Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
Саклей поднял полу своего кафтана и прикрыл лицо в знак того, что он полностью отгораживается от всего этого дела. И потом с видом скорби вытер сухие глаза. Он сообразил, что дело принимает не столь уж плохой оборот и неожиданное признание Гликерии может оказаться кстати. Во всяком случае, задуманный удар был нанесен в присутствии целой толпы придворных и знатных людей. Хочет царь или нет, завтра скандал будет известен всему городу, Карзоаз получит в глазах общественности Боспора далеко не лестную оценку… Но узнает и царица…
Стало очевидно, что близятся решающие события. Старик заметил, как выскользнул из зала Олтак и почти тут же вернулся и сел за стол. За окном зацокали копыта лошади. Ясно, что в город уже помчался посланец с новостями для Алкмены.
7
Воины и рабы тоже гуляли во дворе, около кухни и у коновязей. Сюда несли недоеденные куски мяса, лепешки, даже кислое косское вино, обычно разбавляемое водою. Воины после охоты проголодались и поедали все, что подвертывалось под руку. Их смех, веселые разговоры и похвальба слышались во всех углах обширного двора. Для царских собак изготовили овсянку с обрывками требухи и кишок забитых животных. Проворные рабы, прежде чем накормить собак, успевали выделить и себе изрядную долю собачьего угощения.
Новый раб, купленный взамен бежавшего Бунака, уже успел угодить дюжим воинам, расседлывая их лошадей, за что получил ковш вина. Овсянка с кишками, предназначенная охотничьим псам, показалась ему царским угощением. Охмелев, Астрагал отошел с деревянной чашкой к конюшне и присел на корточки, желая насладиться лакомым блюдом без помехи.
Неслышно ступая мягкими постолами, вошел во двор волопас, одетый в сырую овчину, с посохом в руке. Он хромал на правую ногу, поврежденную когда-то страшными зубами барса. Если бы сейчас на него поглядел жрец храма Гермеса Рыночного, то узнал бы в Саклеевом волопасе того подстрекателя, что произносил на днях бунтарские речи на рыночной площади. Видели его и на молениях фиаса единого бога, всегда внимательного и сурового. Этот человек не знал, что такое постель и теплый очаг. Он спал на голой земле у костра, зимой спасался от стужи под боком лежащего вола, а летней жары не замечал совсем. Его черное длинное лицо было изборождено морщинами, рот плотно сомкнут, только глаза, умные и внимательные, оживляли его своим холодным огнем. В этом человеке чувствовалось нечто необыкновенное. Он походил одновременно на мудреца и на дикого жителя Таврических гор.
Подойдя, он всмотрелся в незнакомую фигуру Астрагала, что с аппетитом выгребал грязными пальцами овсянку из деревянной плошки, чавкая и сопя носом.
– Что-то я не знаю тебя, человек, – гудящим голосом молвил волопас. – Видно, не столь давно ты в этом дворе? Откуда ты?
– Откуда я?.. Я сам продал себя в рабство доброму господину Саклею. И вот теперь сыт, даже пьян. И семья моя сыта, ей выдали за меня крупу, масло… Да любят вечно боги нашего хозяина Саклея!
– Ах, так это ты, Астрагал! А я не узнал тебя. Ты стал совсем другим.
– А откуда ты знаешь меня? – удивился раб и перестал жевать.
– Я… да так, знаю. Только, когда я раньше встречал тебя, ты был человеком, а теперь в тебе что-то собачье, ты и гнешься, как будто хочешь на четвереньки стать. Впрочем, ты и продавал себя – так уже гавкал, как пес. И еда у тебя собачья.
– Ты что, – с неприязнью скривился Астрагал, отставляя чашку, – издеваешься надо мною? Если я раб, то ты-то кто? Не такой ли пес, как я?
– Я? Да, я пес, – отвечал волопас без тени улыбки, – только я дикий пес, а ты – дворовый. Ты лижешь руку, что наказует тебя и кормит, а я не умею. Потому мне и не досталось собачьей еды.
Дворовые дружно рассмеялись. Пастух считался чудаком и в то же время опасным человеком. Его любили слушать, но никто не дружил с ним, боясь его колючих речей, за которые не диво было угодить под плети.
– Эй, повариха! – окликнул волопас кухонную бабу. – А ну, возьми вот это да изжарь на палке!
