Славянский меч (Роман) - Финжгар Франц (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
— Он на палубе! — пронеслось вдруг по толпе.
На носу парусника появилась фигура в сверкающем одеянии, человек, приветствуя воинов, махал им белым платком.
— Прощается грек! — произнес за спиной Эпафродита высокий герул, от которого разило конским потом.
— Префект встал! Гребут быстрее! Поймают!
По спине Эпафродита побежали мурашки.
«О Нумида, порази тебя молния! Чего ждешь? Ты погубишь меня! Выбивай!»
В море полетел белый платок. Сверкающая фигура исчезла с палубы. Эпафродит затаил дыхание. Солдаты гребли отчаянно. На берегу царила гробовая тишина.
Но вот вздрогнула высокая мачта парусника.
— Тонет! Погружается! — вырвался вопль на берегу.
На палубе показался раб в короткой тунике, он кричал и размахивал руками.
«Быстро ты переоделся, Нумида! Хорошо играешь! Славный ты малый!»
Эпафродит был доволен Нумидой, испуг его проходил. Корабль сильно накренился, вода залила палубу, волны вспенились, раб с криком бросился в море и схватился за борт лодки, плясавшей уже рядом с парусником. Солдаты подняли весла, и челны остановились. По берегу разнеслись крики, смех, шутки — корабль затонул.
Народ расходился. Эпафродит остался один, радуясь, что ему удалось полностью осуществить свой замысел, и горюя, что пришлось пожертвовать любимым кораблем, чтобы сбить со следа преследователей. Задумчиво оперся он на камень, как вдруг кто-то потянул его за рукав.
Перед ним сверкнули глаза Спиридиона. Лицо евнуха светилось радостью.
— Господин, — сказал он, предусмотрительно оглянувшись по сторонам. — Господин, я видел светлейшую Ирину.
— В Топере? — обрадовался Эпафродит.
— Здесь, вон под тем платаном она оплакивала твою смерть.
— Оплакивала? Разве она тоже узнала?
— А как же? В Топере даже грудные младенцы знают твое имя. Мы постарались, господин, очень постарались.
— Она плакала, говоришь?
— Навзрыд! Так горько, что и у меня слезы выступили на глазах. Должно быть, она обеспамятела, я видел, как ее окружили офицеры, а потом ее унесли на носилках.
— Сирота, ангел божий! Сегодня же успокою ее. Грех тому, кто не утрет слезы с небесных очей.
Эпафродит был растроган и взволнован до глубины души. Снова его помыслы обратились к Ирине; господь, думалось ему, хранил его в последние дни лишь для того, чтоб он смог осуществить самую благородную миссию в своей жизни, соединив два любящих сердца.
— Грех, говоришь, господин? Верно, и на меня лег бы грех, не сообщи я тебе об этом, — такой грех, что ни один патриарх не избавил бы меня от ада.
— Благодарю. Ты поведал мне о благодарности светлейшей дамы. Эпафродит не останется в долгу. Куда ты теперь, Спиридион?
— В Фессалонику. Ты перестал торговать, я начну!
— Желаю счастья, ибо ты мудр. Может быть, мы еще увидимся. Может быть, ты еще понадобишься мне!
— К твоим услугам, светлейший, неизменно к твоим услугам до самой смерти!
Тут Эпафродит увидел, что Нумида плывет к берегу вместе с префектом и громко оплакивает смерть своего господина. До него донесся голос Нумиды: раб говорил, как он любил Эпафродита, как хотел умереть вместе с ним, но испугался, ибо он не столь чист и праведен, как невинный Эпафродит. Чтоб не наводить подозрений, грек решил избежать встречи с Нумидой. Повернувшись, он пошел в город. За ним тенью следовал евнух.
Когда они подошли к платанам, Спиридион сказал:
— Видишь, господин, вот здесь плакала светлейшая.
Эпафродит оглянулся, полез за пазуху и, смеясь, дал ему несколько золотых монет.
— Не стоит это платы, не стоит. Но золотых монет оказалось девятьсот девяносто девять, а мы договаривались о тысяче, поэтому не обессудь, господин, только поэтому я и принимаю деньги. Христом клянусь, я не лгу.
Эпафродит спокойно пошел вперед, сделав ему знак, чтоб он оставил его.
