Чингиз-Хан - Ян Василий Григорьевич (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Остался в живых только семилетний сын Джелаль эд-Дина, захваченный монголами. Они поставили его перед Чингиз-ханом. Мальчик, повернувшись боком к кагану, косился на него смелым, ненавидящим глазом.
– Род наших врагов надо вырывать с корнем, — сказал Чингиз-хан. — Потомство таких смелых мусульман вырежет моих внуков. Поэтому сердцем мальчишки накормите мою борзую собаку.
Палач-монгол, улыбаясь до ушей от гордости, что он может перед великим каганом показать свое искусство, засучил рукава и подошел к мальчику. Опрокинув его на спину, он в одно мгновение, по монгольскому обычаю, вспорол ножом его грудь; засунув руку под ребра, вырвал маленькое дымящееся сердце и поднес его Чингиз-хану.
Тот несколько раз, как старый боров, прокряхтел: "Кху-кху-кху!", повернул саврасого коня и, сгорбившись, угрюмый, двинулся дальше вверх по каменистой тропинке.
После этой битвы при Синде султан Джелаль эд-Дин, скитаясь по разным странам, еще много лет продолжал удачно воевать в монголами, собирая отряды смельчаков. Но никогда ему не удалось стать во главе такого большого войска, чтобы оно могло одолеть монголов.
3. ХАДЖИ РАХИМ СТАЛ ПИСЦОМ
С того вечера, когда в Бухаре Махмуд-Ялвач спас Хаджи Рахима от мечей монгольского караула и разрешил ему держаться за полу его щедрости, дервиш всюду следовал за ним, а за дервишем следовал, как тень, его младший брат Туган.
Махмуд-Ялвач сделался главным советником нового правителя области Мавераннагр, сына Чингизова Джагатай-хана. Сам Джагатай больше занимался охотой и пирами, а Махмуд-Ялвач для него собирал подати, подсчитывал захваченные татарами ценности, отправлял в Монголию вереницы рабов, делал описи покинутых беками домов и поместий, обнародовал новые налоги и посылал для их сбора особых сборщиков.
Он призывал поселян возвращаться на свои земли и сеять хлеб и хлопок, обещая, что прежние беки на свои усадьбы не вернутся и платить им оброк за земли не придется.
Но все это он говорил, чтобы успокоить разбежавшийся народ, чтобы напуганные поселяне вернулись на свои пашни и чтобы прекратились нападения голодных бродячих шаек на караваны. Потом обнаружилось, что все эти обещания были только приманкой и что вместо туркменских, таджикских и кипчакских беков постепенно землевладельцами стали монгольские царевичи и ханы, а вернувшиеся поселяне, как и раньше, стали работать у них батраками, отдавая им почти весь свой урожай.
Махмуд-Ялвач назначил Хаджи Рахима писцом своей канцелярии, и тот, оставив на время складывание сладкозвучных газалей 118 , усердно служил, каждый день с утра до темноты сидя на истертом большом ковре в ряду других писцов; на своем колене он составлял счета, описи имущества, приказы и всякие другие важные бумаги.
Махмуд-Ялвач не платил дервишу никакого жалованья и однажды так сказал ему:
– Для чего тебе жалованье? Кто ходит около богатства, у того к рукам пристает золотая пыль...
– Но не к рукам поэта-дервиша, — ответил Хаджи Рахим. — На моем старом плаще накопилась только дорожная пыль от многолетних скитаний.
Тогда Махмуд-Ялвач подарил ему новый цветной халат и приказал являться к нему утром по четвергам накануне священного дня пятницы за тремя серебряными дирхемами на хлеб, чай и баню, чтобы на деловые бумаги не сыпалась пыль, собранная дервишем на бесконечных дорогах вселенной.
Другой бы на месте Хаджи Рахима считал себя счастливейшим: он жил в маленьком доме, брошенном хозяевами, и мог пользоваться им, как своим; возвратившись из канцелярии, он сидел на ступеньке крыльца перед виноградником, где на старых лозах наливалось столько янтарного винограда, что урожай его обеспечил бы владельца на целый год; около дома рос такой высокий платан, что тень его падала и на соседнюю мечеть и оберегала от зноя маленький домик дервиша. Тут же протекал арык 119 , орошавший виноградные лозы, и в вечерней прохладе Хаджи Рахим учил алгебре и арабскому письму своего младшего брата Тугана.
Но Хаджи Рахим был искателем не благополучия, а необычайного, и на сердце его тлели горячие угли беспокойства. Вскоре он уже не мог мириться с той работой, какую исполнял. Каждый день в канцелярию приходили сотни просителей, обычно с жалобами на притеснения монголами мирных жителей; вся страна была во власти новых завоевателей, которые распоряжались народом, как волки в овечьем закуте.
Тогда Хаджи Рахим сказал себе: "Довольно, дервиш! Кто служит врагу родного народа, тот заслуживает проклятия вместо похвалы", — и он отправился к Махмуд-Ялвачу, решив сказать ему правдиво все то, что сжигает его сердце.
Он нашел Махмуда в большом дворцовом саду, где тот подстригал у виноградной лозы сухие ветки и в этом находил отдых от своих забот. Махмуд выслушал дервиша и сказал:
– Ты хочешь покинуть родную мать, покрытую ранами и изнемогающую от страданий?
– Я не хочу служить поработителям народа...
– Вероятно, ты и меня считаешь злодеем за то, что я служу поработителям родного народа? Вот что я тебе отвечу на это. У нашего повелителя, великого кагана Чингиз-хана, есть главный советник, китаец Елю-Чу-Цай. Он всегда говорит, не боясь, правду Чингиз-хану. Он один останавливает его от напрасного избиения целых городов, объясняя: "Если ты перебьешь всех жителей, то кто же будет платить налоги тебе и твоим внукам?" И Чингиз-хан после его слов дает милость сотням тысяч пленных... То же самое я стараюсь делать около сына Чингизова, Джагатай-хана, чтобы спасти наш мусульманский народ от поголовного истребления. Ты видел лицо Джагатая? Какой безумной ярости полны глаза его! Каждый день на приеме он указывает пальцем на кого-нибудь со страшными словами: "Алыб-барын!" 120 , и несчастного уводят на казнь. А я каждый день стараюсь вырвать у него милость и пощаду.
– Я остаюсь на моей родине, — ответил Хаджи Рахим. — Но только дай мне другую работу: я не в силах больше писать счета одежд, покрытых пятнами крови, и видеть человеческие слезы.
– Хорошо, я дам тебе важное поручение.
