В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
– Вы – бараны! Чего вы добиваетесь? Получить денежную выдачу, чтобы пропить ее в первом попавшемся кабаке? А когда же вы подумаете о том, как изменить к лучшему свою судьбу? Вы служите двадцать пять лет и более, и ваши тела изувечены ранами. А я говорю вам, что надо облегчить участь всех, кто несет ярмо.
Волнующим души голосом, которому некогда рукоплескали зрители в театрах маленьких городов, Амфилох, привыкший выступать на подмостках, кричал мрачно слушавшим его воинам:
– Какую награду вы получаете за свои труды? Вас пошлют под старость, когда вы уже ни на что не будете годны, в какие-нибудь далекие провинции, где под видом пахотной земли вы получите по клочку болота или каменистой почвы в горных местах, на какой не растет даже нетребовательный ячмень, и это будет единственным вознаграждением за пролитую вами кровь. А пока что вы имеете? Ваши тело и душа оцениваются в несколько денариев в день. Из этих денег вам нужно еще давать взятки центуриону. Что вас ждет впереди? Раны, болезни, жестокая зима, мучительное лето, далекие походы, а если будет мир, то вас погонят, как рабов, на постройку общественных зданий или на строительство дорог и акведуков.
Как опытный оратор, привыкший декламировать перед толпой, Амфилох особенно громко выкрикивал те отдельные выражения, которые могли воспламенить сердца слушателей.
Слова вызывали горячие одобрения.
– Он верно говорит! Это сама святая истина!
– Вот видите, товарищи… – торжествовал Амфилох.
– Чего же нам просить, чего добиваться? – спрашивали воины, окружавшие теперь оратора огромной толпой.
– Ослы! – издевался над ними Амфилох. – Разве вы не знаете, сколько получают в день те, что служат в парфянских легионах?
– Двадцать пять денариев в день…
– Двадцать пять денариев в день. И после шестнадцатилетней службы люди возвращаются к пенатам. А в чем состоит их служба? Второй Парфянский легион только несет охрану города и участвует в триумфах. Да и остальные два август бережет, как своих любимцев.
Воины распалялись гневом.
– Ты верно говоришь, Амфилох! Мы тоже хотим, чтобы шестнадцатый год был последним. Пусть и нам платят звонкой монетой, а не земельными участками под самым носом у сарматов!
Со всех сторон сбегались новые слушатели. Мятеж в лагере разгорался. Уже слышались угрозы:
– Мы не хотим садиться на корабли!
Амфилох кричал, поднимая над головой руки:
– Требуйте увеличения жалованья, отставки с положенным вознаграждением! Мало того. Настал час, когда сильные мира сего снова нуждаются в ваших крепких руках и сделают, все, что вы ни потребуете. Ведь нет границ вашим лишениям, товарищи! Ноги ваши стали как у верблюда. Всех вознаграждений не хватит, чтобы отблагодарить вас за труды. Довольно богатым утопать в роскоши! Пусть начальников будут выбирать из наших рядов, чтобы они могли сговориться между собой и послать письма в другие легионы и сообща установить справедливость на земле!
Но, видимо, это был еще голос вопиющего в пустыне. Для большинства весь вопрос сводился к тому, чтобы получить поскорее некоторое количество денариев и еще раз попробовать счастья в игре в кости или истратить их на вино и женщин. Кому не хочется посидеть в таверне, где вас обнимают полные руки красотки, а за соседними столами сидят путники и корабельщики; приятно в такой обстановке пить вино и хоть на час забыть все невзгоды и неприятности…
Между тем шум в лагере обратил на себя внимание. Прибежали взволнованные центурионы и стали увещевать воинов расходиться по своим шатрам, чтобы готовиться к предстоящей посадке.
В тот вечер Цессий Лонг и многие трибуны легиона проводили время в Аквилее, где было много красивых женщин и имелись всякого рода развлечения, а в лавках продавалось все необходимое для римлянина, вплоть до устриц и аравийских духов. Когда легату сообщили о волнениях в лагере, он находился наедине с одной аквилейской прелестницей, может быть, и не обладавшей большой красотой, но зато отличавшейся необыкновенной белизной кожи. Это была голубоглазая женщина, появившаяся в Аквилее откуда-то из Британии. Ее звали Армита, и в прежнее время она была простой служанкой в харчевне, а теперь требовала за свои ласки денег и дорогие подарки, и бережливый Лонг вздыхал, развязывая кожаный мешочек с монетами, но эти нежные руки опутывали его крепче цепей.