В тот же вечер Ирина узнала от Нумиды горестную историю Истока, узнала и о хитрой уловке Эпафродита. Радость светилась на ее лице. Прочтя благодарственный псалом, она поднялась, румяная от возбуждения. Сердце ее пылало. Она обнимала Кирилу, целовала ее в глаза и губы и, словно в дурмане, повторяла:
— Он жив! Мой Исток жив и любит меня! Он придет за мной, мой единственный, храбрейший из храбрых.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Расседланные лошади повалились в траву. Серый слой пыли покрывал их, с крупа стекали капли пота, смешиваясь с пылью и грязью. Исполосованные бока животных судорожно вздымались. Благородные кони с трудом выдержали бешеную скачку. Исток и его славины гнали их что есть мочи.
Падала вечерняя роса. В долине на западе ревел Тонзус, на севере на склоне Гема шептались вершины деревьев.
— Мы спасены, слава Перуну! — произнес Исток, отстегивая пряжку шлема и опуская его на траву.
— Лишь орлы могли бы догнать нас, или дельфины приплыть за нами по морским волнам; но ромеи не орлы и не дельфины, поэтому мы проведем ночь здесь и спокойно передохнем.
Старый воин со шрамом на лице сбросил тяжелую броню и вытянулся на зеленой траве.
Молодые воины вытащили муку и занялись ужином. Эпафродит предусмотрительно снабдил их всем необходимым. К седлам были приторочены большие кожаные сумки с мясом, баклажки наполнены превосходным вином.
Волоча за ремень свой доспех, Радован подошел к Истоку, задумчиво сидевшему на куче папоротника возле потрескивающего огня.
— Переваливаешься, что твоя утка, отец! — улыбнулся старику Исток.
Радован выпустил ремень, доспех покатился за куст.
— Вот награда за то, что я спас тебя! Неблагодарный!
— Ну, не сердись, Радован! Поблагодари богов за такую скачку. Тебе такой конь и во сне не снился!
— Спасибо за сумасшедшую гонку! Теперь вот переваливаюсь с ноги на ногу, словно пьяный. А в горле моем сушь и пыль, как на степной дороге, по которой мы мчались.
— Не сердись! Сам ведь знаешь, волк в поле — собакам нет покоя!
— Разумеется! Язык-то у тебя без костей.
— Приляг вот здесь, отдохни, а подобреешь, спой нам!
— Спой, спой! Теперь, когда я освободил тебя от цепей, ты ишь какой шутник стал! Конечно, чужими руками легко змей ловить! Нет в тебе мудрости, чтоб понять, отчего петух не поет, когда ему клевать нечего!
Радован сердито пощипывал бороду, очищая ее от пыли и грязи.
— Дайте, ребята, Радовану поесть!
Воин открыл сумку и протянул старику кусок холодного мяса.
— Баклажку! — потребовал старик.
Ему протянули баклагу, он схватил ее дрожащими от усталости руками, поперхнулся, зачмокал.
— Сплюнуть даже не могу, такая сушь в горле! И потечет драгоценная жидкость Эпафродита по грязной пыльной дороге. Вот беда-то.
Он осушил залпом чуть ли не половину баклажки.
— Эх знал бы Эпафродит, как я люблю его!
Приложился снова и отшвырнул пустую баклажку в траву.
— Исток! — начал он весело. — Не будь меня на белом свете, что б с тобой сталось, козленок?
— За это тебе вовеки будет благодарно племя славинов.
— Спасибо в карман не положишь! И все-таки коли у тебя найдется столько же благодарности в сердце, сколько ее на языке скопилось, я буду рад. И верю, что при первом же случае ты пощекочешь этого барана Тунюша, если, конечно, прежде я сам не отправлю его к Моране. Еще бы немного — и в тот раз…
Беглецы окружили Радована и Истока и, разинув рты, слушали.
— Рассказывай, отец. Здорово это у тебя выходит. Значит, ты Тунюша чуть…
— Да, я, представьте себе!
— Расскажи! — настаивал Исток.
— Это случилось совсем недавно, когда я нес родным твои поклоны из Константинополя.
— Ты ничего еще не сказал мне о Любинице, об отце. Нехорошо это!
— Нехорошо? Пусть пастух сам о своих овцах заботится! Разве ты хоть раз о ком-нибудь из них спросил? Об отце, о сестре? Ни разу! Видно, всю любовь, до последней капли, забрала у тебя эта прекрасная дама, эта ласковая лисичка. Неужто ей рожать Сваруничей, волков и туров? Как же! Ягненка она родить сможет, да и то немощного!
