала прозрачными очами, усилием расслабляла подобранные губы. Удивлена была внезапному посещению русской.
— Аки птаха летаешь, — ломая язык, старательно прошептала Уклис.
— Полюбуйся на диво сие красное. Лелей, поди, и не видала?
Уклис, не склоняя головы, смотрела на золотую штучку и на Стрешу. Черный взор снизу полнился взрывной щедростью и девичьей наивностью.
— Возьми. Хошь — и поноси чуток! — Стреша поднялась на последнюю ступеньку к Уклис и протянула дорогую вещицу финке. Та, порывисто дыша, зыркнула на соседку осуждающе. Глаза были полны ненавистью — оттого, видимо, заметно косили. Уклис нервной рукой взяла перо и бросила его Стреше через плечо:
— Не надь, ха! — И вошла в дом. Стреша мигом проследовала за ней, остановила обидчицу за ворот, зашла наперед и спокойно сказала:
— Пырка полоумая, набери лучше шишек, сроби понизь. Твоему рыбьему тезеву будет верная услада!
Стреша, смеясь, вышла, подняла перо. Когда подходила к себе, глаза ее непроизвольно заслезились непониманием.
В доме громко рыдала Уклис, в стенаньях отбивала кулаки о русскую печь. И дальше в горячих раздумиях финнки возникло гнетущее желание: «Рожу — сразу пошлю за Светояром! И когда придет ко мне, скажу: вот, держи нашего с тобой ребенка! Для тебя мучилась, терпела… Пожалей меня, пожалуйста. И останься же…»
Тянулись томительные дни. Русские опять сгрудились — теперь возле бани. Пир шастал в одной мотне вокруг пояса. От его красного тела валил сырой пар.
— Зимой много лучше мыться! — объявил он. — Водицу не треба носить — можно и снежком… Ах-ах! — Кидал здоровой рукой на себя снег. — Ну-ка, бабоньки, помогите однорукому!..
К нему из баньки, изможденные жарой, вылезли Светояр, Ижна и два финна— еще осенью неразлучные дружки Юсьвы. Они поначалу никак не могли понять прелесть зимней помывки. Остерегались голышом завалиться в снег и там побарахтаться. Но потом сообразили, что сперва надо хорошенько распариться, не боясь жара, а затем нырнуть в спасительный сугроб— и само пожелается!..
Конечно, помнили и о деле. В эту зиму дружным коллективом было добыто несметное число звериных шкурок, которые готовили на продажу. В мыслях было посещение Ростова. Загадывалось также накупить многое в хозяйство: две мельницы, большие кузнечные меха настоящего ремесленного производства, пару-тройку кур с петушком… Остальное было свое: оружие, еда, одежда… Конечно, Синюшке хотелось приобрести еще что-то из оружия — мечталось пройти по рядку оружейников, оглядеть, потрогать, почувствовать смертный запал ратной снасти.
Серебро решили не трогать. Главным товаром торга сделалась пушнина.
Синюшка перебирал сухие шкурки, ерошил и выбраковывал те, с которых летели охлопки, хорошую скору складывал связками в подволоке. Выделкой занимался тоже сам: на сырую мездру ляпал кашицу из ржаной муки, после скоблил, мял… Все время думал о Ростове. Рассказывал и о других городах Протке, бывшей с мальчишкой этой зимой с ним. Временами срывался на нее упреками. Иногда день-два вовсе молчал: давила его жизнь зимой в глухом лесу. Увлеченное занятие каким-нибудь делом не спасало. Он покорно терпел, но мечтал о перемене — хоть какой, лишь бы не видеть надоевшие рожи тихо-вредных лешаков.
— Светояр, поехали навестим Ростов! Мочи моей нету боле ждать!
— Так пускай сперва летник откроется… — отвечал тот Синюшке.
— Поедем по снежку — вернемся по летнику. Чай, мы не эта сарынь! — Синюшка глядел на товарища. Он подумал, потом сказал:
— Поедем. Утешимся странствованием.
— Гостинец не долог, Ростов близко, будем там скоро! — удовлетворенно оправдывался за срыв с места зардевшийся Синюшка, считавший: пусть любой, кто желает, будет у руля, а его место на кичке, где вдыхаешь встречный ветер и время коротаешь, глядя только вперед.
Светояр продумывал уже, как сообщить о предстоящей поездке Стреше.
— Берите теперь и меня с собой! — сказала на то молодая женщина.