Было неприятно покидать теплую постель и недопитый кубок с хорошим вином, но старый служака понимал, что не следует мешкать, когда в лагере происходят такие события. Накинув плащ, он тотчас поскакал в ночную темноту, бормоча сквозь зубы проклятия центурионам, этим длинноухим ослам, которые уже не умеют поддержать воинскую дисциплину. Держась за хвост коня и задыхаясь от быстрого бега, позади бежал раб, не осмелившийся оставить господина.
Центурионы грозили гневом легата, но опасались на этот раз пустить в ход сучковатые палки – знак своего достоинства. Воины не стесняясь осыпали их бранью. Как часто бывает в подобных случаях, они уже забыли призывы Амфилоха, наделенного пониманием вещей и при других обстоятельствах, может быть, выдвинувшегося бы на высоту общественного положения, подобно Гракхам, и хотели сейчас лишь получить деньги, чтобы приобрести вина. А около Декуманских ворот происходило непонятное движение. Оттуда бежали люди с предостерегающими криками:
– Легат! Сейчас он будет здесь с проклятыми батавами! К оружию, товарищи!
Амфилох исчез в толпе, и лишенные своего вожака воины не знали, что предпринять.
Сделалось совсем темно, и ночной мрак стал еще более непроницаемым от блистания факелов в руках конных батавов. При этом трепетном освещении зловеще поблескивали медные, ярко начищенные шлемы батавских телохранителей.
Цессий Лонг понимал, что каждая минута промедления дает ему возможность основательнее обдумать положение. Он не растерялся. Его предки были земледельцами, трудились в поте лица, ходили за плугом и подрезали виноградные лозы. Цессий Лонг волей богов сделался легатом, привык к обильной пище и вину со специями, которые располагают к тучности и плохо действуют на печень. Тем не менее он сохранил живой ум, хитрость и способность применяться к обстоятельствам. Оглядев воинов заплывшими жиром глазами и приметив тех из них, кто выкрикивал ругательства у самой головы его коня, легат понял, что события могут легко превратиться в открытый мятеж.
В красном плаще, небрежно накинутом на плечи, в тунике с широкой красной полосой, в военной обуви с бронзовыми украшениями в виде полумесяцев, Лонг тяжко сидел на вороном жеребце, великолепно изгибавшем шею и бившем в нетерпении ногой о землю. Черный конский глаз злобно поблескивал при свете факелов.
С той самой минуты, когда по мановению руки легата перед ним растворились лагерные ворота, старик решил, что самое важное при данных обстоятельствах – сохранить спокойствие духа, успокоить воинов, а потом схватить зачинщиков. Но в случае неудачи он рисковал своей шкурой.
Один из трибунов, огромный человек с косматой бородой, родом германец, кричал:
– Дорогу преславному Цессию Лонгу! Прочь, собаки! Или вы нажрались белладонны, что не видите, кто перед вами?
Воины неохотно расступались.
Другой из сопровождавших легата, трибун Проб, антиохиец, вел себя осмотрительнее, чем его товарищи, чтобы еще более не раздражать мятежников, старался глядеть на солдат с благодушной улыбкой, как смотрят на расшалившихся детей. А мы с Маркионом стояли так близко от легата, что ощущали теплое дыхание, с шумом вырывавшееся из ноздрей его коня.
Лонг бросил недовольный взгляд на ретивого не в меру германца. Тот умолк. Замолчали на некоторое время и воины, в ожидании, что скажет легат. Только теперь они сообразили, что не успели сговориться с Амфилохом. Но зачинщик мятежа как сквозь землю провалился. Римские воины вообще принимают только те решения, какие им подсказывают страсти или гнев. Однако ни у кого не было в руках оружия, и свое негодование они выражали лишь в бесполезных криках.
