Жена бургомистра - Эберс Георг Мориц (книги без регистрации полные версии .txt) 📗

— И в вашем, Мария?

— И в моем.

— Держите его крепко! И когда вихрь унесет с вашего пути бедный прах, который еще сегодня живет и дышит, любит и отчаивается, тогда отведите ему место в ваших воспоминаниях.

Мария слушала его, вся дрожа; в его глазах, блестевших мрачным огнем, отражалось глубокое отчаяние; и, охваченная тревожным страхом, она воскликнула:

— Во имя Христа, что вы задумали, Георг, что у вас на уме!

— Ничего дурного, Мария, ничего дурного, — сказал он сумрачно. — Мы, птицы, поем иногда и различно. Счастлив тот, кто может, с тепловатой кровью в жилах и довольствуясь радостями чести и мира, переходить от одного десятка лет к другому. Моя кровь вращается быстрее, и что раз обовьется щупальцами осьминога вокруг жадной души, того уже она не выпустит до предсмертного вздоха. Я иду и не вернусь больше, но вас и мою любовь я беру с собой в битву, в могилу… Я иду, я иду…

— Не так, Георг, мы не должны так расстаться.

— Тогда прикажите только: «Останься!», скажите только: «Здесь и я чувствую сострадание!» Но не ждите, чтобы несчастный бедняга, которого вы ослепили, мог открыть глаза, видеть и быть счастливым прекрасной надеждой. Вот вы стоите передо мной, дрожащая, трепещущая, и не находите ни одного слова для человека, который вас любит, который… который…

Голос юноши оборвался от глубокого волнения, и он со стоном прижал руку ко лбу. Но потом, казалось, пришел в себя и продолжал тихо и печально:

— И я стою здесь, чтобы сказать вам в последний раз, что творится у меня в душе. Вы услышите ласковые слова, но горе и печаль влились во все, что я вам скажу. Возьмите эту книжечку. Я вписывал в нее, когда влекло сердце, на языке поэзии то, что не может выразить грубая речь. Читайте эти листочки, Мария, и, если они найдут отзвук в вашей душе, сохраните их. Жимолость в вашем саду для того, чтобы расти и цвести, требует опоры; пусть же эти бедные песни будут колышками, о которые обовьется и укрепится дружественное воспоминание ваше об удалившемся от вас.

— Дайте! — сказала Мария и с бьющимся сердцем раскрыла книгу.

Он отступил от нее, но дыхание его ускорилось, и он следил за ее глазами, пока она читала.

Она начала с предпоследней песни, сочиненной вчера вскоре после возвращения Георга домой, и содержала в себе следующие строки:

Последнее стихотворение Георг написал торопливо и неразборчиво в последнюю ночь. В нем он оплакивал свой жестокий жребий. Пусть хоть один раз она выслушает его, и тогда он споет несравненную песнь. Она безмолвно пробегала глазами первые стихи, но вот ее губы начали двигаться и быстро, и тихо, но все-таки вслух, она стала читать:

Мария читала, и по мере чтения сердце ее билось все сильнее, дыхание ускорялось, и, когда она дочитала последние стихи, из глаз ее полились слезы, и она высоко подняла обеими руками книгу, чтобы отбросить ее от себя, и обвила руками шею певца.

Он стоял, как очарованный, в блаженстве, прислушиваясь к поэтической музыке своих собственных слов. Дрожа от охватившей его страсти, он сдерживался, пока она не замолкла и, оторвав взор от его песен, высоко подняла перед собой книгу; но тут, тут вся его твердость разлетелась и вне себя он воскликнул:

— Мария, чудная, единственная в мире женщина!

«Женщина?» — отозвалось в ней вопросом напоминание, и ей показалось, что чья-то ледяная рука сжала ее сердце. Опьянение развеялось, и, когда она увидела его стоящим перед собой с широко раскрытыми объятиями и горящими глазами, она испугалась; глубокое отвращение к нему и к собственной слабости охватило ее, и вместо того чтобы отбросить книгу и самой броситься к нему в объятия, она разорвала книгу пополам и вымолвила гордо:

— Вот ваши стихи, юнкер фон Дорнбург, возьмите их с собой. — Потом, с трудом овладевая собой, она прибавила мягче и тише: — Я и без этой книжечки буду думать о вас! Мы оба грезили, теперь пора проснуться! Будьте счастливы. Прощайте! Я буду молить Бога, чтобы Он не оставил вас. Дайте мне вашу руку, Георг; если вы вернетесь, то мы встретим вас в этом доме как друга! — После этого Мария повернулась и пошла прочь от юнкера, и когда он закричал вслед: «Кончено, все кончено!», — она только молча кивнула.

XXXI

Как ошеломленный громом, спускался Георг по лестнице. В руках он держал обе половины книги, в которой собрал со дня свадьбы в Дельфте целый венок песен в честь Марии.

Свет из кухни освещал прихожую. Он пошел на свет, вошел в кухню и, не отвечая на приветливый поклон Варвары, бросил листочки, пропитанные чистым и нежным ароматом цвета юности, в пламя очага.

— Ого, юнкер, — воскликнула вдова, — не для всякого кушанья годится сильный огонь! Что вы там сожгли?

— Ненужные теперь бумажонки, — ответил он. — Будьте спокойны, самое большее, что они могли наделать, это заплакать и потушить пламя. Сейчас все превратится в золу. Вот уже по черным, обуглившимся листочкам ползут правильными рядами огненные полоски. Как это красиво! Искры вдруг появляются, падают и исчезают, точь-в-точь погребальная процессия с факелами в черную, как смоль, ночь. Спите спокойно, бедные дети, спите спокойно, милые песни! Посмотрите-ка сюда, матушка, вон они свертываются крепко, судорожно, как будто им больно сгорать!

— Что это за речи! — перебила его Варвара и, толкнув щипцами в огонь обуглившуюся книгу, продолжала укоризненным тоном, указывая себе на лоб: — Вас можно иногда испугаться. Высокие слова, какие встречаются в псалмах, ничего не значат в обыденной жизни и в кухне. Если бы вы были моим родственником, то вам часто приходилось бы кое-что выслушивать. Ровным шагом доберешься раньше всех до цели путешествия.

— Хороший совет для путешествия, — кивнул Георг и протянул руку вдове. — Будьте здоровы, милая матушка! Я не могу больше жить здесь. Через полчаса я покажу спину этому славному городу!

— Ну, идите… как хотите… Или, может быть, Хенрика берет вас на буксир? Сын дворянина и дочь дворянина. Равный с равным… Но нет, между вами ничего не произошло. У нее доброе сердце, но я бы желала вам другую, не эту папистку, у которой семь пятниц на неделе!

— Значит, Хенрика рассказала вам…

— Она только что ушла. Господи Боже мой, у нее там родня за городом; а мы… сливу не очень-то удобно разделить на двенадцать частей! Я от души пожелала ей идти с Богом, но вы, Георг, вы…