— Да ты што, Стрешка, куда ж? — смеясь, изумился муж. Синюшка сбоку смотрел на них, потом глянул на Протку. Та сидела за вязаньем, выводя спицами теплые штаники ребятишкам. Ягодке, своему Кону и еще кому-то, кем была беременна.
— Может, ты попросишься? — спросил у нее Синюшка.
— Нет, я не поеду никуда… — совершенно не поняв шутки, не сразу ответила мерянка.
Синюшка очень любил ее такую, потому и обнял ласково. Она взяла его за запястье, но глаз не подняла.
— Глянь мне в очи, люба! — попросил он.
Протка подняла глаза, просто и ясно посмотрела на мужа.
— Верно говорят, што ты — русская баба! — вставая и отворачиваясь, проговорил ей муж, потом обратился к Светояру: — Што-то ты, друже, не вяжешь наследием свою жинку?
— Погодим крошечки, — уклончиво ответствовал тот.
— Какой бодливый ноне! — определила Стреша Синюшку. — Ты мороку затеял с Ростовом?
— Чего ж тут сидеть в прорве? — заартачился он.
— Гля-ко на него! Дом, жена, детки, а ему — прорва! — завелась Стреша. — Верно Лесоок молвит, што сук тебе в задницу впиявился, а ты других своей колготой удручаешь!
— Коли никто не поедет, я один мотнусь! — зло бросил ей и Светояру молодой мужик.
— Брось молоть пустое! Я еду хоть зараз! — пресек разговор Светояр. — Дорога не дальняя, обернемся скоро. Чай, в Ростове все свои.
Сборы были короткими: раз уж решили ехать до половодья — медлить нечего. Никого с собой не взяли. На шеи и холки своих коней приспособили тюки, полные до краев пушниной. Оглянули на прощанье широкую поляну с двумя большими домами и скрылись в лесу…
Рассветный морозец потворствовал скачке. Кони, выбирая меж дерев дорогу попросторней, зигзагом мчали к Ростову. Обуза на шеях мяла и парила кожу. Но когда тюки подпрыгивали, свежий ветерок опахивал холодком, и кони, подметив сие, норовили повыше подкидывать ноги.
Некоторое уныние осталось на подворье. Ягодка и Кон весь тот день непонимающими глазками не находили отцов. Игрались, баловались, забывались, а взгляды все не находили привычных людей. Были мамы, добрые старые дяди, но кого-то их детский мир лишился. Трехлетний мальчик и чуть помоложе девочка назавтра уже не вспоминали нехватку пап. А через неделю лишь благодаря сказам домашних могли восстановить смутные образы уехавших родителей…
Пир с Ижной и некоторыми финнами дни напролет пропадали в лесу в поисках мяса. Лесоок странным образом загрустил и стал равнодушен ко всем. Сыз сидел подле печи и внимательно рассматривал находившихся в горнице. Стреша и Протка молча занимались домашним обиходом. Русская устроилась за кромами, набирая полосы шерстяной и пеньковой ткани, готовила, томясь ожиданием. Мерянка вязала железными тычинами, наводила чистоту, мужественно и молчаливо сохраняя спокойствие…
Лешаки же, наоборот, с подступлением весны премного ожили, громко и многословно заговорили. Возле второго дома слышался смех, воцарилось оживление. Не видно, правда, было никаких дел, хотя создавалось обманчивое впечатление, что собрались на толоку или на какую-то ответственную брань. Мерь, ранее обитавшая в русском доме, переместилась теперь к Юсьве и Уклис. Там стало невероятно многолюдно. Пир, как, то зашедший туда, настоятельно убеждал их приготовить колья на городьбу, а те ответили недовольным молчанием. Пир посверкал негодующе глазами, нашел Уклис и попытался приказать ей научить это племя порядку ее отца. Та отворачивалась и начинала что-то кому-то говорить — все равно кому, лишь бы выказать недовольство и безразличие.
Несколько мерянских стариков, скоротавших зимнюю пору в безмолвном одиночестве, приняли Лесоока с теми немногими, кто пожелал вернуться в землянки. Два молодых мужика, булгарин Тук, две среднего возраста женщины перешли в свой прежний стан. За этой группой более никто последовать не пожелал. Из мерянского дома старикам занесли, как заносили, впрочем, всю зиму, мясо, и Лесоок молча понаблюдал за уходившими к шуму и новшеству парнем и девчонкой.
