Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович (читаем книги .TXT) 📗

— Хитрый старик! — крикнул кто-то из толпы, но возглас его затерялся в общем шуме и гвалте.

Салават вошёл в дом.

Юлай созвал аульных старшин своего юрта. Многие не прибыли, а приехавшие аульные старшины обещали, что легко поднимут свои аулы; на аульном же сходе оказалось, что многие против участия в войне, а часть людей бежала во главе с Бухаиром в горы, как только приблизился Салават.

— Урусы грызутся, а нам зачем лезть? — говорили они.

— Под начало к мальчишке идти? Ещё не хватало! — подтверждали другие на сходке в ауле.

Иные были обижены тем, что Салават передал только Юлаю письменное приглашение на службу, и завидовали.

— Сын за отца хлопочет, — говорили они. — Кто знает, что не сам Салават написал письмо от царя? Он в грамоте дошлый!..

— Юлай-то тоже против царицы, как будто не он старшина!

— Ничего, кота и в чалме узнают!..

Пугачёв видел башкир в бояхи уважал в них бесстрашных, горячих воинов. Узнав от Салавата, что его отец был на службе в Пруссии и получил награду, что в юности он был участником смелого бунта башкир, а теперь уже много лет состоит юртовым старшиной, — Пугачёв оценил в нём бывалого воина, бунтаря-вольнолюбца и главу одного из знатнейших башкирских родов. Он решил, что этот бывалый и опытный человек будет полезен как предводитель башкир.

Салават тоже знал, что если удастся склонить к участию в восстании отца, то этим самым он сворохнет тяжёлую глыбу нерешительности стариков, которые не захотят отстать от Юлая, а Салавату казалось, что раскачать аксакалов — старейшин — это значило раскачать весь народ.

В доме старшины готовили угощение для воинов. Зайдя на женскую половину, к матери и Амине, едва успев поздороваться с ними, но весь горя жаждою деятельности, он не задержался ни с матерью, ни с женой, которая в молчаливой и восторженной растерянности глядела на блестящего воина, каким теперь стал Салават. Оставив мать и жену хлопотать со стряпнёй, Салават вошёл в дом отца. Тут оказались уже и мулла, и Рысабай. Отец пригласил Салавата садиться.

Важно усевшись в кружок, старики молчали, и Салават из вежливости не нарушал молчания.

— Что же царица так скоро пустила тебя домой? — вдруг спросил Рысабай, одной рукой теребя бородку, обшлагом другой отчищая носок своего сапога. Он спросил это так, как будто ни единого слова не слыхал о царе.

— Меня прислал царь. Я полковник царя, — оборвал Салават, не приняв игры.

— А зачем же, дозволь спросить, господин царский полковник, зачем же ваш царь послал тебя в наши края? — продолжал Рысабай.

— Я приехал собирать для царя войско, — твёрдо сказал Салават, глядя в лицо тестя.

— Войско для русских?! — вдруг, не скрывая негодования, взвизгнул старик Рысабай. — Ты думаешь, все продаются русским?! Скоро же ты перенял все их ухватки, русский полковник!

— Тут у нас был один молодой певец Салават, — в свою очередь заговорил мулла. — Он кричал, что скоро выйдет новый закон и никто не станет спрашивать с нас лошадей… А потом пришёл русский полковник Салават и потребовал ещё лошадей для царя, а мы уж давали…

— Давали… давали!.. — подтвердил Рысабай.

— Давали, давали!.. — махнув рукой, согласился Юлай.

— Забыл ты, куда приехал, русский полковник! Твой отец умел драться с русскими!

— Государь прислал и отцу бумагу. Полковником тоже зовёт на службу! — простодушно сказал Салават.

Рысабай и мулла переглянулись между собой и, не ответив, покашляли, а сам Юлай наклонился в сторону сына и тихо сказал:

— Сын, Салават, а зачем нам бакет от царя? Ты назад забери, нам не надо такого письма… Я старик ведь — какой уж я нынче полковник!.. Спина болит, ноги болят…

— Ты не прочёл письмо государя?! — воскликнул Салават.

Юлай лишь повёл плечами.

— Ты его у себя подержи, Салават. Лошадей я отдам сколько надо, а тут царский бакет ведь! У тебя ведь целее будет бумага. Потом как-нибудь на досуге её почитаем.

Юлай протянул царский пакет назад сыну.