Он достал из-под овчины убитого зайца и бросил на землю.
– Пусть я буду пес, – обиженно продолжал охмелевший Астрагал, – пусть! Но вот я сыт. А что мне еще надо? Ничего!
Он говорил это так, словно старался убедить себя и окружающих в том, во что и сам не совсем верил. Некоторые кивнули головами не то одобрительно, не то с насмешкой. Никто не возразил ему.
– Значит, на роду написано тебе быть рабом, – изрек все с той же холодностью волопас. – Ибо не корми козла мясом, он не поймет его вкуса. Самая плохая трава для него слаще и вкуснее. Так и для врожденного раба – свобода в тягость.
– Опять ты умствуешь? – послышался со стороны густой бас Анхиала, недовольного тем, что рабы собрались в кучу. – Людям головы туманишь?
– Я не умствую, – отозвался Пастух, и в его голосе прозвучали нотки упорства и неуступчивости, – но я хорошо знаю, что даже отпущенный на свободу осел сам возвращается во двор хозяина, желая испить помоев, к которым привык. Разве это не так?
– Вот тресну тебя по черепу ножнами меча, так сразу эта дурость вылетит из твоей головы! Дикий степной пастух, а берешься судить! Ты вот тоже пришел на хозяйский двор и смотришь, чего бы съесть и выпить. Значит, и ты осел?
– Осел. Ты прав – мы все ослы. А я даже вьючный осел. Ну, а ты выездной. Но уши у нас одинаковые.
Анхиал, изрядно подвыпивший, побагровел от дерзких речей раба. Если бы на месте Пастуха был кто-то другой, он спустил бы с его спины шкуру. Но этому удивительному человеку многое прощалось. Встретившись глазами с огненно-холодным взглядом странного волопаса, Анхиал невольно отвернулся. Чтобы замаскировать смущение, он крякнул и провел рукой по усам.
– У кого боги отняли разум, тот сам лезет головой в омут. Хозяин разрешил тебе в город ходить на моления, думал – ума наберешься. Видно, нечего дырявым кувшином воду носить!
– Не ссорьтесь! – раздался веселый голос одного из царских псарей. – Лучше расскажите, откуда эта девка взялась. На коне скачет, как табунщик. Самого царя от волка спасла. Вот это девка!
Разговор принял новое направление. О Пастухе и его речах сразу забыли. Никто так не любопытен, как дворовые рабы. Каждому хотелось узнать, откуда и зачем приехала в имение эта ночная гостья. Уж не думает ли Саклей женить на ней Алцима?
Лайонак, утолив голод и жажду, приблизился к говорившим. Он успел разглядеть девушку, и она мучительно напоминала ему кого-то, – но кого? Как будто он уже видел ее и даже слышал ее голос, запомнил ее светлую улыбку.
На крыльце показался Олтак, и по его приказу один из дандариев поскакал в сторону Пантикапея. Потом вынырнул Саклей, от одного взгляда которого всех рабов как рукой смело, двор словно вымер. Даже Анхиал, ругаясь и махая плетью, исчез за сараями, как бы выполняя важное дело.
Лайонак и Пастух остались у дверей конюшни, в которую только что юркнул Астрагал.
– Смелые, но неосторожные слова говоришь ты, брат Пастух! – заметил царский конюх. – Говорю тебе, как брату, именем единого бога! Дойдут твои речи до Саклея, – вздернет он тебя на железное колесо! Или не страшишься?
Пастух подмигнул насмешливо, но не улыбнулся.
– Страшусь, но не могу не говорить. Я и на площади всему народу, что там был, о тайне царской рассказал. Теперь все узнали, что Перисад продал царство Митридату и ждет понтийских солдат, чтобы со своим народом расправиться.
– Говори еще, чтобы деревня знала. Но будь осторожен.
Они расстались. Лайонак пошел к лошадям, Пастух – на кухню, узнать, готово ли жаркое из зайца, пойманного им в силок.
Астрагал вышел из дверей конюшни и, оглянувшись, отправился разыскивать Анхиала. Найдя его около кухни, сообщил ему, что злоязычный Пастух и царский конюх говорили что-то о продаже Перисадом царства Митридату, но что точно – не разобрал через деревянную стену конюшни.
– Пастух говорил об этом? – задумался Анхиал.
Он уже слышал тайную новость, о которой говорили всюду.