— Не хочешь раздоров среди родного народа, крови родной не хочешь, — тогда уходи, зять, — твёрдо сказал Рысабай. — Вон у тебя сколько воинов: и русские есть, и татары, и чуваши… Ты их забирай, уводи. Так лучше ведь будет…

— Так лучше всё-таки будет, — повторил Юлай.

— Лучше так, — отозвался мулла.

И Салават понял, что они не верят в победу царя. Он подумал, что старики заговорят по-другому, когда узнают, что войско царя побеждает. Хитрые и осторожные, они сами тогда поймут, что им с царём по дороге…

Не задерживаясь больше в родном ауле, Салават на рассвете собрал своих воинов и вышел в поход на север.

Салават пошёл вниз по Аю, собирая в отряд людей…

У реки Биргаджа, что впадает в Ай, Салавата настиг Кинзя. Толстяк едва отпросился у Пугачёва. Он говорил, что Салават пропадёт без него, что он горяч головой и погубит себя, если его не удержать в узде. Пугачёв не сдался бы: Кинзя показал себя славным воином и грамотеем и был полезен ему на месте, но подоспевший с заводов Хлопуша, узнав, что Кинзя друг Салавата, понял его тоску и сочувственно попросил царя уважить просьбу башкирца.

Пугачёв отпустил Кинзю.

Когда Кинзя услыхал по пути рассказ башкир о царском полковнике, который, внезапно явясь на базар, поднял народ к восстанию, Кинзя сразу узнал в полковнике Салавата.

Рассказ о песне его разогнал окончательно все сомнения.

Кинзя сообщил Салавату, что под Уфой стоят уже полковники Пугай-падши Губанов и Чика Зарубин.

Кинзя передал Салавату царский указ подымать башкир по всем дорогам, и Салават помчался от аула к аулу, подымая знамя восстания.

Всюду, куда приходил, громко выкрикивал он слова манифеста, призывавшие на великую войну:

— «Пусть знают и верят — это высшее письмо дано от собственной руки и языка…»

— Шулай, шулай… Казак-падша писал… Сам писал… — гудели голоса, приглушённые в знак почтения перед Казак-падшой, как авали Пугачёва в Башкирии.

— «Жалую вас землёй, водой, рыбой, пашней, лесом, хлебом и солью… — читал Салават. — Кто не подчинится и будет противиться — боярин, генерал, майор, капитан и другие, — голову того рубите и имущество грабьте… Против таких стойте».

— Кись! Кись! Башларын балта блян кись!.. [22] — кричали слушавшие.

— «Даю слово: кто раб помещика и попал в руки крестьянских тиранов — с сего дня свободен… Кто в тюрьме — тоже освобождается. Кто не подчинится — будет казнён».

Слова эти подхватывали десятки и сотни языков, слова эти разносил ветер, слова летели на стрелах, мчались на конях, кружились, подхваченные бураном, скользили на лыжах и грохотали в звуках выстрелов.

Десятки и сотни буйных отрядов родились в аулах, и отважные жягеты на борзых конях, натянув поводья, мчались, перекинув через плечи луки, колчаны, с кинжалами и саблями на поясах, с копьями у стремян.

Салават прошёл вниз по Аю до самого устья. Всюду встречал он радостный приём, сотни жягетов присоединялись к нему.

Стоял декабрь. Последние быстрые речушки замерзали, окутанные инеем, как облаками. Мчались отряды во главе с десятниками и сотниками. Серебристым от инея мехом опушены были их шапки, серебристыми гривами щеголяли кони, поседели в морозной красе ресницы и чёрные брови на юных лицах.

— За волю!.. За степь!.. За соль!..

И за волю, за степь, за дешёвую соль, за свинец, за порох, обещанные царским манифестом, подымались аулы, юрты и целые дороги.

В первый раз было это, что башкиры вместе с русскими встали за волю, и сотни атамана Ивана Басова радостными криками встречали башкир-воинов, и царский полковник Салават Юлай-углы стремя к стремени ехал с царским атаманом, так же, как он, подымавшим народные полчища.

— За волю, за хлеб, за соль, за воду!

Вместе двигались они, призывая всех в царское войско:

— «От собственной руки и языка… Тех, кто меня признает, кто навстречу мне выйдет со службой, — не трогайте… Кто не подчиняется — мой приказ: вешать их и рубить».